Театр тающих теней. Под знаком волка - Афанасьева Елена - Страница 37

Синий камень играет в осеннем свете на ее крепкой, натруженной руке. Отцу оно было впору только на мизинец, ей — на средний палец. Анетте, когда дочка просит примерить, кольцо и на большой пальчик еще велико.

— А ты его потом мне отдашь? — скачет вокруг нее дочка.

— Отдам. Когда вырастешь! — обещает Агата. — Пока у тебя дедушкина лошадка есть.

Дочка катит на веревочке деревянную лошадку на колесиках, которую когда-то давно в «Трех миногах» в Харлеме для Агаты выстругал отец.

— Заговорились мы с твоими сказками, идем скорее. Час до полудня! Твой папа сердится будет, что обед еще не принесли. Здравствуйте, господин Мауриц! Добрый день, господин Ван Хофф! Поздоровайся, Анетта!

Девочка смотрит, насупившись.

— Анетта, поздоровайся с господином Председателем Гильдии и господином Хранителем военных складов, — подталкивает дочку Агата. И чтобы сгладить неловкость от того, что девочка художника Ван Хогволса ведет себя «как не положено», сама задает вопрос: — Из Новых мастерских идете?

— Да, — недовольно отвечает Глава Гильдии Мауриц.

— Сами еще не переехали? — из приличия интересуется Агата.

— Намерен проследить, как устроятся художники, чтобы членам Гильдии лучшие места достались. Сам последним въеду!

Торопится уйти, даже не попрощавшись.

— Дела!

— Злой господин. — Дочка задирает головку вверх, смотрит, будет ли мама ее ругать, что она вела себя не «как положено».

— Почему злой? — пожимает плечами Агата. — Он важный. Большой человек. Председатель. А Главу Гильдии Святого Луки злить нельзя!

— Почему злить нельзя?

— От Главы Гильдии заказы на картины зависят. Даст папочке твоему писать следующий групповой портрет Гильдии ткачей или мясников, и в доме у нас тепло будет, и еды вдоволь.

— И даже мед?

— И даже мед. А не даст — и поди, сам найди заказы!

Муж не любит искать заказы сам. А уж писать без заказчика тем более не станет.

Последний раз Агата видела отца, когда ей было двенадцать лет. С ним тогда приехали в Харлем несколько молодых художников, его учеников. Один из них смотрел на Агату долго и внимательно.

Потом отец умер. Мать тоже умерла. Агата жила при трактире и постоялом дворе — убирала харчевню, мыла посуду, топила камины, стелила постояльцам постели, порой обнаруживая себя на мягкой перине трактирщика, выбраться из которой на свой жесткий сундук на стылом чердаке не было сил. Пока однажды снова не появился тот ученик художника.

Ханс Ван Хогволс. Большой волк.

Сказал, что теперь он уже сам художник в Делфте, его приняли в Гильдию Святого Луки. И что он хочет на ней жениться. Трактирщик ответил, что дело решенное — о таком можно только мечтать! Всё равно никто ее, незаконнорожденную, здесь, в Харлеме, в жены не возьмет. И что в Делфт ей самая дорога.

Любит она мужа?

Не любит?

Или не знает.

Ей казалось, она должна полюбить человека, обязательно похожего на ее отца. Живого. Вечно делающего все не «как положено».

Попадались же всё больше похожие на толстого трактирщика, который грел ее холодными ночами, когда умерла мать, а она одна на жестком сундуке в холодной каморке не могла ни заснуть, ни согреться. Трактирщик гулким басом звал ее, требовал воды или пива принести и притягивал к себе под толстый бок.

Делал ли трактирщик с ней «что не положено», не делал, понять она не могла. Уставшая за день от тяжелой работы, замерзшая, наревевшаяся, почуяв тепло, засыпала с края широкой кровати, на которой, как водится, полусидя возлегал трактирщик.

Другая прислужница, косоглазая Остин, по утрам недобро смотрела на Агату, хотя из-за косоглазия той никогда нельзя было понять, кому на этот раз назначена злость в ее взгляде.

Остин ее обзывала шлюхой. А услышав, что Агату сватает художник из Делфта, не преминула сообщить тому, что сватает он поблядушку, проводившую ночи в трактирщиковой постели.

Муж ничего у нее не спросил.

Спросил бы, она бы и замуж не вышла — врать не умела. «Вся в отца!» — говорил про это трактирщик.

Когда муж лег с ней в первый раз, увидев кровь на простыне, обрадовался:

— Как чуял, что наговаривает косоглазая на тебя!

Сама Агата ничего не поняла. Значит, ничего «не положенного» трактирщик с ней не делал?

Но и не поняла, почему в койке толстого трактирщика, у которого изо рта так воняло рыбой, ей было теплее и слаще, чем теперь в постели мужа.

Почему, прежде чем уснуть в кровати трактирщика, она чувствовала, как становится жарко внизу живота, а здесь, на супружеском ложе, ничего подобного.

Но больше, чем жара внизу живота, хотела снова почувствовать другой жар. Который заполняет все существо в момент рисования. Но кто же кроме пьющего отца-гуляки даст краски и кисти в руки женщине? Муж не дает.

Так она, Агата, оказалась в Делфте. Стала «большой волчицей» — госпожой Ван Хогволс. Родила детей. И теперь идет с дочкой на другую сторону реки, к Новым мастерским, что невдалеке от армейских пороховых складов.

— Папочка! Видишь! Видишь! Папочка идет!

На подступах к мастерским дочка вырывает ручонку из ее руки и бежит за Хансом, новый кафтан которого и со спины невозможно не узнать!

— Папочка! Папочка!

Дочка вприпрыжку догоняет отца. Но муж на голос дочери отчего-то не оборачивается. Напротив, будто прибавляет шаг.

Девочка добегает до идущего впереди них мужчины и… смущенная возвращается.

— Это не папочка. Это другой господин.

Похоже, лучший портной Делфта выполнил заказ не в единственном экземпляре.

В мастерской как в стране чудес.

Волшебный запах красок и скипидара.

Натянутые на рамы холсты.

Палитры.

Наброски. Эскизы. Этюды.

И свет!

Из больших высоких окон в любое время дня такой удивительный тонкий, распадающийся на всю палитру оттенков свет. Как точно Гильдия выбрала место для Новых мастерских!

Пока Агата, поставив плошки с обедом для мужа, думает, как бы ей тайком отсыпать себе немного красок — дома почти все закончились, дочка пальчиком пробует на отцовской палитре разные цвета.

— Пора домой, Анетта, пока ты вся в красках не измазалась, — поругивает их с дочкой муж, отламывая ломоть еще теплого хлеба, который утром испекла Бритта. — Агата! Где ты там застряла?

— Иду, иду! — Пряча в карман юбки немного киновари, она спешит отойти от стола с красками.

— О! Да здесь лучшая натурщица из всех возможных!

Один из художников, чья мастерская здесь же рядом, шел мимо и теперь заглядывает в дверь.

— Я вас знаю. Вы нашего щегла Карла писали. Привязанного на жердочке, — прежде отца отвечает Анетта. — Только он привязанный сидеть не любит.

— Карла? Значит, мы с ним почти тезки. Он Карл, я — Карел, — смеется сосед.

— Поздоровайся с господином Фабрициусом, — снова не доволен поведением дочки муж.

— Здравствуйте, господин! — вежливо склоняет головку девочка.

— Так почему же мой тезка-щегол у вас в доме живет, если на привязи не любит сидеть? — спрашивает Анетту Фабрициус. — Отпустила бы ты его на волю!

— У него крыло было сломано. Сам упал или плохие люди сломали, не знаем. Только он далеко летать не может. Поэтому в доме и живет.

Сосед по мастерской просит девочку застыть в луче света, вынырнувшего из высокого окна.

— Не двигайся! Вот так! Умница! Ханс! Дай мне твою дочку написать!

Агата смотрит на мужа. Будет ругаться, что нечего девочке в мастерских делать.

Но нет. Муж даже горд, что дочку его коллеги по Гильдии писать хотят.

— Пусть сидит! Дочка Эгберта тоже здесь сегодня.

Муж кивает на другого соседа по мастерской, Ван дер Пула, чья дочка, примерно ровесница Анетты, играет с котенком в другой зале. И поворачивается к Агате:

— Приведу ее домой сам. Сегодня здесь ненадолго. Покупатель домой придет уже к четырем пополудни.

Муж согласился.

— Посидишь спокойно, Анетта?

— А мне краски дадут?