Чудно узорочье твое (СИ) - Луковская Татьяна - Страница 11

— Огоньки? — вырвалось у Лиды.

— Огоньки, — твердо повторил Бараховский, — проводник тоже их увидал и начал заворачивать к берегу.

— А зачем? — осторожно спросил Плотников.

— Так узнать надо — где мы, да сколько верст до станции, а, может, то сама уж станция светится, осени здесь темные, не разобрать ничего. Ну, в общем причалили мы, вылезли из нашего утлого челнока и пошли на свет. Идем — идем, а он все удаляется, никак дойти не можем, проводник мой прибавил шаг, я тоже, а огоньки вроде как насмехаются над нами — близко, а не достанешь.

Лиду охватила поднимающаяся откуда-то из глубины тревога. Уже понятно, что ничего с Митричем не случилось, вот он сидит, рассказывает, а все ж неспокойно.

— Не знаю, сколько мы так брели, время словно остановилось, — Бараховский снял и краем полы пиджака протер пенсне, — я уже понял, что мы удаляемся все дальше и дальше от лодки. Стал тормошить своего проводника, мол, давай обратно. А он как меня не слышит, прет напролом и все тут, я его силком тянуть, а он детина крепкий, вырываться… Короче, подрались мы, я его связал мерной бечевкой и назад поволок. Не помню, как добрались, как лодку нашел. Кинул проводника на дно, а его всего колотит, как от лихорадки, и слова сказать не может. Греб я до утра, ладони в кровь стер… на поезд успел. Сам бы не поверил, если бы не пережил. А вы говорите — русалки.

— Это луны свет преломлялся, вот вам огоньки и показались, — выдвинул предположение Митя. — Может, деревья мокрые были, так и отсвечивало.

— Да банда это была, и проводник с ними в доле, — эмоционально выкрикнул Плотников, привстав, — завести хотели в глушь да ограбить, а то и убить. Сгинул барин в тайге, и искать никто бы не стал.

— Ну, чтобы убить одного да безоружного, так далеко заманивать и утруждаться ни к чему было, — возразил Митя. — Можно было и на берегу порешить.

— Вот так я всю жизнь теперь на свет и иду, а догнать не могу, — заглотнул стакан Бараховский. — А теперь с того света меня вернули, зачем? Я должен его спасти, должен! — он неожиданно стукнул кулаком по столешнице. — Митька, они же разбирать его собрались, ты такое варварство представить можешь? — он схватил Митю за ворот и слегка тряхнул. — Вот так взять и красоту порушить. Лазарь этот, мерзавец, неуч, Митя, он даже, кто такой Дмитрий Донской, не знает! Нет, ты представляешь, не знает Дмитрия Донского. Мерзавец, скотина, варвар!

— Тише, Петя, тише. Пойдем спать, — Митя, тревожно озираясь на собутыльников, потянул Бараховского к палатке.

— А я видел, как Вознесенский на небо вознесся, видел! Ночь, я долго заснуть не мог, все ворочался, а тут грохот такой, стены затряслись, я выглянул, а Вознесенский поднялся и в небо полетел, ангелы забрали. А его я не дам разобрать, не позволю, слышите, иудино семя?!! А тебе, Лазарь, не будет воскрешения, не будет!

— Петя, что ты несешь, не надо, подумай о дочери, о Маше. Петя, не надо, слышишь⁈

— Маша поймет. Я его спасу, сгину, а спасу.

Лида растерянно смотрела вслед удаляющимся брату и Бараховскому. Что хотят разобрать? Кого надо спасти? Неужели они решили разобрать Юрьевский собор⁈ А ведь все сходится. Бараховский сник, Колмаков сжег письмо. Экспедиции не будет⁈ Но как же можно, это же наша память.

Лида на нетвердых ногах поднялась из-за стола, словно пила наравне со всеми, перевела сбивающееся дыхание, голова кружилась.

— Лида, пойдемте, я вас провожу, — вырос у плеча Колмаков.

Она кивнула, и они шагнули за край света в тягучий сумрак.

Они отдалились от костра, обошли, натыкаясь на леса, спящую церковь и побрели по темной улице. Только сейчас Лида заметила звезды, они крупным жемчугом сверкали на синем ситце неба. Колмаков молчал, разминая в пальцах нераскуренную папиросу.

— Они правда собираются его сносить? — осторожно спросила Лида.

— Так Грабарь написал Петру Дмитриевичу. Он мешает многотысячным колонам демонстрантов.

— Какие в Юрьеве могут быть колонны демонстрантов? — подпрыгнула Лида. — Они что там, с ума все посходили? Да он вообще в стороне стоит.

— А при чем здесь Юрьев? — сухим голосом произнес Колмаков.

— Так ведь Георгиевский собор решили сносить.

— Никто его не будет сносить.

— Но вы ведь получили письмо, что его будут сносить, ну, то, что вы в огонь выкинули.

— Ничего там такого не было написано, — кашлянул Колмаков.

— Зачем же вы его тогда сожгли?

— Значит были причины, — уклончиво отозвался он.

— Какой тогда собор будут сносить?

Колмаков промолчал.

— Что у вас за дурацкая привычка не отвечать на прямые вопросы? — разозлилась Лида.

— Собор Василия Блаженного собрались сносить… на Красной площади.

Лида споткнулась, чуть не завалившись вперед, Колмаков поймал ее налету.

— Как это? — только и смогла она выдохнуть.

— Вот так.

Теперь оба замолчали. «Это пьяный бред. Я все же наклюкалась, я просплюсь, и все это окажется неправдой».

— Партия не даст, там во всем разберутся, — наконец горячо выдохнула Лида. — Это наше народное достояние, это память о трудовом народе, храм же не цари и бояре строили, — начала она с волнением свой митинг. — Кто этот недоучка Лазарь, который даже Донского не знает? Кто ему дал полномочия такие решения принимать?

— Лазарь… это Каганович, — тихо произнес Колмаков.

— Как?

— Вот так.

— Но ведь он же революционер, большевик, он же за рабочий класс… Игоря Эммануиловича просто ввели в заблуждение, он не так понял, там во всем разберутся.

— Разберутся, — холодно отозвался Колмаков.

— Нельзя вот так сдаваться. Надо подключать общественность, к нам должны прислушаться. Когда вернемся, я обращусь в комитет комсомола, мы составим петицию, ее подпишут сотни, нет, тысячи…

— Послушайте, Лида, — Колмаков перегородил ей дорогу, — сейчас послушайте меня внимательно, хорошо?

Она раздраженно кивнула.

— Не лезьте в это дело. Мы, взрослые мужики, сами будем разбираться, а вы учитесь, становитесь хорошим реставратором, приносите пользу на своем месте. Не надо никакие петиции писать, слышите?

— Но нельзя же вот так ждать, сложа руки! — его назидательный тон выводил из себя.

— В партии мудрые вожди сидят? — чуть склонил набок голову Николай.

— Д-да.

— Вот и разберутся. А мы с Петей поможем им разобраться, напишем в чем уникальность собора, почему его нужно сохранить. Завтра Митрич проспится, успокоится, и будем мозговать. А вы своим энтузиазмом можете только помешать.

— Это чем же? — буркнула Лида. — Хотите сказать, я дилетант и недоучка как Каганович?

— Стихийное бедствие вы какое-то, товарищ Скоркина, — прикрыл ладонью глаза Колмаков. — То по диким лесам за русалками гоняетесь, то покойников как заправская старуха обмывать собираетесь, то с самим наркомом Кагановичем себя ровняете.

— Возвращайтесь назад, — вконец разобиделась Лида, — здесь недалеко, я и сама добегу.

— Обещайте, что обойдетесь без петиций и вообще не будете об этом деле распространяться.

— Другие будут, — надула губы Лида.

— Никто не будет, кроме вас.

— Даже Митя?

— Даже Митя, у него Ляля есть и мать с отцом. Ну же?

— Хотите сказать, он трус?

— Хочу сказать, что во всем разберутся без вас. Обещаете?

— Обещаю, — бросила Лида, ускоряя шаг, но Колмаков настырно пошел за ней.

— Что было в том письме, что вы сожгли? — решила ударить по нему бестактностью Лида.

— Приглашение на свадьбу, — Колмаков распрямил спину и выбросил измятую папиросу.

— Вы против свадеб? — хмыкнула Лида.

— Нет. Плодитесь и размножайтесь, на здоровье.

— Но идти, я так понимаю, не собираетесь.

— Не собираюсь.

— А кто женится? Ну так, женское любопытство, — Лида почувствовала слабое место Николая и не без удовольствия ткнула туда еще раз.

— Моя бывшая невеста выходит замуж и приглашает меня гостем на свадьбу.