Тобой расцвеченная жизнь (СИ) - Бергер Евгения Александровна - Страница 7

Наверное, меня выдали интонации голоса — надо быть осторожнее.

— Да нет, ничего такого... простите, — пожимает он плечами, распахивая переднюю дверцу. — Просто ваши слова напомнили мне кое о ком... Ерунда, не берите в голову.

Он ныряет в салон автомобиля, и я пару секунд натужно дышу, чтобы привести себя в норму. Будь осторожнее, Ева, будь осторожнее! Наконец я тоже занимаю переднее пассажирское место и стараюсь не смотреть на водителя даже краем глаза. Боюсь... Боюсь, что снова выдам себя хоть чем-то! Это недопустимо.

Патрик выруливает из гаража и спрашивает мой адрес — я называю.

— Вы давно в нашем городе? — снова любопытствует он, скорее из вежливости, нежели, действительно, интересуясь этим. — Мне кажется, я никогда вас прежде не видел.

— Не видели, — пожимаю плечами. — Я лишь полгода, как поселилась в Виндсбахе.

— Ясно. — Причинами переезда он не интересуется... к счастью, и мы какое-то время едем молча. Но наше молчание — это неуютная неловкость чужих людей, атмосферным давлением придавливающая меня к автомобильному креслу, и потому я спешу прервать ее вопросом:

— А ваша профессия, Патрик, почему вы ее выбрали? Неужели с детства мечтали водить похоронный катафалк?

Патрик улыбается, не отводя взгляд от дороги, и мне начинает казаться, что ответа мне так и не дождаться, но тут он произносит:

— Да какая ж это профессия... так, жизненная необходимость. — Потом кидает на меня быстрый взгляд: — Вам не понять — вы еще так молоды. — И снова после секундного молчания: — Когда-то я мечтал стать юристом, даже учился в университете...

— И?

— И не стал, — со вздохом заканчивает он. — Разочаровался... или просто стало лень, сам не знаю. У меня дурной характер, Ева: не могу заниматься не приносящим удовлетворение делом...

Я какое-то время обдумываю его слова.

— Так, значит, работа в похоронном бюро доставляет вам удовлетворение? Слышала, вы четыре года там работаете.

Наверное, не стоило мне признаваться ему в моей чрезмерной осведомленности на его счет, но Патрик, к счастью, пропускает мое замечание мимо ушей — думает о своем.

— Не всегда наша жизнь складывается так, как мы о том мечтаем, — отвечает он мне... или себе самому, как знать. — Иногда приходится просто плыть по течению... вот я и плыву. — А через минуту с наигранной веселостью провозглашает: — Вот мы и приехали! До завтра, Ева.

Я благодарю его за извоз и выхожу из автомобиля — тот срывается с места, едва я утверждаю обе ноги на асфальте. Бежит то ли от меня, то ли от самой жизни... Я с грустью смотрю ему вслед: могла ли я даже предполагать, что Патрик окажется таким разбитым и несчастным. Я полагала увидеть его главой большой семьи из шести человек, в которой жена души в нем не чает, а дети дарят на именины кружку с надписью «лучшему отцу года»... А еще у него должен был быть офис в городе и целая куча благодарных клиентов! А вместо этого он водит похоронный катафалк и нянчится с парализованной матерью. Я не могу этого понять...

И весь вечер провожу наедине с тревожными мыслями, которые так и не дают мне спокойно выспаться.

Жизнерадостный, вечно улыбчивый Патрик Штайн не мог довольствоваться безрадостной работой в похоронном бюро — это не укладывалось в моей голове. Мертвецами, казалось мне, должны заниматься серые, всем недовольные субъекты с вечно кислым выражением лица... Патрик таким не был. Или, по крайней мере, он не был таким прежде...

И мне очень не хватало его прежнего.

Последующие несколько дней мне приходится претерпеть еще несколько эпохальных битв с фрау Штайн, которая — и я это даже уважала! — не была готова сложить оружие вот так сразу, в одночасье... К счастью, мне удалось закрепить свои позиции с помощью любовной литературы, к которой у моей пожилой подопечной оказалась настоящая тщательно скрываемая страсть.

К данному открытию меня привело мое собственное неуемное любопытство, которое я питаю — и скрывать это было бы глупо! — ко всему, что так или иначе касается Патрика Штайна: так вот, по понедельникам, средам и пятницам, с фрау Штайн занимался эрготерапевт, несколько сумрачного вида мужчина с окладистой бородкой, вызывающей стойкую ассоциацию с суровыми викингами и иже с ними. Возможно, он даже был скандинавом, хотя фамилию носил немецкую и крайне звучную — Мюллер.

Этот «викинг» два часа кряду истязал свою несчастную «жертву», разрабатывая ее правую руку и почти неподвижные ноги... Даже мне было бы страшно впасть в его немилосердные руки, но фрау Штайн сносила эти самоистязания в полном молчании, словно мученица в застенках инквизиции. Иногда мне хотелось за нее помолиться...

Итак, пока викинг-мучитель занимал своими пытками мою подопечную, я могла позволить себе небольшие экскурсии по дому и в первую очередь я заглянула в комнату Патрика... То, что это именно его комната, было понятно уже по разбросанной по полу грязной одежде и пустой бутылке из-под пива, закатившейся под кровать. Да, именно так: я заглянула и туда, сознаюсь... Просто мне казалось жизненно необходимым отыскать прежнего... другого Патрика, память о котором я хранила все эти годы, и, кто знает, не завалялся ли он под кроватью, подобно этой опустевшей бутылке пива.

К сожалению, в его комнате я не нашла ничего, кроме унылой серости...

А вот в комнате его матери... в бывшей комнате его матери, я обнаружила коробку с любовными романами в мягкой обложке. Коробка эта была втиснута в узкое пространство между креслом и старым бюро из орехового дерева, которым уже лет сто никто не пользовался... Просто бытовой раритет.

От подобной находки я едва не захихикала в голос...

Суровая фрау Штайн, оказывается, верила в любовь!

И когда я спустилась проводить герра Мюллера с внешностью могучего викинга, то прихватила парочку романов с собой — мне было любопытно увидеть реакцию старушки на обнаруженную мною находку.

— Как вы себя чувствуете после всех приложенных нашим милейшим инквизитором усилий? — бодро осведомляюсь я у фрау Штайн, как бы ненароком пристраивая обе книги на край ее прикроватного столика. Глаза пожилой женщины на секунду замирают на двух сплетенных в страстном порыве влюбленных на книжной обложке, а потом выстреливают в мою сторону...

— Что? — пожимаю я плечами. — Вот, нашла что почитать? Аннотации обещают много интересного. Впрочем, не думаю, что вам такие нравятся... Не так ли?

Та молчит, испепеляя меня взглядом — понимает, что я рыскала в ее комнате. Но мне все равно... почти.

— Ладно, раз уж я вам пока не нужна, то пойду-ка я почитаю... про любовь, — многозначительным голоском уведомляю я старую леди и прихватываю со столика обе книги в цветастых обложках. — Уверены, что не хотите послушать одну из этих «сладких» историй? Свежей газеты все равно нет.

Та не удостаивает меня ни единым хлопком по одеялу, и потому я присаживаюсь у окна и погружаюсь в хитросплетение любовной интриги, нет-нет да прерывая чтение комментариями, вроде «вот ведь хитрющая эта девица Хейворд» или «а у этого Дика есть все шансы стать моим любимчиком» и так далее в том же духе.

Фрау Штайн хватает лишь на первые пятнадцать минут, а потом она опрокидывает на пол стакан с водой...

— Что вы творите? — отзываюсь я на ее хулиганство. — Мне казалось, мы с вами договорились...

Она лупит по одеялу, и я продолжаю:

— … Договорились, что я стану читать вам...

Она снова лупит по одеялу.

— … газеты, — заканчиваю я свое предложение, догадавшись вдруг, что та хочет донести до меня. — Хотите, чтобы я почитала вам книгу?

Фрау Штайн нехотя опускает руку на одеяло — понимаю, нелегко сдавать свои позиции.

— Хорошо, я вовсе не против. — И я пересказываю ей зачин начатой книги, продолжая чтение с того места, на котором остановилась, и поначалу все идет очень даже неплохо... Но тут мы доходим до этой сцены: — „Придержи подол или совсем сними сарафан. Щеки налились жаром. Вся красная, Реджина тем не менее исполнила приказ...» Э, — не менее красная, чем озвученная в романе Реджина, я смущенно бросаю на старушку осторожный взгляд, — слушайте, давайте упустим, что ли, этот момент...