Театр тающих теней. Под знаком волка - Афанасьева Елена - Страница 42

— Нет. Не бьется пульс.

За что, Господь Всемогущий! Девочка моя! За что?!

Йон, разгребая вместе с ней золу и камни, переворачивает девочку на спину и…

Марта.

Мертвая девочка — Марта.

Дочка Эгберта ван дер Пула.

Игравшая в мастерской отца с кошечкой. Которая тоже мертва, обуглившаяся лапка торчит рядом.

И крик вырывается из горла Агаты. На всё грохочущее пространство.

Крик. Ужаса. И облегчения.

Это не Анетта!

Это мертвая девочка. Которая половину часа назад была жива.

А ее девочка может быть где-то там, под завалами. Еще глубже, чем Марта.

Где-то там, где и муж.

Один час ПОСЛЕ…

Большие балки в стороны растащили.

Йоханес с мужиками и горожанами переносит живых на одну из телег. Фабрициус не шевелится. Испачканная в охре рука свисает с телеги. Эгберт ван дер Пул на той же телеге, машет головой, хочет что-то спросить. Но как ему о смерти дочери сказать!

Повозка полна раненых, но живых.

Еще одна повозка полна. И еще… И еще…

Йон дает первому рыжему вознице отмашку:

— В больницу Святого Георгия везите. И возвращайтесь скорее! Бог даст, еще живых раскопаем. Еще две повозки следуют за мной, с другой стороны мастерских раненых забирать.

Йон с повозками пробирается на другую сторону. Но ее девочка была с этой стороны мастерских. Здесь нашли Фабрициуса, который ее рисовал.

И Агата продолжает разбирать завалы здесь.

На подъезжающие новые телеги сносят бездыханные тела. Или что от тех тел осталось.

Прибежавшие из города жены, вмиг ставшие вдовами, воют. Едкая гарь ест глаза.

Сил растаскивать камни больше нет.

Руки разбиты. Подаренное отцом кольцо хорошей принцессы — плохой королевы врезалось в палец.

Всё меньше неразобранные груды.

Всё больше мертвых под ними. И всё страшнее, всё безнадежнее каждый новый камень сдвигать.

Всё безнадежнее и страшнее…

— Мамочка! Мама!

Голос ангела с небес?

Или…

Медленно-медленно, боясь спугнуть, очень медленно Агата поворачивается.

Йоханес несет на руках Анетту.

Грязную. Перепуганную. Живую.

— Девочка! Девочка моя!!!

Цела! Ручки, ножки на месте!

Господи Всесильный и Всемогущий! Господи, спасибо тебе! Господи!

Выхватывает дочку из рук Йоханеса.

— Где болит?! Скажи, где болит?! Нигде не болит?

Анетта качает головой, огненная рыжина волос дочки присыпана пеплом, как у всех вокруг.

— Мамочка, ты будешь меня ругать? Дедушкину лошадку другой девочке дала поиграть. Пока меня рисовали. Не знаю, где лошадка и где девочка. Будешь ругать?

— Доченька-а-а моя! Какая лошадка! Бог с ней, с лошадкой. Моя доченька! Доченька!

Лошадку, зажатую в ручке мертвой Марты, вместе с девочкой уже отнесли на другую телегу. Где трупы. Она видела, как несли. И не было ни сил, ни желания детскую ручонку разжать.

Целует грязные щечки. Анетта обхватила ее ручонками, едва не душит. Но ничего слаще такого удушья нет.

— Еще ругать будешь, я опять описалась, — шепчет ее девочка на ухо.

— И что такого, что описалась! Подумаешь, беда какая, описалась! С кем не бывает!

— Ты сказала, у папы проситься, чтобы позор не случился. Я сказала господину Карелу, что сейчас приду, пошла к папочке на горшок проситься. А папочки в его мастерской не было. Ни папочки, ни горшка. Пришлось бежать в кустики.

Девочка моя любимая! В кустики! Конечно, в кустики! Какое счастье, что в кустики!

— Штанишки снять не успела, как всё бабахнуло. Страшно так. И я описалась.

Девочка моя!!!

Поворачивается к Йону. Который счастлив, кажется, не меньше ее.

— Ты где ее нашел?

— В ракитнике. На той стороне мастерских. Сидела, забившись в кусты. Ее не задело, только осколками и ветками чуть поцарапало. Ударная волна, на счастье, в другую сторону пошла.

И она, Агата, прилюдно, не стыдясь никого, обнимает Йоханеса, который вернул ей дочку. Живую. Обнимает чужого мужа. И плачет. И смеется. И благодарит Бога. И обещает исполнить всё, что обещала, когда молила вернуть ей дочь живой. Всё.

Теперь мужа искать надо. Одной ей с двумя детьми без кормильца не прожить. Теперь надо мужа искать. Но сил нет. Закончились силы. Изрезанные, обожженные ноги и разбитые в кровь руки болят. Девочка перепугана, мокрая и усталая.

— Отнесу дочку домой. И вернусь, — говорит она Йоханесу.

Он смотрит, чуть улыбаясь. Устало и счастливо.

— Вернусь. Мужа искать.

Два часа ПОСЛЕ…

Несет дочку на руках.

Усталость мгновенно навалилась, и Агата, еле-еле переступая босыми ногами — где теперь те башмаки искать! — медленно идет. Дочка говорит, что она сама идти может, но ее башмаки тоже где-то потерялись. Отпускать дочку с рук не хочется. Сама донесет дочку.

Путь до дома занимает раза в три времени больше, чем утром, когда они весело, под дедушкины сказки несли мужу обед в мастерские.

Часы на Nieuwe Kerk бьют два часа пополудни. Неужели совсем другая жизнь была всего два с половиной часа назад?

— Госпожа Агата! Госпожа Агата!

Уже на другой стороне реки, почти у самого дома их догоняет повозка с тем рыжим возницей-крестьянином, который Фабрициуса и Ван дер Пула в больницу отвозил.

— Господин Йоханес сказал, к вам везти!

На всю улицу кричит возница, еще не доехав до них с дочкой. Похоже, от грохота и шума сегодня все оглохли.

— Господин Йоханес сказал, везти в больницу Святого Георгия. Но я только вернулся оттуда. Мест нет. Раненые люди на полу. На полу лежат! И тогда господин Йоханес сказал везти до вас. Сказал, муж ваш.

На этих словах возницы повозка подъезжает к ним совсем близко. И Агата видит на пропитанной кровью соломе то, что еще недавно было человеком.

С перебитой рукой. По счастью, левой. С огромной раной на ноге — мясо вывернулось наружу, осколки торчат. С обожжённым лицом и опаленными волосами. Без признаков жизни.

— Боюсь! Кто это?! Боюсь!

Дочка вжалась в нее, прячет голову на материнской груди.

Агата, перекинув дочку на одну руку, другую тянет к шее лежащего в повозке — жив ли?

— Дышал он… Дышит. — Возница часто кивает.

Она смотрит на обожженное лицо. На оставшийся целым правый рукав нового кафтана, который муж сегодня надел первый раз.

Смотрит на рукав кафтана. Поворачивается и машет в сторону дома.

— Заносите.

В Питер собирались в авральном порядке. Едва дождались Димку-Джоя, как уже пора ехать на вокзал.

Димка смотрит каким-то странным взглядом и присвистывает:

— Ну ты, мать, даешь! Сказать кому, что девушку из-под носа увела собственная мать — не поверят.

Женя, вопреки ожиданию, на столь двусмысленную фразу не обижается. Легко парирует:

— Теперь поверят во всё. Многовариантность современной морали допускает и девушку, отбитую матерью у собственного сына. Но это, скорее, для Альмадовара. У нас всё скромнее. Даля поможет мне с девочками и с галерей в Питере. Лике уезжать пора, у нее контракт под угрозой.

— А Лика в Питере? — еще раз присвистывает Джой. — Сама Ахвелиди твою галерею оформляет!

Из этой речи Даля ничего не понимает, зато всё понимает Женя.

— Не язви. Веди себя прилично!

— Куда уж еще приличнее, если девушек из-под носа уводят…

И хорошо, что мы уезжаем, выдыхает Даля. Не то взгляд у Джоя слишком внимательный становится. И чувственность нарастает. Женя эти взгляды сына заметит и пошлет ее подальше, а ей Женино тепло сейчас нужнее, чем пылкий взгляд какого-то, пусть даже очень нормального, парня.

И почему она не родилась у Жени! Родилась бы не у своей мамы, а у Жени. Была бы этому Джою и двум смешным девчонкам сестрой. А кто был бы ее папа?

Ей пока и в голову не пришло задуматься, кто же их папа? Присутствия его как-то не обнаруживается.

А если замуж за Джоя выйти, тогда Женя будет свекровью, почти матерью? Хотя, для того чтобы замуж выйти, надо с имеющимся мужем развестись. Для этого нужно имеющегося мужа увидеть. А это выше ее сил. Пока.