Театр тающих теней. Словами гения - Афанасьева Елена - Страница 20

— Не трогаю я твою девку!

Олег отгораживает ее от тесноты в этом автозаке, тренированным телом сдерживает наваливающихся на них.

— Девку, — одним движением губ повторяет Таня. И с удивлением отмечает, что ее не задело, что назвали «его девкой».

В отделении милиции Таня и Олег сидят в обезьяннике вместе с подростками и музыкантами.

— Логичное завершение, — философствует один из скакавших на концерте. — Опять с «Аквариума» в аквариум!

— В смысле?

— На концерте какой группы были? Ленинградского «Аквариума»! Мы где сидим? В обезьяннике. А в Ленинграде обезьянник называют аквариумом!

— Откуда знаешь?

— И там сидел!

Личные вещи и документы у всех отобрали.

В кабинете начальника отделения милиции за столом сидит Гэбэшник, Панин Андрей Александрович, говорит какие-то слова о тлетворном влиянии рок-музыки, просматривает отобранные документы.

В куче студенческих билетов Гэбэшник видит удостоверение «заслуженного мастера спорта» на имя Олега.

— С остальными все понятно. А это что-то новенькое. Выудите-ка мне его.

— Лаврентьев! На выход!

— О! Чо, ты тот самый Лавр, что ль?! — даже молодняк с концерта его знает. — Без шлема не похож!

— Без нее не пойду.

— Не геройствуй! На Олимпиаду не пустят. Я сама виновата и тебя втянула. Иди. — Таня мягко подталкивает Олега к открытой двери обезьянника.

— Без нее не пойду.

— Товарищ капитан, заслуженный мастер спорта Лаврентьев Олег Леонидович отказывается идти без гражданки Малининой.

— Гражданки Малининой? Это еще кто?

— Вот документик при ней найден.

Начальник отделения милиции услужливо подсовывает капитану КГБ временный пропуск в телецентр на имя Малининой Татьяны Александровны.

— Ведите двоих. Раз заслуженный мастер отказывается. Ромео, мать твою, нашелся!

Вдвоем сидят в кабинете перед Гэбэшником. Под столом Таня берет Олега за руку.

— Вы понимаете, что, будь на моем месте другой, ваша карьера сейчас бы и закончилась?

Гэбэшник вкрадчив. Обращается по имени. И вроде бы даже не пугает — умасливает.

— Над нами южнокорейские боинги летают, а вы на подпольных концертах скачете! Вы же понимаете, еще одно ЧП, и вам, Татьяна Александровна, никогда не видать Центрального телевидения! А Олегу Леонидовичу не видать Олимпийских игр. И всех зарубежных турниров. Станет невыездным…

Стращает-запутывает-умасливает. Все сразу.

— И скажите спасибо, что нам в Сараево за Лейк-Плэсид отыграться надо! Не то…

Олег и Таня выходят за дверь. Гэбэшник набирает номер телефона.

— Категорически приветствую! Лаврентьев твой кадр? Пока ничего. Скажем так, почти ничего. Но… Присмотри на всякий случай.

Таня и Олег выходят из ментовки уже под утро. Идут по городу. Оборванные, грязные — пока менты вязали, порвалось и запачкалось и выпускное платье с рюшечками Тани, и модные дутые штаны и свитер в широкую полоску Олега.

Автобусы не ходят. Холодно. Дождь.

— Как я домой такая пойду? — смотрит на свое грязное, немного порванное платье Таня. — Мама в ужасе будет! Она думает, я у Маринки ночую.

— Поедем, в порядок себя приведешь. Я недалеко живу.

В далеком восемьдесят третьем в таком приглашении для девушки не слышится ничего, кроме предложения привести себя в порядок. Просто привести себя в порядок. И все. Почти…

Ловят одиноко едущую по проспекту машину с надписью «Хлеб» — другие машины в этот час в этом районе не ездят. В кабине тепло и немного кисло. Высаживая их около дома Олега, водитель, узнавший «самого Лаврентьева», в качестве угощения сует им два батона свежего хлеба. Теплого еще. Вкусного. Нереально вкусного.

Теплый хлеб. Теплый дом. Теплые руки Олега.

И поцелуй. Первый в ее жизни такой поцелуй. Долгий-долгий. Поцелуй как разговор. Поцелуй как секретный код, переводящий все за грань реальности. Переброс в другое измерение. И уже нет отдельно его и отдельно ее. Ничего нет. И все есть. Будто взрыв от прикосновения губ, и они оба распадаются на мириады молекул и собираются вновь, уже не понимая больше, где он, где она, только вместе…

Сидят на диване, так и не успев снять и почистить испачканное и порванное. Еще одно пятно на ее платье и на диване — так вот о чем подруга говорит: «Я вся уже мокрая!»

Руки Олега на ее спине. На коленках. И чуть выше. От испачканной в автозаке одежды запах пыли и пота. Еще выше… Выше… Другие руки в тренерской на ее коленках… И выше. И звук как порванная струна. Неведомая сила выбрасывает ее из этого нового невероятного измерения обратно. Туда, где нет ничего. Только волна тошноты…

— Не могу. Извини.

Хлопает входная дверь. Она снова на улице.

Не могу… Не могу… не могу…

— Почему она ему не дала?!

Режиссер Кирилл откладывает в сторону еще одну страницу заявки на сценарий.

— У нее психологическая травма. Когда ей было лет четырнадцать-пятнадцать, тренер домогался. Из-за этого и бросила фигурное катание. И нормальные отношения с мальчиками не могла завести. До четвертого курса ни разу нормально не целовалась.

— А Олег?

— Олег как ты. Понял только одно — «не дала!».

— Почему вы меня выбрали?

— Не я выбрал! Оттуда приглашали! — директор Гонсальвеш делает выразительный жест пальцем вверх.

— Не на прием! Почему вы меня в ведущие выбрали? Пять лет назад.

Директор чешет ладонь. Только он стал успокаиваться, что все нормально. Почти. Эву привели в чувство. Заново причесали. Затолкали в машину. Странноватую, будто ее по голове мешком шарахнули, но все же ту самую звезду Эву Торреш, которую ждут на приеме. А его ждут только вместе с ней. Без телезвезды он там не нужен, даром что он начальник звезды. И они едут на большой правительственный прием. Опаздывают немного, но не критично, в рамках допустимого протоколом. А эти звездные капризы, похоже, заразны. Прежде Эва никогда себе такого не позволяла, и вдруг…

— Почему в кадр посадили? Я тогда на ведущую похожа не была… Да не чешите руки, так до крови можете разодрать.

Берет руку директора, отводит в сторону, не отпускает. Дольше обычного. Удерживает его руку.

— Вам приказали? Конечно, вам сверху приказали…

— Рекомендовали…

Директор руку все же выдергивает.

— Но если бы я не был уверен, что ты достойна…

Эва про ее достоинства уже не слушает.

Приказали сделать ее ведущей. Телезвездой.

Тогда, пять лет назад, ее посадили вести программы новостей, которые в строжайшей тайне записывали для единственного зрителя — парализованного диктатора Салазара. Службист вызывал на отдельный разговор, внушал, насколько все секретно. И она день за днем читала новости, что заявил премьер Салазар и какое решение он принял, в то время как в основной эфир на всю страну выходили другие новости про нового премьер-министра Каэтану.

К больному диктатору посылали съемочную группу. Со спины, чтобы следы паралича были не так заметны, снимали Салазара, принимающего Каэтану, которого он все еще считал своим заместителем. После в особой папке приносили уже написанный текст — без следов синего карандаша. Приносили те, перед кем их цензор почтительно распахивал двери. Читать подводки и закадровые тексты приходилось по листочку, который сразу после прочтения уносили. Смонтированное видео вставляли в начало обычного выпуска, убрав новости о действиях премьер-министра Каэтану. Дальше бобину увозили в известном направлении, чтобы вывести на экран единственного телевизора. А с нее брали подписку о неразглашении.

Почему читать новости для парализованного диктатора выбрали ее?

Луиш в ту пору еще мало пил и был не так уж ужасен, можно было его приструнить. И других желающих стать звездами хватало.

Почему именно ее?