Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса - Делягин Михаил Геннадьевич - Страница 86

Воистину,

Как и положено, в полном соответствии с законом отрицания отрицания марксизм немедленно после своего оформления как идеологии вступил в жесточайший конфликт с либерализмом, последовательно и системно отрицая его (прежде всего как выразитель интересов труда против интересов капитала и сформированного крупной промышленностью коллектива против индивида, в суровой реальности пытающегося обособиться от него отнюдь не для свободной идиллической жизни в стиле Торо или пресловутого «Робинзона Крузо»: а прежде всего для паразитирования на этом коллективе).

Вместе с тем марксизм не просто сохранил, но и развил, подняв на непредставимый для либерализма уровень, такие его черты, как универсализм (включающий на практике готовность принять всякого, разделяющего его ценности), признание абсолютной власти разума и позитивизм, включающий веру во всеобъемлющий и в целом непреодолимый прогресс человечества (это сходство во многом определило остроту борьбы между либерализмом и марксизмом: крайне близкие культурно, они боролись за контроль над почти совпадающим для них человеческим «полем», наглядно подтверждая хорошо известную биологам истину о том, что внутривидовая борьба всегда острее и ожесточеннее межвидовой).

Впрочем, наряду с безусловно прогрессивными чертами, унаследованными классическим марксизмом от либерализма, с течением времени становятся всё более заметными и некоторые стыдные «родимые пятна» последнего, связанные, насколько можно судить, не с процессом познания и преобразования мира, но прежде всего с прямыми и непосредственными интересами тех, кто это познание и преобразование в своё время организовывал.

Так, не только реальные влияние и мощь, но и само наличие финансового спекулятивного капитала последовательно затушевывалось основной частью марксистов уже на этапе анализа[173], а почти всё внимание их сосредотачивалось на изучении производительного капитала (и, соответственно, на организации массовой борьбы с ним).

Не случайно длительная, занявшая почти всё время существования США вплоть до создания Федеральной Резервной Системы в 1913 году отчаянная борьба финансового капитала США (отпочковавшегося от лондонского Сити и во многом выражающего его интересы и по сей день) против национального производительного капитала Северной Америки, исторически проявлявшаяся прежде всего в борьбе за создание единого эмиссионного центра и контроль за ним, осталась практически без внимания марксистов всего мира!

Тщательнейшим образом изучая конъюнктуру товарных рынков, они с удивительной последовательностью выводили за рамки своего анализа важнейшую – финансовую – компоненту капитализма. Это поразительное явление, имеющее убедительные частные объяснения в каждом частном случае, нуждается в силу своей масштабности и протяженности в истории в общем объяснении, объемлющем и позволяющем понять россыпь бесконечно разнообразных исторических случайностей (ибо случайности, направленные в одну сторону, есть самый верный признак закономерности).

Скорее всего, марксисты оставляли за рамками анализа финансовый спекулятивный капитал (или, по крайней мере, уделяли ему непропорционально мало внимания) в том числе в силу собственной исторической связи с ним, а отнюдь не только в силу его относительной незрелости и слабой проявленности. (Не стоит забывать, что в явном виде финансовый спекулятивный капитал вышел на авансцену истории только в 1913 году с созданием Федеральной Резервной Системы США, причём уже через год, прежде всего, вероятно, её усилиями[18], миру стало не до фундаментального анализа общественных процессов. Так финансовый спекулятивный капитал крайне эффективно и наглядно защитился от возможного изучения себя как фактора мировой истории – при помощи всеобъемлющей и глубочайшей, разрушивший психику целого «потерянного поколения» и изменившей самого человека и его представления о себе дестабилизации всего тогдашнего мира.)

В завершение нельзя не отметить, что лондонский Сити, являясь ровесником либерализма как идеологии (в отличие от американской Федеральной Резервной Системы), значительно, на целую историческую эпоху старше марксизма, – и хроническое невнимание последнего к его вполне очевидному для современника феномену представляется отнюдь не менее значимой его характеристикой, чем доходящая до самоограничения концентрация на (действительно являющемся движущей силой общественного развития) противоборстве труда и производительного капитала.

Как это ни печально для автора, международное левое (как социалистическое, так и отпочковавшееся от него коммунистическое) движение вплоть до закрытия Сталиным Коминтерна развивалось в неразрывной связи с английскими финансовыми спекулянтами, в первой трети XX века являясь в своей основе их глобальным проектом [18].

Разумеется, левое движение отнюдь не сводилось к этому проекту и, более того, часто вступало с финансовым спекулятивным капиталом, в том числе и английским, в борьбу и даже прямое столкновение. Правдой, однако, является и то, что эти борьба и столкновения в целом воспринимались лондонским Сити и его представителями в конечном итоге диалектически, с точки зрения достижения стратегических целей по преобразованию мира, а не заведомо безнадежному стремлению к сохранению нежизнеспособного status quo[174].

Безусловно, Карл Маркс, высланный в ходе революционной волны 1849 года сначала из Германии, а потом и из Франции, жил в Лондоне прежде всего в силу наибольшей экономической развитости тогдашней Англии во всём мире.

Эта развитость позволяла Марксу как философу с наиболее близкого расстояния наблюдать предмет своего изучения – капитализм, а как политику – постепенно начинающий сознавать свои интересы рабочий класс. Кроме того, высокий уровень развития Англии обеспечивал необходимую культурную и интеллектуальную среду, а также минимальные бытовые удобства (начиная с общедоступной библиотеки и кончая бесперебойной работой почты).

Однако представляется весьма существенным, что в политическом плане, по крайней мере, значимую роль в определении места жительства, по всей вероятности, сыграла терпимость британских властей к континентальным революционерам (решавшим в конечном счете их стратегические задачи), резко контрастировавшая с их же отношением к тем революционерам, которые хотя бы теоретически могли поставить под угрозу интересы Британской империи[175].

Абсолютная личная честность Карла Маркса (как и большинства марксистов, включая Ленина) убедительно подтверждена чудовищными условиями его жизни, в конце концов, сведшими в могилу его жену и его самого, о чём исчерпывающе свидетельствуют ставшие хрестоматийными письма (например: «Моя дочь Женни больна. У меня нет денег ни на врача, ни на лекарства. В течение 8–10 дней семья питалась только хлебом и картофелем. Диета, не слишком подходящая в условиях здешнего климата. Мы задолжали за квартиру. Счета булочника, зеленщика, молочника, торговца чаем, мясника – все не оплачены»») и задержание полицией по подозрению в краже при попытке продать фамильное серебро жены.

Поэтому в традициях реакционеров-«охранителей»» обвинять Маркса (и подавляющее большинство его последователей) в работе на британские интересы столь же нелепо, сколь и омерзительно (строго говоря, подобные обвинения характеризуют исключительно интеллектуальный и моральный уровень тех, кто их выдвигает, – так как человеку свойственно судить о других по себе).