Инсайдер - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 1

• 1/94
• Следующая

Стены гостиной были затянуты голубым шелком, а углы аккуратно заложены шестигранными изразцами, что превращало комнату в благоприятствующий жизненному успеху восьмиугольник и сглаживало все углы в судьбе ее владельца. На шелке были вышиты картины – цветущие лотосы с листьями, опущенными от жары, распускающиеся сливы, белоснежная утка в заводи и весеннее солнце. Светильник, похожий на прозрачный перевернутый гриб, свисал почти до самого пола, и по ободу его шли золотые медальоны с изображениями различных зверей.

Возле светильника стоял маленький столик с запотевшим кувшином и рядом – кресло. В кресле сидел человек лет тридцати с небольшим, в шелковых штанах и куртке, перехваченной поясом из крупных серебряных блях. У него было очень красивое, но жестокое лицо со светло-карими, навыкате, глазами и взлетающими вверх уголками бровей, и перстни тонкой старинной работы странно выглядели на его хищных пальцах с нестрижеными ногтями. Белокурые волосы его были скручены в пучок и заткнуты черепаховым гребнем. В левом углу на толстой золотой ножке стоял трехмерный трансвизор.

Человек время от времени переливал содержимое кувшина в пятигранную чашечку, закрывал чашечку лакированной крышкой с продетой сквозь крышку соломинкой и вставлял соломинку в рот. И глядел в трансвизор.

По левую руку от человека, в рамке из собольего меха, висел небольшой рисунок с изображением больного воробья в снегу – очень красивый рисунок. Под рисунком стояла подпись самого императора. Это был личный подарок императора хозяину кабинета. Тут же висели два золотых кольца для цветов, увитых орхидеями и клематисом. Поверх трансвизора торчало заячье ухо спутниковой антенны, и за антенной стоял посеребренный горшок, где цвело бледно-розовыми цветами растение с изысканным названием «нахмуренные бровки красавицы».

Картинка в трансвизоре решительно отличалась от изображений на шелковых свитках, украшающих комнату. Трансвизор не рисовал ни больных воробьев, ни цветущих слив. По трансвизору шла пресс-конференция. Говорил важный, породистый иномирец с поросячьими глазами, привычно щурящимися от фотовспышек. Перед иномирцем топорщился целый табунок микрофонов. Иномирец добросовестно пытался заглянуть в комнату через экран и, вероятно, чувствовал себя чужим в окружении цветущих слив и золотых колец для цветов.

Человека на экране что-то тоненько спросили, и он благосклонно ответил:

– Ни в коей мере не вмешиваясь в дела суверенного народа и не оказывая никакого давления на правительство, Федерация Девятнадцати приветствовала бы решение императора о проведении первых в истории вашей страны парламентских выборов как свидетельство еще одного шага вашего народа на пути интеграции в галактическое сообщество.

Человек, сидящий в кресле, вылил в чашку остатки из серебряного кувшина. Затем он несильно размахнулся и влепил кувшином прямо в лоб улыбающемуся господину на экране. То т перестал улыбаться и потух. Экран крякнул и разлетелся на мелкие кусочки. «Нахмуренные бровки» с шумом обрушились вниз, и в комнате отвратительно завоняло жженой пластмассовой требухой. Расписные двери раздвинулись, и в комнату вкатился пожилой дворецкий в голубом кафтанчике.

– Убери это, – сказал, не повышая голоса, человек в кресле.

Дворецкий всплеснул руками и сказал:

– Ах, господин Киссур, ведь это уже третий за неделю!

Киссур выскочил из кресла, хлопнул дверью – и был таков.

В комнате дворецкий сунул руку в пустой кувшин, поскребся, облизал… Господин даже не был пьян, ну, почти что не пьян, – в кувшине было слабенькое пальмовое вино, щедро разведенное абрикосовым отваром. Киссур мог напиться, напиться выше глаз, до страшной драки и разрубленных тушек собак, а то и людей – но только на веселой пирушке с дюжиной приятелей. Один Киссур не пил никогда.

Киссур меж тем сбежал вниз по лестнице и выскочил во внутренний двор. Была уже ночь. Пахло мятой из загородных садов, бензином и лошадьми. Вокруг дворика с трех сторон поднималась городская усадьба с плоской крышей и острой, изящной, как лист осоки, башенкой при левом крыле, изукрашенной резьбой в виде виноградных листьев. Раньше такие башенки строили высокопоставленные вельможи, дабы те трогали пальчиками небо и служили лестницей, по которой к их владельцу нисходила удача. Про такие башенки раньше говорили, что выше их – только шпили государева дворца и звезды. Теперь этого сказать было никак нельзя, потому что чуть подальше на черном небе вырисовывался строительный кран, собранный из стальных спичек, – и, стало быть, небо пальчиком трогал именно он. Киссур в бешенстве пнул кулаком вверх и полетел, топоча, по дорожке, освещенной лунами и фонарями.

На заднем дворе, перед воротами, увитыми бронзовым виноградом, стоял слуга в синей курточке и любовно мыл длинный глянцевитый автомобиль, словно заплетал лошади хвост. Черные бока машины блестели в лунном свете, и сбоку сверкали серебряные жабры воздухозаборников для водородного двигателя.

Киссур вышиб шланг из руки раба и прыгнул за руль. Колеса взвизгнули, – раб едва успел отскочить. Стражник в будочке у ворот в ужасе ударил по кнопке на пульте, ворота задрались вверх, и машина вылетела на пустынное и мокрое ночное шоссе. «Когда-нибудь он не успеет поднять ворота, – подумал Киссур, – и я сломаю себе шею о свою собственную стену».

Машина, урча, жрала водород – удивительное дело, лошадь ест тогда, когда отдыхает, а эта черная железяка ест тогда, когда едет, а когда отдыхает, она ничего не ест. Да! Семь лет назад, когда тоска, бывало, съедала душу, Киссур брал черного, с широкой спиной и высокими ногами коня и скакал до рассвета в императорском саду, в балках, заросших травами и кустами, – где теперь императорский сад? Загнали, продали, как девку на рынке, под какую-то стеклянную дылду, стыдно говорить, – ведь то самое место, где стоял кран из стальных спичек, не кто иной, как сам Киссур продал какой-то ихней корпорации…

Шоссе внезапно кончилось у вздувшейся речки: Киссур едва не кувыркнулся в воду с обрывка понтонного моста. А все-таки эта штука скачет быстрее коня, хотя и воняет железом. Раньше железом пахло только оружие, а теперь у каждого чиновника в доме стоит этот бочонок и воняет железом, и страшно подумать, сколько родины чиновник продал за этот бочонок…

Киссур развернулся и медленно поехал обратно. Шагов через сто от шоссе уходила налево залитая бетоном дорога. В лужице, собравшейся у поворота, плавали ошметки луны. «Что за дорога?» – заинтересовался Киссур и свернул.

Через десять минут дорога кончилась. Свет фар выхватил из темноты высокий бетонный забор с козырьком из колючей проволоки и сторожа, одиноко маявшегося на вышке. Слева темнело неогороженное поле, и по этому полю бил желтый луч прожектора. Киссур вышел из машины и пошел по полю, к экскаватору, возвышающемуся, как заводной крот, над недоеденным холмом. Поле все было продавлено траками и колесами, в глиняных колеях блестела вода. Экскаватор был огромный, выше тополя – одна из тех чудовищных машин с гусеницами в пол человеческого роста, которые заглатывают глину и привезенные издалека добавки, тут же все переваривают и извергают из нутра уже готовые строительные блоки.

Киссур вскарабкался по крутой лесенке на экскаватор. Карабкаться было долго, лесенки изламывались, шли горизонтально, превращались в узкие проходы между стальными кожухами механизмов и наконец закончились у крошечной кабины. Кабина была заперта, сквозь стекло на Киссура глядели россыпи синих огоньков на дремлющих пультах.

В этот миг луна опять высунулась из облаков, – далеко внизу мелькнула Пьяная Река, и над ней – цветная башенка моста Семи Облаков. Киссур вдруг узнал это поле, – здесь, у Семи Облаков, восемь лет назад он догнал мятежника Ханалая, когда тот уже собирался войти в столицу, – догнал, и с пятьюстами всадниками утопил в реке тысячи четыре бунтовщиков… У предводителя отряда на шее было гранатовое ожерелье: Киссур очень хорошо помнил, как одной рукой срубил ему голову, а другой сунул за пазуху ожерелье.

• 1/94
• Следующая