Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса - Делягин Михаил Геннадьевич - Страница 15
- Предыдущая
- 15/104
- Следующая
С участием в решении ключевой для страны проблемы денежного обращения Министра финансов и одного (из двух, так как основных политических сил в тогдашней Англии было только две – тори и виги) политических лидеров всё ясно, но каким образом оказались среди денежных реформаторов философ и ученый? Почему правительство обратилось за советом об оздоровлении денежного обращения к никак не связанному с ним ранее (и тем более не имевшему отношения к финансовой политике) Исааку Ньютону [371]?
Непосредственной причиной является описанная выше внутренняя демократичность английской элиты. Среди прочего эта демократичность проявилась в существовании «Лондонского Королевского общества по развитию знаний о природе» (далее – Королевского общества; Локк был его секретарем, Чарльз Монтегю – президентом в 1695–1698 годах, уступив этот пост Сомерсу, занимавшему его в 1698–1703 гг.) и в приглашении в него пусть и блестящего, но отнюдь не знатного, не богатого и не обладающего серьезными личными связями Ньютона (который, впрочем, тоже стал его президентом, сменив Сомерса в 1703 году и пробыв на этом посту почти четверть века, до самой своей смерти в 1727 году).
Однако приглашение Ньютона и Локка (с назначением их на высокие государственные должности) к решению проблемы нормализации денежного обращения явилось проявлением и необычного даже для нашего времени, а для той эпохи и тем более исключительного положения науки в тогдашнем английском обществе.
В результате длительных и поистине страшных социальных катаклизмов практически все общественные институты Англии, особенно в эпоху Реставрации, скомпрометировали себя безнадежно. И королевская власть, и церкви (как англиканская, так и протестантская, и католическая), и аристократия, и суды, и парламент, и представители «третьего сословия» (выражаясь французским политическим языком конца следующего столетия) многократно публично и откровенно лгали, предавали и совершали все неблаговидные действия, какие только можно себе вообразить. Потому их представители, какими бы высокими личными качествами они ни обладали, категорически не годились на роль арбитра в столкновениях интересов внутри страны: им просто никто не стал бы доверять.
В результате, поскольку выполнение этой функции является совершенно необходимым для нормального существования любого общества, таким арбитром стали ученые как сословие, сочетающее общепризнанный интеллект с определенной независимостью, вызванной оторванностью от повседневных дрязг политической и хозяйственной жизни. (Традиция использования ученых в государственном управлении восходила ещё к Фрэнсису Бэкону, ставшему старшиной юридической корпорации в 1586 году, генеральным прокурором в 1613-м, Лордом-хранителем Большой печати в 1617-м и занимавшему высший пост государства – лорда-канцлера – с 1618-го по 1621 годы.)
Обращение власти к авторитету ученых представляется исключительно важным для формирования общественной морали – как наглядное свидетельство признания властью наличия объективной истины, не зависящей от неё и в целом от интересов тех или иных групп влияния. Соответственно, это являлось и признанием властью (как высшего общественного авторитета) самостоятельной ценности знаний, пусть даже и не находящих непосредственного практического применения.
Более того: «современники Ньютона воспринимали научные достижения ученых не… столько как… умножение… знаний…, сколько как доказательство способности человека установить на Земле такой же незыблемый порядок, какой ученые уже обнаружили на небе. Не удивительно поэтому, что многие английские государственные деятели этой эпохи серьезно интересовались наукой, а ученые… нередко назначались на высокие посты, внося в политическую жизнь… открытость обсуждения, глубину анализа, смелость и новизну подходов.» [55].
Королевское общество, созданное в 1660 году (на первом же формальном заседании собиравшейся с 1645-го Незримой коллегии – неформального клуба выдающихся интеллектуалов, включавшего Роберта Бойля и Джона Ивлина) и почти сразу же, уже в 1662 году утвержденное королевской хартией, представляется живым воплощением этой тенденции и действенным инструментом её использования властью.
Юридическая форма существования этого общества – частная организация, существующая на субвенции правительства, – выражает уникальное организационное сочетание государственных и частных начал, ставшее одним из важнейших факторов британского превосходства.
Девиз Королевского общества – латинское Nullius in verba («ничего со слов», то есть «никому не верьте на слово»), – означало необходимость научных доказательств любого утверждения и недостаточность традиционных (отнюдь не только для средневековой схоластики) ссылок на авторитеты. Тем самым оно емко и категорично выразило объективную потребность наступившей новой эпохи в принципиально новых, научных источниках истины, – и, соответственно, грандиозные перспективы, открывшиеся перед наукой (в том числе и в политической, и в административной сферах).
Необычайно высокое значение науки, выраженное и закрепленное в соответствующих тогдашним потребностям её развития общественных институтах, привело далеко не только к освоению английской управляющей элитой первой научной формы мышления – метафизической [91], соответствующей потребностям развития механики и инженерного дела. Что значительно более важно, оно коренным образом преобразовало всю реальную (а не пропагандируемую для «внешнего пользования», – в конечном итоге, для введения в заблуждение конкурентов) английскую управленческую культуру.
Результат этого преобразования уже в преддверии Первой мировой войны и применительно к англосаксам в целом (к клонящейся к закату Британской империи и восходящих ей на смену США) великий русский геополитик А. Е. Едрихин (Вандам) описывал следующим образом: «Внимательно наблюдая жизнь человечества в… целом и оценивая каждое событие по степени влияния его на их собственные дела, они неустанной работой мозга развивают способность на огромное расстояние во времени и пространстве видеть… то, что людям с ленивым умом и слабым воображением кажется… фантазией.
В искусстве борьбы за жизнь, то есть политике [выделено мной – М.Д.] эта способность дает им все преимущества гениального шахматиста над посредственным игроком. Земная поверхность является для них… шахматной доской, а тщательно изученные в своих… свойствах и в… качествах своих правителей народы – …фигурами и пешками, которыми они двигают с таким расчетом, что их противник, видящий в каждой стоящей перед ним пешке самостоятельного врага, теряется в недоумении, каким же образом… им был сделан роковой ход, приведший к проигрышу?..»
Именно это всесокрушающее и не имеющее пока действенного противоядия «искусство увидим мы сейчас в действиях американцев и англичан против нас» (цитируется по [95]).
К тому моменту, когда правительство обратилось за советом к 52-летнему[35] Ньютону, казалось, что он «уже всё совершил: с разработки дифференциального и интегрального исчисления прошло тридцать лет, с теории света и цвета – двадцать, с публикации законов механики и закона всемирного тяготения – почти десять» [24].
Его «основным достижением… стало объединение законов планетарного движения Кеплера, законов падения тел Галилея, концепции инерции, развиваемой Галилеем и Декартом, и… собственной концепции гравитации в единой физико-математической системе. 20 лет прошло, прежде чем Ньютон убедился в своей математической правоте. В 1687 году он сформулировал свою теорию притяжения и движения тел и описал её в эпохальном труде “Математические начала натуральной философии”, обычно известном по своему латинскому названию “Принципы” (Principia). Она продавалась по 5 шиллингов за копию.
- Предыдущая
- 15/104
- Следующая