Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол - Страница 81

Чтобы написать приглашения, для которых заказали жемчужно-белую бумагу с тисненым серебром гербом Бельфлёров, Лея наняла каллиграфа. Если уж устраивать торжество, заявляла Лея, то все должно быть на высшем уровне. В Вандерполе она нашла поставщика готовых продуктов. Она расширила штат прислуги: так как некоторые гости приезжали издалека с тем чтобы провести в усадьбе несколько дней, требовалось проветрить многочисленные комнаты, прибраться в них и навести порядок, возможно, даже перекрасить стены и продезинфицировать помещения. Пришлось заново обтянуть мебель. Выбить ковры. Снять с паркета старый лак и нанести новый. Пополнить запасы фарфоровой, и хрустальной, и серебряной посуды. Привести в порядок, переставить и перевесить картины, статуи, фрески, гобелены и другие украшения. (Как же чудно, как странно, думала Лея, впервые рассматривая некоторые предметы, приобретенные Рафаэлем Бельфлёром, очевидно, у европейских перекупщиков и агентов. Она сомневалась, что он вообще посмотрел на них, прежде чем повесить или поставить: неужто кому-то придет в голову любоваться этими копиями Тинторетто, Веронезе, Караваджо, Босха, Микеланджело, Боттичелли, Россо?.. Она нашла потрескавшиеся гигантские, написанные маслом полотна, гобелены десять на пятнадцать футов, фрески и алтарные картины: «Похищение Европы», «Триумф Вакха», «Триумф Силена», «Венера и Адонис», «Венера и Марс», «Девкалион и Пирра», «Даная», «Обручение Девы Марии», «Благовещение», «Амур, строгающий лук», «Диана и Актеон», «Юпитер и Ио», «Сусанна и старцы», пиры на Олимпе, битвы и оргии, ухмыляющиеся похотливые сатиры и пухлозадые «грации», хватающиеся за прозрачные одеяния и со смехотворным ужасом пытающиеся прикрыть свою наготу; боги с нелепыми крошечными фаллосами и купидоны, похожие на карликов с короткими ногами и выпуклыми лбами… На одной из стен в спальне Леи и Гидеона висела внушительная, потемневшая от времени картина, изображающая Леду и Лебедя, где Леда — до неприличия полная девица с затуманенным взглядом — откинулась на помятый диван и слабой рукой отгоняла низкорослого, но свирепого лебедя с похожей на фаллос шеей, так тщательно выписанной, что все это казалось карикатурой. Когда Лея с помощью карманного фонарика рассматривала все эти предметы, голова у нее кружилась, к горлу порой подступала тошнота — она и представить не могла, что тут действительно столько аляповатого барахла; интересно, Рафаэль приобретал все эти нелепицы сознательно или ему, бедняге, при всех его деньгах, просто морочили голову. Когда-нибудь придется избавиться от всего этого и заменить чем-то другим, но сейчас у нее нет на это ни времени, ни денег.) Она даже собиралась открыть Бирюзовую комнату, о которой столько слышала, но передумала: разубедили ее не просьбы родных, а удивительное открытие, которое она сделала, взявшись за ручку двери… (Дверь оказалась не просто заперта, а заколочена — ее забили шестидюймовыми гвоздями. «Чудное зрелище, ничего не скажешь, да еще в коридоре, где ходят гости!» — воскликнула Лея.)

За неделю до дня рождения Эльвиры Лея вдруг поняла, что в поместье стоит запашок. Это же ферма, где есть домашний скот, разумеется, здесь есть запах, как же иначе? Поэтому, несмотря на слабые возражения Ноэля, она распорядилась погрузить табун оставшихся голштинских лошадей, а еще свиней и овец в грузовики и перевезти в другие части поместья. (Незадолго до этого Бельфлёры с выгодой купили семьсот акров неплохой земли вдоль реки Нотога, прилегающей к участкам, которые прежде обрабатывались, но в последнее время пришли в упадок и сдавались в аренду фермеру Доуну и его выводку бездельников.) «Не вижу смысла доносить до всеобщего сведения тот факт, что мы фермеры, — сказала Лея. — К тому же это не совсем так — основной наш доход поступает из других источников».

В усадьбу начали съезжаться слуги, которых разместили в старом кучерском доме. Это были повара, дворецкие, горничные, землекопы и даже фонарщики и несколько пажей (это придумал Хайрам — пажи в ливреях запомнились ему с детства (или ему так казалось); в его представлении они были неразрывно связаны с аристократией). Три белошвейки, двое парикмахеров, «флорист», ансамбль венгерских цыган из Порт-Орискани, струнный квартет, исполняющий музыку эпохи романтизма. Целая команда электриков явилась вешать гирлянды фонариков — они должны были висеть как внутри дома, так и снаружи, протянутые между башенками, заметные издалека, даже с противоположного берега Лейк-Нуар. «Какая красота, — бормотала про себя Лея. — Как все красиво…» Цветы доставили на двух грузовиках — розы, глоксинии, ландыши, гвоздики, орхидеи. Лея, Корнелия и Эвелин помогали украшать ими дом, каждый его уголок. Огромную корзину орхидей принесли в покои Эльвиры, где старушка в мятом домашнем халате до пола, делая вид, будто всеобщее внимание ей докучает, сказала, что поставить их некуда.

— Срезанные цветы — постыдная трата денег, — заявила она, — летом у нас и так столько цветов, что мы не знаем, куда их девать.

— Но, матушка Эльвира, сейчас не лето, — шутливо проговорила Корнелия.

— Я вообще не уверена, что день рождения у меня на этой неделе…

— Конечно, на этой!

— … и совершенно не факт, что мне и впрямь столько лет, — бормотала она, зябко поеживаясь, — Бельфлёрам всегда было свойственно преувеличивать.

Какая жалость, думала Лея, глядя на прабабушку Эльвиру, что ее мужа нет в живых, что никто из ее близких не дожил до этого дня! Каким одиноким, должно быть, себя чувствуешь, когда пережил всех… По слухам, когда юная Эльвира, почти восемьдесят лет назад, стала супругой незадачливого Иеремии, она была ослепительно хороша, да и сейчас, с пышными белоснежными волосами и необычно гладкой кожей, худощавая, с почти девичьей фигурой, она оставалась привлекательной. На вид ей можно было дать лет шестьдесят пять — семьдесят. Ну не больше восьмидесяти. Ох, но сто!.. Просто невероятно… Она сама, Лея, не доживет до такой глубокой старости.

— Почему вы так смотрите на меня, мисс? — резко произнесла Эльвира.

Лея вспыхнула. Она догадалась, что старушка забыла ее имя.

— Я подумала… Подумала…

— О чем?

— Что этот праздник всем нам запомнится, и мы будем еще долго хранить его в памяти, — тихо ответила Лея.

— Да уж, в этом я не сомневаюсь! — рассмеялась прабабушка Эльвира.

Ночь у Леи выдалась бессонной — голова пухла от дел, которые требовалось сделать в последний момент. Сколько гостей приняли приглашения… Сколько еды было заказано… (Несколько грузовиков первосортной говядины и баранины, корнуэльские куры, тиляпия, морской язык, лосось и морской окунь, крабы и омары.) В одной из гостевых комнат на третьем этаже еще висит отвратительный гобелен, нужно его снять. На нем изображен пухлый, подвыпивший Силен на лошади с провисшей спиной, а сопровождает его буйная процессия нимф, сатиров и толстеньких купидончиков. Ничего уродливее она в жизни не видела… А что, если Джермейн к утру совсем разболеется? И если Гидеон исполнит свою угрозу и не будет присутствовать на торжестве? (Нет, он просто не посмеет предать семью!) А вдруг старая Эльвира заупрямится и откажется спускаться вниз и открывать подарки?..

Ближе к рассвету Лее приснился сон, больше похожий на видение. Она снова приехала в тюрьму Похатасси (где побывала двенадцать дней назад), и ее опять провели через пятеро — одни за другими — ворот, а одета она была в лисью шубу и черный чесучовый костюм. Она старалась не замечать высоких гранитных стен, башен из крошащегося бетона, зловония… В комнате для свиданий — помещении с высоким сводчатым потолком — ее подвели к пожилому мужчине и сообщили, что это ее дядя Жан-Пьер Бельфлёр II. Седой и миниатюрный, с маленькими глазками, слезящимися и бесцветными, с сухой, шелушащейся, мертвенно-бледной кожей, он растянул губы в насмешливо-любезной улыбке. Между лопатками виднелся небольшой, но заметный горб. Когда она приблизилась, он поднял глаза, и его взгляд пронзил ее будто ножом — настолько очевидной была его принадлежность к роду Бельфлёров. Даже в скверно сидящей серо-голубой тюремной робе он был Бельфлёром, одним из ее родных…