Толераниум - Огородникова Татьяна Андреевна - Страница 47

– А что же, по твоему мнению, сказал мой давний товарищ Георгий на смертном одре? – Блогописец прожигал взглядом корректора.

– Он сказал… Его губы произнесли… – растерянно бормотал мальчишка.

– Немеющие губы, – высокомерно уточнил Нетленный.

– Да, – согласился пацан. – Его немеющие губы произнесли: «Качественный приход… Дурь чистая, не разбодяжили…» Вот что он сказал. Я там был, я точно знаю! – гордо заявил сортирный очевидец.

– Нет, ну вы видели? – взвился блогописец. – Он все знает! Он в туалете был! Что ты там делал в рабочее время? – Нетленный был готов уничтожить выскочку.

– Как что? Что и все.

– Значит, нужду справлял? Или подслушивать в сортир заявился? Я-то знаю, какие в общественном туалете можно услышать трели. Заметь, вовсе не изо рта! Но расшифровывать их пока ни один мудрец не научился. Кроме тебя, конечно!

Очевидец чуть растерялся, но не двигался с места и настойчиво сверлил глазами Нетленного.

– Что уставился? – рявкнул тот. – Сгоняй за чаем, мне статью размещать надо.

Пацана сдуло.

Вездесущий заведующий пиар-отделом Еремей Васильков ликовал и немного грустил. С одной стороны, было неплохо проводить прямого конкурента в последний путь, с другой – Растамана было жалко. Был еще третий аспект. Еремей по старой концертной привычке намеревался закатить огромное траурное представление в честь усопшего, но тонкая грань морального характера не позволяла Василькову принять окончательное решение. Чтобы развернуть тривиальный передоз в пользу легализации наркоты, нужно придумать изящную гроссмейстерскую комбинацию. Пока что Васильков распорядился, чтобы труп из Толераниума вынесли без шума и пыли. Санитары с особой осторожностью погрузили тело на носилки и отнесли в машину через черный ход. Васильков созвал глав отделов на срочное совещание. Мнения разошлись. Большинство толеранов положительно оценивали деятельность Георгия и прочили ему должность начальника отдела контроля здравоохранения, поэтому настаивали на пышной прощальной церемонии. Завистников и врагов было немного, но их аргументы в пользу незаметных похорон звучали веско.

Воля Нетребо орал с пеной у рта, что на фоне позитивной динамики принятия программы по легализации наркотиков ни в коем случае нельзя публично освещать кончину Растамана.

– Как вы собираетесь вербовать сторонников легализации, если их идейный лидер почил от передоза в сортире, да еще и в самом сердце очага свободы и демократии?! Жертву режима из него сделать не получится! Если он был хотя бы бисексуалом или зоофилом, я бы взял решение на себя. Но ваш любимый Растаман, к сожалению, не имел никакой ориентации. Потому что с детства был ориентирован только на синтетический либо агрокультурный кайф, который не имеет отношения к вопросам пола! Надо хоронить тихо, без речей и журналистов!

Блогописец Нетленный, вложивший собственные средства в поминальную статью, парировал:

– Я понимаю вашу реакцию, господин Нетребо! Любой глобальный информационный повод хотите использовать для прославления обиженных меньшинств. А чем вам наркоманы – не меньшинства? Возьмите их под свое крыло!

Нетребо страшно возмутился:

– Вы к чему клоните? Забыли, где мы находимся? Под какое такое крыло? Я типа птица? На голубей намекаете? Я на вас в суд подам! Вы еще пожалеете, что вас мама родила!

Нетленный не смог сдержать журналистской язвительности:

– В смысле – пожалею, что не суррогатная?

Главы отделов приготовились к оральному бою, но восходящую волну зычным окликом осадил Еремей Васильков:

– Господа толераны! Не вижу повода для ожесточенных дебатов. Нас не снимают! – Васильков только что переговорил с кем-то по мобильному и от этого совершенно изменился в лице и в настрое. – Принятие окончательного решения по факту траурной церемонии состоится в ближайшее время, а пока…

У Еремея вновь запел мобильный. Васильков ответил на звонок, по неосторожности включив громкую связь.

– Ваш покойник заблевал всю машину. – Возмущенный голос санитара прозвучал в полной тишине, как пулеметная очередь на рассвете.

Васильков воровато огляделся и, переключив телефон в обычный режим, втиснул его в ушную раковину.

По закону подлости кнопка отключения громкой связи не сработала, и члены похоронной комиссии с недоумением и трепетом слушали характерные звуки выворачивания чьей-то утробы с матерными приговорками между приступами.

Ожившее в позыве рвоты тело Растамана опаскудило всю труповозку, и вместо морга его пришлось доставить в больницу, откуда санитар и позвонил Еремею Василькову как главе отдела Толераниума по связям с общественностью.

Новость о воскресшем покойнике разлетелась по Толераниуму со скоростью звука и внесла полный сумбур в ряды соратников и противников Растамана. Объединенные скорбью коллеги, которые только что не могли смириться со смертью борца с кровавым режимом, теперь уже не могли смириться с тем, что он все-таки жив. При этом ни та, ни другая версия не была признана окончательной.

Больше всех озаботился опытный лектор Виталик Петухов, он внутренним чутьем уловил, что настало время использовать свой шанс и занять наконец достойную позицию во Дворце. Петухов жил ближе всех к месту работы и больше всех хотел занять высокий пост в Толераниуме. Текущая ситуация попахивала должностью. Виталик успел сбегать домой и наспех облачиться в скорбный наряд. С обвисшим от грусти и напряжения лицом опытный лектор расхаживал по коридору. Черный сюртук с бархатными отворотами и наглухо застегнутая рубашка с воротничком-стойкой демонстрировали готовность к раздаче траурных комментариев телевизионщикам. Сейчас Виталик в полной растерянности присел на подоконник и ожесточенно кусал губу – он ждал возвращения официальной комиссии, которую отрядили для выяснения, жив больной или умер. Комиссии поручили найти тело Растамана и безоговорочно подтвердить наличие или отсутствие пульса у покойника. Делегация обнаружила усопшего в одноместной палате повышенной комфортности.

Растаман сидел на кровати по-турецки и с удовольствием хлебал щи со сметаной. Он кивком головы поприветствовал посетителей и, продемонстрировав недоверие, предусмотрительно придвинул поближе пожарскую котлету и компот. Удостовериться в наличии пульса без насильственных действий не было никакой возможности, о чем и было доложено Еремею Василькову в телефонной беседе. Тот, естественно, наорал и потребовал к телефону лечащего врача.

– Душа поэта прибита к телу очень крепкими гвоздями, – заметил доктор и пообещал выписать воскресшего в ближайшее время.

Блогописец Нетленный едва не лишился рассудка. Заплатить бешеные деньги – и лишиться покойника было невыносимо. Карьера – псу под хвост, но это полбеды. Этические потери казались ничем по сравнению с материальными. Нетленный решительно потребовал от мерзавца Воскресенского вернуть выплаченный за некролог гонорар.

– Покойника нет? Нет, – с багровой физиономией взывал Нетленный. – Кому нужна твоя «душа поэта?» За такие деньжищи? Никому. Деньги верни. Гони, говорю, деньги назад.

Воплотить замысел оказалось непросто. Эдуард Воскресенский ловко складывал фиги обеими руками и вертел ими перед носом Нетленного, то есть не соглашался.

– Некролог написан? Написан! Опубликован? Опубликован! – ехидничал некрологер, пританцовывая. – Деньги отработаны! В гробу я видел твои претензии вместе с воскресшим покойником!

– Это непорядочно! – аргументировал Нетленный.

– У порядочных покойники не блюют! – парировал Эдуард.

Нетленный чувствовал на физическом уровне, как деньги и слава покидают его, струясь сквозь пальцы и сердечную чакру. Предъявить чек на оплату виновнику событий можно было даже не мечтать. Георгий, конечно, мужик не злой, но пошлет в такое место, куда Нетленный дорогу пока не изучил. Блогописца душило отчаяние, он едва не плакал. Утешало, что в горе Нетленный был не одинок. Красиво начавшаяся великая скорбь была безнадежно испорчена и опошлена к всеобщему огорчению толеранов.