Эвис: Заговорщик (СИ) - Горъ Василий - Страница 1

Глава 1. Нейл ар Эвис.

Четвертый день второй десятины первого месяца лета[1].

Следы разбойного нападения я все-таки нашел. Правда, лишь на одиннадцатый день с момента выхода из Лайвена[2]. И совсем не там, где искал. То есть, не на Хандской дороге, а прямо на Гельдском[3] тракте, всего в четверти дневного перегона от Швита. Считай, в двух шагах от столицы. Естественно, нашел не случайно, так как, в отличие от воинов Разбойного приказа [4], добросовестно осматривал даже те места, в которых устраивать засады не стал бы ни один нормальный тать. Например, редкий кустарник по обе стороны от проезжей части в самом конце длинного подъема — место, где на дорогу в принципе нельзя было уронить подрубленное дерево. Или заросшую густой травой обочину на вершине небольшой возвышенности, просматриваемой на несколько перестрелов. Поэтому, обнаружив разбойничьи «лежки» в очередном «неудобном» месте, присыпанные дорожной пылью пятна крови и хорошо замаскированные следы каретных колес в густом подлеске, ничуть не удивился. Ибо искал именно таких, «ненормальных», способных напасть на хорошо вооруженный отряд, с легкостью справиться с парой десятков профессиональных воинов и нагло увезти награбленное в свое логово в карете! Вернее, искал их предводителя, бывшего десятника Пограничной стражи Шэнги Кровавого Орла, объявленного в розыск по обвинению в многочисленных разбойных нападениях, похищениях и убийствах граждан королевства Маллор.

Если верить розыскному листку, этот самый Шэнги был хитрым, как старый лис, и изворотливым, как змея. Прекрасно зная принцип поиска любителей поживиться чужим добром, он со своими людьми кочевал по королевству подобно труппе бродячих музыкантов. Правда, в отличие от последних, давал «представления» очень недолго, в течение десятины-двух. А потом исчезал, чтобы появиться где-нибудь очень далеко от места последнего ограбления, и продолжить заниматься «любимым делом».

Еще одной чертой, роднившей его с музыкантами, была тяга к славе: перед тем, как сорваться с насиженного места, эта тварь оставляла в брошенном лагере Кровавого Орла — как правило, одну из пленниц, которой аккуратно рассекали ребра у основания, разводили их в стороны, а легкие вытаскивали наружу.

Судя по все тому же розыскному листку, рубаки в этой шайке были не только знатные, но и очень удачливые: несмотря на то, что они грабили благородных, путешествующих с приличной свитой, своих теряли крайне редко. Поэтому-то за голову Шэнги и обещали целых тридцать золотых.

Честно говоря, на листки с его именем я облизывался уже год с лишним. Из двух с половиной, прошедших с начала его появления на большой дороге. Только за розыск не брался. Ведь ранее Кровавый Орел и его нелюди ни разу не оставляли след ближе, чем в пяти днях пути от Лайвена, а нестись Бездна знает, куда, зная, что шайка вот-вот переберется на другое место, было глупо. Впрочем, в успехе я сомневался и в этот раз. И когда срывал листок с доски объявлений у Разбойного приказа, и начиная с пятого дня поисков. Ведь каждые лишние сутки, потраченные впустую, уменьшали мои шансы найти Шэнги и заработать денег.

По следам кареты я рванул сразу после того, как внимательнейшим образом осмотрел место нападения, разобрался, как располагались люди Кровавого Орла перед началом боя, и восстановил картину произошедшего. Вернее, после того как нашел овраг, куда они побросали тела своих жертв, изучил характер ранений и понял, чем вооружены те, кого я сбирался догонять.

По лесу двигался чуть в стороне от колеи, дабы не нарваться на выстрел из спрятанного в траве или кустах арбалета и внимательно вслушивался в звуки леса. А краем сознания размышлял о том, что воины, способные с легкостью отправить к праотцам полный десяток вооруженных до зубов вояк вместе с десятником и при этом не потерять ни одного человека, заслуживают уважения. Не как личности, естественно, а как рубаки. Ну, и заодно подумывал о том, что идти за ними в одиночку несколько самонадеянно. Но так как крайняя нужда в деньгах никуда не делась, успокаивал себя тем, что след кареты совсем свежий, а значит, с достаточно большой долей вероятности этим вечером шайка будет праздновать завершение очередного дела. И старательно успокаивал себя тем, что стараниями отца изучил эти леса ненамного хуже собственного двора.

В общем, не ошибся ни с первым, ни со вторым: пьяный рев душегубов я услышал незадолго до того, как добрался до Медвежьего Урочища. А запах жарящегося мяса учуял эдак кольца[5] через четыре, когда описал солидную дугу по лесу и вышел под ветер к месту наиболее вероятного нахождения лагеря.

Следующие полторы стражи — с начала седьмой почти до конца восьмой — я зверел от ощущения собственного бессилия. Поэтому пытался занять себя чем угодно, лишь бы не слышать отчаянные крики насилуемых женщин и омерзительный гогот «расслабляющихся» нелюдей. С конца восьмой и до середины девятой, подобравшись к лагерю с подветренной стороны, искал места засидок стражников[6]. А последние кольца три, обпившись зельем кошачьего глаза, изучал расположение шалашей, запоминал особенности дыхания спящих в них мужчин и пытался распланировать каждый будущий шаг.

Естественно, уделил время и обоим бодрствующим разбойникам: рассмотрел, чем они вооружены, оценил рост, длину рук, легкость передвижения, подслушал беседу и обрадовался: эти душегубы оказались наказаны. Отлучением от вина и бессменным дежурством до рассвета. А значит, очередной смены можно было не дожидаться.

Злились тати жутко. Но хаяли исключительно свое невезение, кривые руки товарищей и шелест ветра в листве, помешавший им услышать какую-то там команду. А вот Кровавого Орла не только не ругали, но и не упоминали. Видимо, боялись, что мнение, высказанное товарищу, будет передано предводителю и вызовет его гнев.

К началу девятой стражи, когда угомонились даже два последних урода, насиловавших какую-то несчастную в самой дальнем шалаше, стражники как-то незаметно заговорили о бабах. Хотя нет, сначала они страдали из-за отсутствия возможности выпить, но в какой-то момент пришли к выводу, что за пьянку на посту Шэнги порежет их на тоненькие ленточки. А затем вспомнили, что прямого запрета «лакомиться» пленницами озвучено не было. И, слегка поколебавшись, решили, что «если по очереди и не забывать слушать лес, то можно».

Сказано — сделано: тот, который пониже и с клевцом, быстро, но почти бесшумно смотался к ближнему шалашу и вытащил наружу женщину лет эдак тридцати — тридцати пяти. Вне всякого сомнения, благородную, да еще и из Старшего рода[7]: будучи полностью обнаженной и с трудом удерживая равновесие из-за связанных за спиной рук и «локтевых[8]» пут на щиколотках, она двигалась с таким видом, как будто находилась не в руках разбойников, а на каком-нибудь званом вечере или на балу!

— Ну что, кра-асотка, ты га-атова выполнить сва-ае обещание, или ка-ак? — утащив ее подальше в лес, дабы лишний раз не испытывать судьбу, глумливо поинтересовался тип с топором за поясом и склонил голову с нечесаными патлами к правому плечу. — Ну, да-авай, вспа-аминай: вчера вечером ты да-ала слово, что уда-авлетва-аришь до звезда-ачек в глаа-азах всех, кто не тронет тва-аю дочь! Мы иё не трогали. Знаа-ачит, ты на-ам да-алжна! Са-агласна?

Женщина равнодушно кивнула.

— А не боис-ся? — добавил тип с клевцом, распуская завязку на мотне.

Она посмотрела на него, как на юродивого:

— Я рожала. Четыре раза. Дальше объяснять?

— Как она тибя, а, Клоп⁈ — негромко хохотнул «лесоруб». И, отодвинув куда более мелкого товарища широченным плечом, веско бросил: — Не та-арапись. Первым буду я!

Он ошибся: первым стал Клоп. Просто потому, что засмотрелся. Ну, и стоял так удобно, что я не смог к нему не подойти. Умер уродец тихо и быстро. Слишком быстро. Не почувствовав даже толики той боли, которую я бы с радостью дал ему ощутить в других условиях. Еще через миг умер второй. А благородная, почувствовав, что насильник вдруг обмяк и всем весом навалился на ее спину, недоуменно посмотрела через плечо. Но, увидев мой силуэт и унюхав запах крови, умудрилась не только не испугаться, но и сохранить внутреннее спокойствие — коротко кивнула, то ли поблагодарив, то ли показав, что понимает, что происходит. А когда я снял с нее здоровяка, встала с четверенек, выпрямилась и благодарно склонила голову.