Джони, о-е! Или назад в СССР - 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 9

— Про вундеркинда? Это ты про себя, что ли? От скромности ты не умрёшь, я погляжу.

— А тебе она нужна, моя скромность? — спросил я. — Ты же сам говоришь — необычный. Вот и я говорю. Нам-то друг перед другом чего крутить?

Семёныч дёрнул головой из стороны в сторону.

— Вот и тут ты рассуждаешь, словно и тебе пятьдесят лет…. Да-а-а…

Семёныч налил ещё одну порцию водки в рюмку и сразу же осушил её.

— Говорю же тебе, что словно прозрел тогда, когда очнулся. Смотрю — небо голубое-голубое, а внутри так паршиво-паршиво. И в голове пузыри какие-то лопаются. Эти пузыри в голове ещё долго трещали, словно в стакане с водой газированной, когда ухо приложишь. Я просто вдруг осознал, что могу в любой миг умереть. И тогда, зачем я жил и что сделал?

— Ну, ты даёшь, Женёк! — покрутил головой Семёныч, потом тронул меня своей замотанной в бинт и загипсованной правой рукой по плечу. — Ничего, дружок, прорвёмся. Только ты выбрось эту муть из головы. Живи и радуйся жизни!

— Так, я радуюсь, — сказал я и разулыбался. — Ещё, как радуюсь, Семёныч! Мы с тобой такого наворотим!

На каникулах я научился плавить диффузоры из лавсана. Была в моде в СССР такая ткань. Из этого лавсана в будущем пластиковую тару и бутылки стали лить, а я приспособился лить диффузоры. Ещё эта кань называлась — крепдешин. Натолкнула меня на эту мысль мама Мишки. Она шила много и у неё оставалось много тканевых обрезков. Моя мать из лавсана шить не любила. Её машинка что-то там «тянула», а Мишкина — нет.

Так вот, как-то в гостях у Мишки я взял кусочек лавсана и, крутя в руках, увидел, как он тянется. Ткань толстая, плотная, а тянется. Вот тогда мне и представились из неё диффузоры. Я положил на глиняную коническую форму кольцо из выпрошенного у Надежды Николаевны лавсана, накрыл вторым слоем пресс-формы и поставил это всё в духовку с температурой двести пятьдесят градусов на тридцать минут. После вынимания, остывания и вскрытия формы, у меня в руках оказался очень плотный и одновременно пластичный на ощупь колокол.

Я поменял диффузоры на низкочастотных динамиках и исходящие из них басы стали плотнее и чётче. Постепенно источаемый колонками звук приближался к «хайфаю» и переставал меня раздражать. Андрей-барабанщик стал заезжать ко мне на Семёновскую — куда я полностью переехал пятого января, после установки нам телефона — и, услышав свой «Квин» через мои «новые» колонки, сказал, что на его «Текниксе» «Квин» звучит хуже.

Я похлопал ладонью по своему стерео-усилителю, уже вложенному в стальной корпус старой радиостанции «РСО-5». Фасад корпуса мы с Семёнычем заменили на новый алюминиевый с нужными «дырками», прикрытыми нержавеющими фрезерованными ручками тембров и громкости.

— Это всё он, — произнёс я с любовью в голосе. — Ты знаешь, какие у него частоты? От десяти до ста тысяч герц. Им дельфинов с ума можно сводить. Кстати, мои новые низкочастотные динамики вполне себе сгодились бы. Они не промокаемые.

Я ткнул пальцем на лавсановые диффузоры из ткани синего цвета, плетёной «ёлочкой».

— Ну, вот из ничего же, млять! — восхитился Андрей-барабанщик. — Кстати, я так и не сказал тебе спасибо за машинку для барабанов. Сейчас осваиваю её. Там есть всё, что мне надо. И микрофоны.

— Но, ты же помнишь, да, Андрей, что машинка, пока ты её не купил…

— Да, помню-помню. Я куплю её. Ты цену скажи…

— Ты, Андрей, не торопись. Машинка у тебя, твои барабаны у меня. Пользуемся. Мне она всё равно не нужна. Я ведь не барабанщик. Для тебя делал. Ты же со мной? Уговор в силе?

— Конечно в силе! Готов приступить к репетициям. Ты сюда надолго перебрался?

Он выглянул в окно, выходившее на стадион «Динамо».

— Прикольный вид. Чья квартира?

— Родственника.

— Это тот, что сейчас на Космонавтов живёт?

— Ага.

— Отчим, что ли?

— Почти. Скоро распишутся.

— А ты? Нормально к этому?

— Он нормальный мужик.

— Тогда здоровски. Ещё квартира одна. Две комнаты. Эта прикольная — угловая, и на Семёновскую выходят окна, и на Набережную.

— На Пограничную, — поправил я. — Шумно тут на перекрёстке. Не привык я. У нас там тихо… Море…

— Так и здесь море.

— Да, какое тут море⁈ Какашки плавают.

— Какашки и у нас плавают. Каналья в море трубой уходит. Чайкам раздолье.

— Это да-а-а… Говна везде много. Очистных нет.

— Чего нет?

Я глянул на него, вспомнил, что он и слов таких не знает и махнул рукой.

— Забей!

— Ты так странно, иногда, говоришь… Что я тебя не понимаю. Так ты надолго тут?

— Думаю ещё.

Я и вправду ещё думал. Вроде с радиомагазином завязался неплохо. Даже если сейчас заказов не будет, можно изготавливать колонки и усилители, Ирина права. В свою школу мне ходить расхотелось, но доходить шестой класс придётся. Конфликт с Поповым будет иметь продолжение, так как группу мне создаватьпридётся и Андрей с Лерой, скорее всего, перейдут ко мне. Они уже подходили. Бас-гитарист Гришка пока молчал, но и этих двух музыкантов хватало, для того, чтобы создалась нерабочая атмосфера. А тут даже можно было репетировать в зале. Потолки метров пять, площадь метров тридцать. Стены тут точно метровой толщины. Даже звукоизолировать не придётся, только ставни на окна сделать.

Это всё к плюсам переезда. К ним же — спорткомплекс «Динамо». Бокс и самбо. Можно ходить и туда и туда в один день. А можно и через день. Зато — рядом.И на стадионе я бегать договорюсь. Можно тупо в секцию бега записаться. Ага… И прыжков в высоту. Секция в соседнем доме. Ага и в Спартак на прыжки в воду… Ха-ха-ха… Музыкалка теперь далеко, да и нафиг она не нужна. Хотя диплом о музыкальном образовании иметь на всякий случай надо. Но там преподаватель не зверствует. Экзамены сдаю, в конкурсах и на концертах участвую, да и ладно. Выпускной за первый класс в апреле. Может можно сразу за несколько классов сдать? Надо спросить.

К минусам переезда, то что надо переводиться в другую школу. Сорок шестая школа совсем рядом и по ровному. Можно в школу с английским, как сейчас говорят, уклоном записаться. Думаю, моих знаний языка будет достаточно, чтобы меня взяли сразу в седьмой класс. Но оно мне надо? Нагрузка на делание уроков возрастёт и не факт, что моих знаний хватит. Честно говоря, не знаю, как можно учить язык десять лет? Что там изучать? Произношение? Культуру? Читать Шекспира в подлиннике? Байрона? Не-е-е… Обычной школы мне за глаза хватит.

Тут учителя станут относиться ко мне по факту, так сказать. Выучил — получи, не выучил — выкуси. И физкультура тут получше. Да-а-а… Придётся биться с пацанами.

— Тут в центре, ребята, блатные, — словно услышал меня и прервал мои размышления Андрей. — Все воры тут собираются. Смотри осторожно. Ты пацан бойкий, а бойких пацанов они в свою толпу, я слышал, затягивают. Гоп-стоп, там, то-сё. А тех, что не с ними, тех на перо сажают. Сложно тут жить.

— Откуда знаешь? — спросил я, мысленно ухмыляясь. Ведь я тут вырос, рос сейчас и знал о том, что сказал Андрей не понаслышке, а пройдя собственным жизненным путём. В той жизни, я тут жил неподалёку и учился в первой школе на пересечении Семёновской с Уборевича. И мы дрались с сорок шестой школой, где сейчас буду учиться я, постоянно.

— Да, так, — пожал печами Андрей. — Брат рассказывал.

— Может, как-нибудь придётся пересечься в драке с самим собой? — подумал я. — Вот забавно будет набить себе рожу. И ведь придётся драться. Не объяснишь же никому, что я сам себя не бью. Ха-ха-ха…

В понедельник седьмого января к трём часам я пошёл на тренировку по боксу, на который не ходил с середины декабря под предлогом отставания по учёбе. Юдин встретил меня приветливо.

— О, Дряхлов! Молодец, что начал ходить! К соревнованиям готовиться начали. Выступишь?

Он глянул на меня с хитрицой, наверное, ожидая отказа.

— Конечно, выступлю. А когда?

— В феврале. Молодец, что не спросил «какие»! Боец!