Укрытие - Адзопарди Трецца - Страница 17

• Предыдущая
• 17/54
• Следующая

Мама не дает договорить, прижимает палец к его губам. Наш дом они не уничтожат, словно предупреждает палец. Потому что она все время мечтает, как раздастся стук в дверь, она откроет, а на пороге — Марина. Сейчас Марине было бы тринадцать, но в маминых мыслях она так и осталась восьмилетней девочкой, у которой вот-вот выпадет передний зуб, а плащ под пояском сбился набок.

Фрэнки больше о Марине не думает. А вот мы — его постоянная головная боль: поэтому он не спит ночами. Квартал меняется, и эти перемены он понять не может. Начинается все с нескольких заколоченных домов, с приятеля, машущего на прощание рукой из открытого кузова грузовика, затем — драки с подрядчиками, на земле перед грузовиками городского совета лежат в ряд дети, люди стоят кучками и смотрят, как чугунный шар крушит их дома. И все кругом меняется: на пустыре расположился цыганский табор, по улицам ходят банды парней, вооруженных ручками швабр и цепями. Фрэнки слыхал, как они в «Бьюте» говорили «баб своих в обиду не дадим», «всех цыган и даго — поганой метлой отсюда», и это его пугает.

Он замечает то, чего прежде не было: мертвого щенка в сточной канаве, мальчиков Джексонов, идущих с железными цепями вразвалочку по улице; оранжевую пыль, уже въевшуюся в кожу ботинок. Молодые женщины собираются на углу и продают барахло из оставленных домов: помятый абажур, сковородку из покинутой хозяевами кухни, одежду, сваленную в картонные коробки. Ничто из этого им не принадлежит, и покупать у них никто не хочет. Они так и стоят целыми днями, переминаясь с ноги на ногу и покуривая. А вечерами те же девушки хрипло кричат Фрэнки:

Хочешь позабавиться, красавчик? Подобрал себе по вкусу?

Он обходит их стороной — все они ему известны. Несмотря на темноту и толстый слой косметики, Фрэнки узнает юную Энн Джексон и ее подружку Дениз: они учились вместе с Селестой в школе.

Поэтому Фрэнки решает сосредоточиться на старшей дочери. Он сделает для нее все, что сможет. Остальные дочки подождут.

Ложатся семена добра на вспаханное поле…

Голоса, которые слышит Фрэн, доносятся из актового зала: в окнах отражается солнце, на школьном дворе ни души, и кажется, будто поет само здание. Она стоит у ограды и подпевает одними губами:

Но плодоносят все поля лишь по Господней воле.

Фрэн любит только гимны. Когда из окна зала доносится низкий голос мистера Риса — Можете садиться! — она разворачивается и идет к железной дороге, прислушивается к веселому плеску воды в лужах, к перестуку собственных шагов. Некоторые из арок моста глубокие, как туннели, другие заложены кирпичом вровень с мостом. Фрэн пересчитывает их — семейство постепенно уменьшающихся полукружий, последнее совсем крохотное, с собачью конуру: она видит сквозь него пятнышко солнечного света. Фрэн пригибает голову и проползает на другую сторону.

Можно подумать, что Фрэн идет домой, но это не так. Она шагает по тропинке вдоль канала, переходит дорогу на Патрик-стрит, чтобы обойти лавочку Эванса: ей нельзя попадаться на глаза знакомым. Сворачивает налево, на Опал-стрит, дальше — мимо горы оранжевой земли и толстой проволоки в конце Эмеральд-плейс, туда, где начинается Джет-стрит, которую будут сносить завтра. Она стоит на груде мусора и смотрит по сторонам. В вывороченной земле роются чайки, других свидетелей нет.

Тарелки свалены в раковину, на патефоне пластинка Билли, и Сальваторе наконец может расслабиться: утренняя толчея закончилась, до середины дня народу будет немного. Он берет чашечку с кофе, ставит ее на полированный стол и бочком протискивается в кабинку рядом со стойкой. Сальваторе ни о чем особенном не думает — так, о солнечном свете, пробивающемся в дальнее окно, о том, какая сейчас погода в заливе Святого Патрика. Хорошо бы отдохнуть, съездить бы летом домой, если удастся подкопить денег.

Он кладет в чашку ложечку коричневого сахара, который сквозь пену медленно опускается на дно. В последнее время Сальваторе успокоился; Фрэнки угомонился, дела в «Лунном свете» идут неплохо: драк мало, полиция не донимает, от Джо ни слуху ни духу. Почти как в старые времена. Сальваторе помешивает кофе.

Из кабинки двери ему не видно, но он слышит скрип пружины, потом всплеск уличного шума и тихий шелест шагов по ковру. Сальваторе поворачивает голову и, увидев вошедшего, встает. Этого человека он не знает.

Мистер Капаноне? Здравствуйте!

Сальваторе перегибается через низенький стол, чтобы пожать протянутую руку. Имени он не разобрал; мужчина говорит гладко, но быстро.

Да что вы, сидите, сидите, — машет он рукой.

Я ищу Фрэнка Гаучи. Его здесь нет? Какая жалость! Я хотел с ним побеседовать!

Сальваторе следит за тем, как мужчина разворачивается, заходит за стойку, заглядывает в кухню.

Уютное местечко! Хороший бизнес. Мистер Гаучи — хороший бизнесмен.

Сальваторе хочет напомнить мужчине, что партнер он, а не Фрэнки, но то, каким сухим тоном тот называет Фрэнки, как расхаживает по кафе, вселяет в него беспокойство. Сальваторе семенит за ним, прижимая чашку с кофе к груди. Мужчина ныряет под стойку и достает бутыль с газировкой.

А-а, «Содовая Лоу», читает он и машет бутылью Сальваторе. И сколько они с вас за это берут? Сальваторе пытается ответить, но его слова тонут в потоке речи мужчины.

«Лимонад Лоу», «Имбирное пиво Лоу», «Тоник Лоу»… Друг мой — он аккуратно ставит бутылку на пол у ног Сальваторе — здесь один Лоу. Но цена-то, цена какова!

Закупками занимается Фрэнки, говорит Сальваторе, наклоняясь поднять бутылку. Если у вас деловое предложение… Так кому ему позвонить? Мужчина смотрит вдаль. Он думает о чем-то другом.

Вы знаете Селесту? Его дочь?

Сальваторе кивает.

Красивая девушка, говорит мужчина. Очень красивая.

Мужчина обходит стойку, похлопывая по ней рукой.

Ну что ж! Пойду поищу его, говорит он, едва улыбнувшись. Он собирается уйти, но останавливается, роется в кармане пиджака. Достает маленькую белую карточку, протягивает Сальваторе.

Увидите Фрэнки, попросите его мне позвонить. Сегодня вечером вполне удобно, и кладет карточку на стойку. Он неспешно проходит по ковру и исчезает в дверях. Сальваторе смотрит на визитку:

Теперь он его узнал: Пиппо Сегуна, торговец спиртным, фабрикант, ресторатор — недавно овдовевший.

Вот как надо. Сначала берешь вот это, кладешь… нет, не так! А теперь правильно. Следующую сверху, ага, сюда. Эта немного того… недостаточно сухая, понимаешь? Должна сухой быть. А эту туточки, опа! Теперь чиркаешь… Ну! Держи, держи! Пошло. Смотри-ка! Здорово?

Фрэн, разговаривая сама с собой, разводит костер.

Время, должно быть, к обеду — у Пиппо Сегуны, когда он проходит мимо продуктовых магазинов и кафе на Бьют-стрит, урчит в животе. Около кулинарии Усмана он останавливается, смотрит сквозь витрину, не в силах устоять против запаха солонины. Там, в глубине, есть местечко, где можно присесть, но Пиппо придется пробираться между парнями, обступившими стойку, где дают сандвичи. Это для Пиппо чужая территория, хотя его фабрика совсем рядом с портом. Очень может быть, что кто-то из этих мужчин работает у него. Мысль об этом окончательно отбивает охоту зайти: его они наверняка узнают, а он — никого. Пипо достает из жилетного кармана часы, открывает крышку: двенадцать часов. Можно вернуться в город, сесть в «Бухте Сегуны», а Фрэнки поискать позже. Он отходит от витрины и думает о матери — она злится уже неделю, с того момента, как он заговорил о новой женитьбе.

Что люди подумают? — заголосила она, когда он завел этот разговор. Тело Марии еще не остыло!

Мария умерла всего месяц назад.

Мама, торопиться никто не будет, пытается возражать он. Никакой свадьбы до весны, а шесть месяцев — это вполне прилично. И тебе лучше — будет кому помогать по дому.

• Предыдущая
• 17/54
• Следующая