Джони, о-е! Или назад в СССР - 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 22

Вот, дилемма! Нужна мне эта радиотехника⁈ Но если поступлю и окончу институт физкультуры, то придётся распределяться в среднюю школу и учить наглых оболдуев, которых и пальцем не тронуть? Не-е-е… Лучше уж радиотехника и работа в оборонке. Там хоть пользу какую-никакую, но реальную принесу. Может быть, лет на десять раньше построим подводный щит Родины?

Так я думал до тех пор, пока «следователь» меня не ввёл в знакомую и почти родную по прошлой жизни лабораторию акустических исследований, где меня ждали, сидя за столами, как студенты, пятеро преподавателей кафедры. На лабораторном столе лежали: один из проданных мной усилителей, машинка, которую я делал Адрею-барабанщику, Громовский магнитофон «Нота», и гитарные «примочки»: дистошн, фленджер, сустэйн, фуз.

— Хрена себе. Примочки они что, выкупили через музыкантов, что ли? А «Нота» как тут оказалась? — подумал я и пожалел, что не нашёл времени, чтобы зайти к Громову. Вот же чёрт! Хотел, но забыл. Сразу ведь думал, что «секретные» детали в его «Ноте» стоят.

— Здравствуйте, Евгений, — поздоровался со мной гладко выбритый очень худой и высокий, типа меня, мужчина. — Нас пытаются уверить, что сии приборы созданы вами и только вами. Мы, естественно, не верим и полагаем, что вам кто-то помогал из взрослых. Разрешите, Евгений, наш спор, пожалуйста.

Я вздохнул.

— Скорее всего, разочарую вас, товарищи, сообщив, что ваше предположение не верно. Это всё делал я сам: и компоновку, и пайку и настройку.

— Кхе! — кашлянул вопрошавший. — У вас дома имеются приборы, на которых вы тестируете детали и проводите настройку приборов?

— К сожалению, самые простейшие. Но в основном я настраиваю свои конструкты на слух.

— Эт-т-о, как эт-т-о на слух? — спросил профессор, сразу превратившись в «прибалта».

— Всё просто. Для этих конструктов важен результирующий звук, правильно. А его качество определяется промежуточными токами. Вот я и проверяю сборку поэтапно на слух. У меня такая слуховая особенность. Слышу в специально настроенных динамиках в полосе от пяти до пятидесяти тысяч герц всё, что выходит из прибора, и, разделяя, на нужное-ненужное. Так и настраиваю фильтры.

— Пятьдесят тысяч герц не слышит ни одно человеческое ухо, молодой человек, — с усмешкой сказал профессор. Остальные преподаватели тоже разулыбались.

— Я не говорю, что моё ухо слышит в этом диапазоне. Так настроена колонка, а я что услышу, на то и реагирую.

— Ваша колонка выдаёт такие частоты? От пяти до пятидесяти тысяч герц?

Я грустно кивнул.

— По крайней мере, она так настроена. И то, что слышу я, мне хватает, для сглаживания синусоиды звука в пределах двадцати — двадцати тысяч.

— На слух двадцать тысяч? — тоже недоверчиво спросил профессор.

— Да. Двадцать тысяч я слышу.

Они долго охали и ахали, предлагали пройти тест моего слуха, но я отказался, сказав: «Хотите, верьте, хотите, не верьте. Мне всё равно».

Они ещё некоторое время поохали, и поахали, а потом другой «профессор» спросил:

— А каким образом вы, молодой человек, закодировали звуки ваших электро-барабанов? У вас есть перфорационный считыватель? Где вы добыли перфокарты ритм-бокса? Это же секрет фирмы!

— Нет. Я пошёл другим путём. Сделал преобразователь акустического сигнала в цифровой формат, записываю его в определённый слот памяти, потом задаю темп, частоту повторов и записываю в «ритмбокс». Каждый слот памяти «ритмбокса» рассчитан на тридцать шесть тактов. Всего слотов пока восемь. Можно сделать сколько угодно.

Все «профессора» впали в ступор, но по-разному. Кто-то просто «завис», пытаясь сказанное мной уложить в свой стандарт восприятия информации, кто-то отвесил челюсть, кто-то с кем-то стал перешёптываться, судя по всему, совершенно не по этой теме.

— И где этот прибор, преобразующий и кодирующий акустический сигнал? Он есть в реале? — спросил главный «профессор». — Это ведь, как я понимаю, уже конечный прибор на который записаны синтезированные звуки?

— Да. На этом устройстве можно ввести тоже тридцать шесть тактов ударных инструментов. А программатор у меня дома. Приезжайте ко мне. Я предлагал товарищу, э-э-э, чтобы вы приехали ко мне. Там бы и посмотрели все мои приспособления. И… Вы ещё не видели мои акустические системы из берёзового шпона.

— Колонки из берёзы? И чего в них удивительного?

— Диффузоры в колонках сделаны из берёзового шпона. Звук — изумительный.

Рты профессоры раскрылись ещё шире.

— Это как это? Из целлюлозы мы делали, но чтобы целиком из дерева⁈

— Из тонкого берёзового шпона. Приходите, посмотрите.

Да, именно здесь, на кафедре акустики, я научился рассчитывать и клеить диффузоры, а так же отливать резиновый держатель. Забавно… А теперь их учит Женька, то есть — я, а учить они будут через пять лет меня… Другого меня… Парадокс, ядрён батон!

— Можно же товарищам преподавателям ко мне в гости? — спросил я следователя.

— Конечно можно, — кивнул головой товарищ в сером костюме.

— Ну, тогда, не буду разводить жидким по твёрдому. В качестве подарка на день рождения можете преподнести вон тот осциллограф.

Следователь стукнул себя ладонью по лбу. О чём он подумал, я не знаю, но лицо его стало напряжённым, а глаза заметались, словно, в поиске выхода.

Но, зато он предложил меня подвезти до моего дома на Семёновской.

— Хоть шерсти клок, — подумал я, молча глядя в окно серой «Волги» ГАЗ-24.

Самое трудное для меня — это было удержаться от рекомендаций. Я видел, над чем они работают. Вернее, не они, а эта лаборатория. Я почему и не стал интересоваться, так как не был уверен, что меня опрашивают настоящие преподаватели Политехнического института. И и на диффузор из берёзового шпона они отреагировали как-то слишком резко. Из чего мы только не делали диффузоры в этой лаборатории… Даже из простого куска фанеры. Может это уже позже, а сейчас они даже и не думают в этом направлении? Может быть, может быть…

— Разрешишь, подняться вместе с тобой? — вдруг спросил Следователь.

— Да,, когда же это кончится? — подумал я, но спросил спокойно. — Зачем?

— Я у вас забыл кое-что своё, — проговорил человек в сером костюме и сером пальто, несколько стесняясь.

— Мдять, не презервативы использованные, случайно, в моей двуспальной кровати? — подумал я.

— А ведь я ни разу не видел вашего служебного удостоверения и даже не знаю, как вас зовут, — задумчиво произнёс я. — А вы мне уже, как родной. Что же вы забыли у нас дома, таинственный незнакомец?

— Кхэ-кхэ, — откашлялся следователь и не громко сказал. — Я позволил себе переписать у тебя музыку.

Хмыкнул даже водитель служебной «Волги».

— Что ты хмыкаешь, — озлился следователь, обращая гнев на водителя. — Знаешь, какие у него записи⁈

— Вам нравится западный «рок»? Хотя… Разве есть «рок» не западный? Хе-хе-хе… Ну, переписали и переписали. Плёнка хоть хорошая? Не «тип шесть»?

— НЕ-е-е… Я на свой кассетник писал. На «Весну».

— Понятно, — скривился я. — Хотите, я вам вашу «Весну» переделаю? Будет лучше японского звучать…

Следователь оглянулся и посмотрел на меня.

— А долго? У моей дочери тоже день рождения. Ей семнадцать исполняется. Ей в подарок купил.

— Сегодня и перенастрою. Там делов на пару часов. Разбирать и собирать дольше, чем «лечить».

— А не сломаешь?

Я глянул в глаза следователю и улыбнулся. Он судорожно сглотнул.

— Хорошо. Тогда я, что ли, оставлю магнитофон и кассеты?

— Оставляйте.

Имя и отчество свои следователь так и не сказал. Вот, жук!

В квартире на улице Семёновской было чисто прибрано. Везде чисто прибрано, даже на первом этаже и в подвале, где раньше стояли деревянные окованные металлом ящики, наполненные самородным золотом. Ящиков в подвале тоже не было, а жаль. Ящики были качественные: не высокие, с застёжками и ручками для переноски. Ящики были похожи на снарядные времён второй мировой войны, или на небольшие сундуки времён раньших.