Юми и укротитель кошмаров - Сандерсон Брэндон - Страница 2

Жителям города Килахито мои объяснения, конечно, ни к чему. Зачем говорить о том, что каждому известно? Все равно что вам описывать солнце. Но без контекста здесь никуда, ведь холодная и теплая хионные линии были цветами Килахито. Они бежали по всем улицам, не цепляясь ни за столбы, ни за провода, и отражались во всех окнах, озаряя своим сиянием прохожих. От основных линий отделялись тонкие нити обоих цветов, протягиваясь ко всем зданиям и питая энергией современную жизнь. Они были венами и артериями города.

Юноша, шагавший под ними, для города был не менее важен, хотя его роль была несколько иной. Родители назвали его Никаро, но в силу традиции кошмаристы представлялись по должности, а настоящими именами пользовались лишь среди коллег. Некоторые, и наш герой в том числе, полностью сживались со своим ремеслом. Поэтому для удобства будем звать его так, как он называл себя. Просто Художник.

Внешность у Художника была вполне веденская. Схожие черты лица, черные волосы, только кожа бледнее, чем у большинства рошарцев. Его бы это сравнение смутило, ведь он никогда не слышал о таких землях. По правде говоря, его соотечественники лишь недавно задумались о существовании других планет в Космере. Но мы забегаем вперед.

Художник. Он был молод; до двадцатилетия ему оставался год, если пользоваться вашим привычным летоисчислением. Его народ пользовался другой системой, но для удобства давайте считать, что Художнику было девятнадцать. Долговязый, одетый в серо-синюю, на пуговицах рубашку навыпуск и пальто до колен, он был из тех, кто отращивал волосы до плеч, считая, что так они требуют меньше ухода. На деле ухода за ними требовалось куда больше, но только если уметь ухаживать. Также он считал, что такая прическа моднее. Опять же, если уметь за ней ухаживать. А он не умел.

Вы можете подумать, что он слишком юн, чтобы охранять целый город. Видите ли, вместе с ним эту работу выполняли сотни кошмаристов. Можно сказать, что она была важна в самом современном смысле, как важна работа учителей, пожарных, медсестер – представителей незаменимых профессий, тружеников, которых чествуют разок в год по случаю профессионального праздника и которых не устают благодарить политики в публичных выступлениях и обычные люди в застольных беседах. В самом деле, о важности этих профессий говорят куда чаще, чем о более прозаичных вещах – вроде зарплаты.

Стоит ли говорить, что и наш Художник зарабатывал сущие гроши. На еду и мелкие расходы хватало, но не более. Жил он в однокомнатной квартирке, предоставленной работодателем. Каждую ночь выходил на работу. Даже в столь поздний час не было причин бояться хулиганов и грабителей. Если не считать кошмары, Килахито был безопасным городом. Ничто так не снижает уровень преступности, как буйные полуразумные порождения тьмы.

Вполне логично, что большинство горожан по ночам сидели дома.

Ночь. Давайте называть это так. Время, когда люди спят. В Килахито существует иное понятие дня и ночи, нежели у вас, потому что его жители постоянно живут в темноте. Но смены Художника проходили в то время суток, что ощущается как ночь.

Художник шел по пустынным улицам мимо густонаселенных многоквартирных домов. Кое-какое оживление царило лишь на бульваре Бедняков, который весьма благосклонно можно было назвать общедоступным торговым кварталом. Разумеется, эта длинная узкая улочка располагалась почти на окраине города. Хионные линии здесь изгибались и свивались, образуя вывески. Таковые имелись над каждой лавкой, зазывая прохожих.

Все буквы и элементы дизайна были созданы из непрерывных линий всего лишь двух цветов: голубого и пурпурного. Конечно, в Килахито, как и на многих других планетах, существовали и простые электрические лампы, но для работы с хионом не требовались ни специальные инструменты, ни периодическая замена, и поэтому он применялся широко, особенно для наружных работ.

Вскоре Художник добрался до западной окраины. Здесь хион обрывался. Килахито в плане имел форму круга, и наружное кольцо зданий отчасти напоминало крепостную стену. В большинстве этих зданий располагались склады. В них не было ни окон, ни постоянных жителей. Окаймляла город кольцевая улица, которой никто не пользовался. Она служила своего рода буферной зоной между цивилизацией и тем, что таилось за ее пределами.

А за пределами таилась Пелена: бесконечная чернильная тьма, державшая в осаде как этот город, так и все живое на планете.

Она окружала город удушливым куполом, и только хион не позволял ей подступить ближе. С помощью хиона создавались безопасные переходы и коридоры между городами. Только свет звезды пробивался через Пелену. Я и по сей день не уверен на сто процентов – почему. Но здесь неподалеку расщепила себя Виртуозность, и подозреваю, что дело в этом.

Художник застыл в самоуверенной позе: руки сложены на груди, взгляд устремлен в Пелену. Это его владения. Здесь он охотник-одиночка. Вольный странник. Человек, отважно бросивший вызов бескрайней тьме…

Справа раздался звонкий смех.

Наш герой тяжело вздохнул и покосился в ту сторону, где периметр обходили двое других художников. На Аканэ была яркая зеленая юбка и белая блузка на пуговицах; в руке, наподобие дирижерской палочки, длинная кисть кошмариста. Рядом размашисто вышагивал Тодзин, молодой, с накачанными руками и плоской физиономией. Художнику Тодзин напоминал картину, написанную дилетантом, не имеющим представления о ракурсе и перспективе. У нормального человека просто не может быть таких ручищ и настолько квадратного подбородка.

Аканэ что-то сказала, и парочка вновь рассмеялась. Затем они заметили Художника.

– Никаро? – окликнула Аканэ. – Опять работаешь в нашу смену?

– Ага, – ответил Художник. – В графике отмечено… наверное.

Возможно, на этот раз он забыл отметиться.

– Здо́рово! – улыбнулась Аканэ. – Ну, увидимся!

– Ага, – только и бросил Художник.

Аканэ ушла, клацая каблуками по камням, держа кисть в руке, а холст под мышкой. Тодзин лишь пожал плечами и последовал за ней, неся свои принадлежности в большой просторной сумке. Художник проводил коллег взглядом, борясь с желанием помчаться следом.

Он был охотником-одиночкой. Вольным странником. Независимым… шатальцем? Так или иначе, ему не хотелось работать в паре или группе, как делали другие.

Но было бы приятно, если бы кто-то попросил его составить компанию. Чтобы Аканэ и Тодзин увидели, что и у него есть друзья. Разумеется, он бы стоически отклонил такое предложение. Он ведь работает один. Свободный гуляка…

Художник вздохнул. После встречи с Аканэ ему было трудно поддерживать угрюмый вид, тем более что ее смех все еще доносился даже через две улицы. Для большинства его коллег рисование кошмаров не было столь мрачной работой, как оно представлялось ему.

Думать не так, как все, полезно. Ему это помогало не чувствовать себя неудачником. Особенно в минуты раздумий о том, что он обречен провести ближайшие лет шестьдесят на этих ночных улицах, освещенных хионом. В одиночестве.

Юми всегда считала появление Дневной звезды добрым знаком. Счастливым предвестием. Намеком на то, что первичные хидзё будут к ней открыты и благосклонны.

В тот день Дневная звезда казалась особенно яркой. Ее мягкое голубое сияние было хорошо заметно на западе, даже когда на востоке поднялось солнце. Важное предзнаменование, если вы, конечно, верите в такие вещи.

В старой шутке говорится, что потерянные вещи обычно оказываются там, где никто и не думает искать. Предзнаменования же, напротив, появляются там, где их ищут.

Юми верила в тайные знаки. Иначе никак: знамение предопределило всю ее жизнь. В миг ее рождения с неба упала звезда, и это означало, что девочка – избранница духов. Ее изъяли из семьи, чтобы с ранних лет готовить к выполнению священного долга.

Когда в кибитку вошли ее служанки Чхэюн и Хванчжи, она уселась на теплом полу. Служанки поклонились, как того требовал этикет, достали ложки и майпонские палочки и принялись кормить ее рисовой похлебкой, приготовленной на жаре земли. Юми глотала пищу, даже не помышляя о том, чтобы есть самой, – это считалось вопиющей бестактностью. Происходящее было элементом ритуала, а по части знания ритуалов она не имела себе равных.