Толераниум - Огородникова Татьяна Андреевна - Страница 45

Либералы объявили предприимчивого фабриканта Шустрова врагом демократических преобразований, а его рекламную акцию – вероломной диверсией с использованием детского труда.

Шел 177-й день Милиной голодовки.

Софочка не сомневалась, что Миша явится к новогоднему столу. В приподнятом настроении после театра она с помощью Аркадия Моисеевича накрыла стол. К бою курантов Миша не явился. Не пришел и в половину первого. Софочка возмущенно недоумевала. Всему есть предел. Дети могут демонстрировать свое взросление, но есть святые вещи, которые самые отъявленные подонки себе не позволяют. Бергауз успокаивал: «Миша не такой. Он просто доказывает свою независимость и самостоятельность». Софочка отправила Бергауза спать. Ей стало тревожно. Да, она слишком переключилась на свои личные заботы, не баловала сына вниманием в последнее время, не очень старалась преодолеть этот непробиваемый барьер, который Миша выстраивал с непреодолимым упорством. Она вспомнила, как без спроса отдала соседке щенка, которого Миша зачем-то притащил домой в коробке. Софочка поняла, что упустила что-то важное, когда не расспросила сына о причинах его избиения. Время шло – Миша не приходил и не отвечал на мобильный. Воображение беспощадно предлагало картинки с изувеченным сыном, валяющимся без помощи на окровавленном снегу. Софочка с нарастающим волнением слушала невнятные ответы диспетчеров «Скорой» и дежурных по отделениям полиции и после каждого «не поступал» облегченно вздыхала. Около четырех утра Софочке самой позвонили из районного отделения. За несколько секунд Софья Леонидовна заново прожила жизнь, извинилась перед всеми, кого мало-мальски обидела, помолилась множеству богов, которых знала, пообещала раздать бедным драгоценности и выбросить старье на помойку, если Миша жив. Найденный окоченевший труп темноволосого худого молодого мужчины требовал опознания, но уже в процессе звонка при мужчине обнаружили паспорт и суетливо извинились перед Софочкой за доставленное беспокойство. После «беспокойства» Софочка поняла, что ей нужно прилечь.

Проснувшись, Миша понял, что проспал наступление Нового года. Ничего страшного, пускай знают: теперь ему плевать на семейные праздники. Вряд ли новоиспеченная супружеская парочка дожидается его прихода. И уж точно их не интересует, чем вызвано его отсутствие.

Миша был прав наполовину. Войдя домой, Бергауза он не увидел, а мама снова встретила Мишу лежа на диване. Миша хотел пройти к себе не останавливаясь, как мимо пустого места – он всегда так делал в последнее время, но она вела себя как-то странно. Увидев Мишу, она слабо улыбнулась, ее лицо просветлело и озарилось каким-то теплым, сияющим, счастливым взглядом. Она пыталась что-то сказать, но не могла, ее губы шевелились, не издавая ни звука. Она кашлянула, потом еще раз – и зашлась в приступе на несколько секунд. С видимым усилием Софочка протянула руку к соломенной корзинке с лекарствами, которая стояла чуть дальше, чем остановилась кисть руки. Миша не двинулся с места. Софья Леонидовна, не избавившись от удушья, приставила руки к груди и сжала пальцы до синевы. Она прикрыла глаза. Миша сделал шаг к корзинке и наклонился. Он внимательно смотрел на маму. Как тогда, когда пришел и застал ее спящей. Ее лицо было очень близко. Так близко, что он мог зубами положить ей в рот таблетку. Вдруг Софочка открыла глаза, и Миша отпрянул. Она смотрела на него, а он, зная, чего она ожидает, медленно отодвинул корзинку с лекарствами. Два впрыска противоастматического, таблетка нитроглицерина – и все будет как раньше… Он не хочет, чтобы было как раньше. Мама, кажется, заметила движение Миши. Ее взгляд затуманился, она с трудом сдерживала кашель и все сильнее сжимала пальцы. В одно мгновение, поняв, что означает Мишина манипуляция с корзиной, Софочка как-то успокоилась. Ее лицо превратилось в страшную уничтожающую презрительную маску, а глаза излучали такую ненависть и омерзение, что Миша не выдержал взгляда и отошел на два шага назад. Он вспомнил, что точно так же на него смотрела Лаура, когда избивала его до полусмерти. Мама прикрыла свои страшные глаза, несколько раз вздрогнула, вдруг расслабила руки и расслабилась сама, будто освободившись от невыносимой боли. Ее лицо стало спокойным и умиротворенным. Миша сделал шаг в ее сторону. В этот момент Софочкины глаза открылись, и Миша замер. Он стоял так близко, что смог расслышать, как мама еле слышно прошептала:

– Где Миша?..

Миша даже не понял, показалось ему или она действительно произнесла эти слова. Он все смотрел и смотрел на нее холодными пустыми глазами. Изо рта Софьи Леонидовны тонкой струйкой потекла белая пенистая жидкость.

Миша опустился на стул. Он не верил, что все происходит наяву. Он вспомнил, как в детстве ему снился один и тот же сон, который был самым страшным кошмаром его жизни. В его сне мама умирала. Миша испытывал такой испуг, которого в реальности испытать невозможно. Страх, доходящий до физической боли. Мишенька задыхался от горя, отчаянно страдал, с этим страданием просыпался и, осознав, что мама жива, ликовал. Как же он ее раньше любил! И вот теперь, когда его мама без признаков жизни лежит на диване, он не испытывает ни отчаяния, ни страха – просто смотрит на ее неподвижное тело, застывшее в какой-то странной позе, и понимает, что в смерти матери нет ничего значимого, тем более величественного.

Все выглядело буднично, незначительно, как и вся мамина жизнь, потраченная на приготовление супчиков и омлетиков, на бытовые мелочи и ничтожные разговоры. Смерть ее оказалась такой же нелепой, какой была вся жизнь. Никаких масштабных целей – лишь мелочные пустые хлопоты и суета. Софочка, конечно, заботилась о нем, растила, воспитывала, но ведь и он – прекрасный сын, который доставлял много радости и давал повод гордиться. Она сама определила ему жизненное пространство, пригодное разве что для постельного клопа. Это раньше он не представлял себе жизни без мамы. Теперь все стало по-другому. Он справится. Питается он в основном в ресторане, в общении отпала всякая необходимость… Немного беспокоили предстоящие хлопоты, связанные с похоронами и поминками. Но со вчерашнего дня у нее есть муж…

Миша встал, подошел к Софочке, пригладил ее растрепавшиеся волосы и, в последний раз посмотрев на ее лицо, позвонил в «Скорую». Затем он отправился будить Бергауза. Этот точно справится с формальностями в лучшем виде. И, кстати, сообщит Лауре. Вместе они прекрасно все организуют и без него.

Аркадий Моисеевич одним прыжком преодолел расстояние до двери и исчез в полумраке холодного зимнего рассвета. Миша с удивлением отметил быстроту передвижения такого тучного тела. Буквально через несколько минут Миша услышал, как в дверь позвонили, и вновь удивился: «Скорая» приехала слишком быстро.

Ему совершенно расхотелось спать. Он постоял в маминой спальне, присел в ее кресло. Пустая, пахнущая любимым Софочкиным жасмином кровать навеяла на Мишу отнюдь не грустное, а философское настроение. Он на секундочку представил, как произносит прощальную речь безутешного сына перед толпой народа, но тут же скривился и подумал, что толпе взяться неоткуда. Вела бы себя нормально – пришли бы все Мишины почитатели… «Как коротка и несправедлива жизнь», – тихо произнес он, пробуя слова на вкус. И тут же рассмеялся в голос от собственного лицемерия. В поиске своих детских эмоций Миша пересел на низенькую танкетку перед трюмо и посмотрел в зеркало.

– Ну что, – обратился он к собственному отражению, – сирота ты теперь? Как без мамы-то жить станешь? – Мише показалось, что губы у его отражения не артикулируют, он усомнился, что на самом деле произнес эти слова. На всякий случай он повторил, пристально вглядываясь в самого себя:

– Ну что, сирота ты теперь? – Ни малейшей реакции, парень из зеркала смотрел на своего визави чуть ли не с издевкой. Мише сделалось не по себе.