Закон контролера - Силлов Дмитрий Олегович "sillov" - Страница 12

Правда, был еще шестой. Который хоть и вытащил из кармана компактный пистолет, похожий на полицейский «Вальтер», но применять его почему-то не спешил.

Я же крутанул в кисти трофейный «Люгер», намереваясь опередить немца, похожего телосложением на Гебхарда, пока тот соображает, что ему делать со своим пистолетом, – и бросился вперед.

Убивать этого эсэсовца в мои планы не входило, а вот вырубить – да. И для этого вполне подходил «Люгер», который, как и любой другой пистолет, весьма удобно использовать в качестве кастета. Повернул карманную артиллерию в положение, когда ствол торчит из кулака со стороны большого пальца, а рукоять со стороны мизинца, просунул один палец под спусковой крючок, чтоб случайного выстрела не случилось, – и лупи супостата хочешь стволом в глаз, хочешь рукоятью в лоб.

Это я и намеревался сделать. И уже замахнулся, чтоб рубануть фрица рукоятью между бровей…

И тут мой взгляд наткнулся на его глаза.

Стальные.

Немигающие.

Словно пронзившие мой мозг как два длинных и тонких стилета, воткнувшиеся мне в зрачки, пробившие голову насквозь и упершиеся в затылочную кость с обратной стороны.

Я замер с рукой, занесенной для удара, не добежав до Гебхарда половины шага…

Несомненно, это был он.

Карл Франц Гебхард.

Гениальный врач, личный доктор и школьный друг рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, один из главных организаторов и участников медицинских экспериментов над заключенными концлагерей во время Второй мировой войны. Эти глаза я узнал бы из тысячи, какую бы маску из мяса и кожи ни натянул на свое лицо их хозяин.

И меня группенфюрер узнал тоже.

– Ну вот мы и снова встретились, Иван Николаевич, – проговорил Гебхард. – Как говорят у вас в Советском Союзе, сколько лет, сколько зим.

Пистолет в его руке смотрел мне в живот, но эсэсовец не спешил воспользоваться своим оружием. Видимо, наслаждался моментом.

Он окинул взглядом пол грузовика, на котором валялись его спутники – кто мертвый, кто в отключке.

– Вы просто великолепный экземпляр для опытов, – вздохнул эсэсовец. – Я бы с удовольствием с вами поработал, господин Координатор. Как видите, я выяснил о вас многое после нашей встречи в далеком сорок первом году. Да и сам кое-чему научился за это время – шестнадцать лет не шутка. Можно и подучиться, и себя немного улучшить.

В моей голове билась какая-то мысль, но я не мог сосредоточиться. Что-то в происходящем не совпадало по фактам…

Но псионик – да, несомненно, Гебхард стал очень сильным псиоником – не давал мне собраться с мыслями, хозяйничая в моей голове как в собственном кармане. Видимо, считав мои попытки сосредоточиться на определенной мысли, он рассмеялся:

– Не можете понять, почему я, осужденный на Нюрнбергском процессе и повешенный в сорок восьмом году, сейчас стою перед вами? Все очень просто. Захват сознания группы примитивных людей не такая уж сложная задача даже для обычного гипнотизера, зарабатывающего себе на жизнь в каком-нибудь дешевом балагане. Гораздо сложнее эксперименты с физическим перемещением собственного тела через пространство и время, над чем я сейчас усиленно работаю. А вы, Иван Николаевич, мешаете моей научной работе. Так что извините, но я вынужден устранять все на своем пути, что мешает моим экспериментам. Даже такой уникальный биоматериал, как вы…

Ощущения от пси-вторжения Гебхарда в мою голову были очень болезненными. Мой мозг, словно живую бабочку, насадили на стальную иглу – и он сейчас беспомощно трепыхался на ледяном острие, пытаясь освободиться. Но это было невозможно, и потому я оставался стоять на месте с занесенной рукой, словно в кататоническом ступоре наблюдая, как Гебхард с садистской улыбкой на гладком, будто резиновом лице поднимает свой «Вальтер» на уровень моей переносицы…

И тут грузовик, несущийся по шоссе, сильно тряхнуло. То ли водитель поймал колесом рытвину на асфальте, то ли еще что, но стальной штык в моем мозгу, протянувшийся от глаз эсэсовца до обратной стороны моей затылочной кости, резко сместился в сторону.

Внутри моей головы что-то лопнуло… Я явственно услышал звук, с которым обычно рвется мясо, в которое воткнули нож, а потом провернули клинок в ране. И прочувствовал этот разрыв всем телом, ибо по нему молнией пронеслась волна адской боли, от которой у меня потемнело в глазах…

Но затемнение в зрительных органах никогда не было для меня поводом сдаваться. Болевой шок, прокатившийся по моей нервной системе, мгновенно привел меня в чувство, и я осознал, что больше не скован внешним пси-воздействием.

Но мое тело осознало это раньше…

В Зоне и на войне ведь как? Если доверить мозгу принятие решения, он, словно старый бюрократ, начнет взвешивать все за и против, перебирать варианты, сопоставлять происходящее со своим жизненным опытом… Потому для сталкера, рассчитывающего выжить, думать в суперэкстремальной ситуации – непозволительная роскошь. Надо действовать сообразно своим навыкам, размышлять о ситуации будешь потом.

В прошедшем времени.

Если, конечно, останешься жив…

Дульный срез немецкого пистолета был направлен точно между моих глаз, но грузовик тряхнуло, и линия выстрела сместилась куда-то в район моего уха. Незначительная погрешность, которую опытный боевой офицер легко исправит легким движением руки.

Если, конечно, за долю секунды до этого ему в череп не врежется рукоять «Люгера».

Удар шел в висок Гебхарда, во всяком случае, я туда метил. Но, видимо, надрыв в моем мозгу, произведенный ментальным штыком, подпортил мне координацию движений – надеюсь, что временно.

Рукоять пистолета попала выше виска Гебхарда, и удар получился скользящим. Но когда тебе в череп влетает краем тяжелая стальная деталь, оно тоже мало не кажется.

Группенфюреру не показалось.

Выстрел из «Вальтера» громко хлопнул возле моего уха, но возле – это значит мимо. А я увидел, что из-под клочка кожи, надорванной на голове Гебхарда, брызнула кровь. Сам же он пошатнулся от удара, но устоял, и сейчас его рука с пистолетом решительно двинулась в моем направлении. Группенфюрер был не из тех, кто привык сдаваться, и явно решил довести дело до конца.

Как и я.

В голове у меня было мутно, где-то в центре черепа поселилась острая боль, которая бывает после того, как из тебя вытащат нож, всаженный в твое тело по самую рукоять. Врачи говорят, что в ткани мозга болеть нечему, так как там нет болевых рецепторов, но это, видимо, им просто не втыкали в башку ментальное оружие, от которого жбан болит так, что глаза того и гляди наружу выскочат…

Но сталкер и боль настолько часто вместе путешествуют по Зоне, что наш брат к ней привыкает, как к тяжелому рюкзаку за плечами. Давит на плечи, к земле пригибает, а хрен ли сделаешь, когда идти надо?

Потому я двигался через боль, вдобавок осознавая, что если Гебхард сейчас сконцентрируется, то просто разорвет на фиг мой мозг следующим ментальным ударом. Или пулей – если сумеет совместить линию выстрела с моей физиономией.

Я ударил второй раз по руке Гебхарда, отчего его «Вальтер» с грохотом упал на пол кузова, – и занес руку для третьего, решающего удара стволом пистолета в глаз… как вдруг понял, что ни фига у меня не выйдет.

Ледяной ментальный клинок вновь вонзился в мою голову, и я понял, что это конец. Больно, когда нож ударил тебя – и вышел из тела. Но в разы больнее, когда он входит туда снова, расширяя рану, вспарывая и без того звенящие от боли надрезанные нервы…

От новой лавины ощущений мир перед моими глазами захлестнула кровавая пелена. Ноги подкосились, и я, не в силах удержаться на ногах, рухнул на колени. А может, меня, словно безвольную куклу, умелый манипулятор просто поставил в оптимальное для него положение для продолжения спектакля. Гебхард, как и любой садист-интеллектуал, похоже, любил театральные сцены, где он играл заглавную роль.

– Смотри, – прошипел в моей голове голос, наполненный яростью разъяренной змеи. – Смотри, червь, на того, кто силой сравнился с богом!