Вторая жизнь Арсения Коренева. Книга вторая (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 13

— Согласна наполовину, — прищуривается Шустова, подходя ко мне вплотную. — А именно в первой части этой поговорки.

В глазах Ольги я вижу лёгкую поволоку. Совсем лёгкую, едва заметную, но этого хватает, чтобы я всё понял. Беру её за плечи, за эти хрупкие плечи, и чувствую, как по телу этой вполне ещё привлекательной женщины пробегает лёгкая дрожь. Сколь ж у тебя не было мужика, родная? Неужели все пять лет?

Мои губы приближаются к её губам, жадно открывающимся мне навстречу, как цветок распускает свой бутон в первых лучах утреннего солнца. Её глаза закрыты, и я знаю, что этой ночью она будет моей.

[1] Первые в Советском Союзе чипсы появились в 1963 году. Они назывались «Хрустящий картофель Московский в ломтиках». Изначально хрустящий картофель в СССР носил очень странное название: чибсы. Название не прижилось, скорее всего, из-за своей странности, но в официальных документах оно встречалось довольно часто.

[2] Аускультация — выслушивание.

[3]Аппарат отопительный газовый водогрейный

Пробуждение было приятным. Я сначала долго лежал, не открывая глаз, вслушиваясь в чуть слышное посапывание справа от меня. Ольга ещё спала, причём положив свою руку мне на грудь. Я наконец открыл глаза, осторожно, словно боясь ослепнуть от солнечного луча, проникавшего в щель между занавесками. Если светит ярко солнце, значит, снег закончился, а за окном мороз. А как по-другому? «Мороз и солнце, день чудесный, ещё ты дремлешь, друг прелестный…»

Медленно повернул голову направо. Спящая Ольга без миллиграмма косметики на лице походила на девочку-подростка. Впечатление не портили даже чуть заметные складки в уголках красиво очерченных губ.

Я нежно провёл кончиками пальцев по её щеке, и она во сне смешно наморщила носик. Я приподнялся на локте, убрал тёмный локон с её уха. На работе всегда с собранными, как и положено медицинскому работнику, волосами, и в неизменной белой шапочке, сейчас каштановые без единого седого волоска пряди были хаотично раскиданы по подушке. Причём и на корнях седина совершенно не просматривалась. А ведь многие женщины в её годы уже вынуждены корни прокрашивать, маскируя обесцвеченные возрастом волосы.

Ресницы её вдруг затрепетали, будто крылья бабочки, и она открыла глаза.

— Доброе утро, — тихо сказал я, чуть раздвинув краешки губ в улыбке. — Как спалось?

Она тоже улыбнулась, сладко потянулась, зажмурившись, казалось, сейчас ещё и промурлычет. Ах ты ж моя кошечка!

— Великолепно, и во многом благодаря тебе.

Надо ли говорить, что, когда мы познали друг друга весьма, скажем так, тесно, то все эти «ВЫ» ушли в прошлое. Понятно, что если встретимся в стенах поликлиники или больницы, да ещё при людях, то «тыкать» друг другу не будем, но сейчас… Эх, ну и дурак же её бывший, такую бабу променять на какую-то… секретутку! Понятно, что секретарша моложе и наверняка симпатичная, а тут вроде уже приелось в браке с одной и той же спать… Наверное, так и есть, сам когда-то испытывал нечто похожее. Но в любом случае для меня это была невероятная ночь с опытной, зрелой, и при этом весьма привлекательной и голодной до секса женщиной. Всё сошлось в одной точке, как говорят янки — бинго!

И глядя сейчас на её призывную улыбку и озорны искорки в глазах, я почувствовал, что мой детородный орган вновь принимает боевое положение.

— Не хочешь повторить?

Спросил я ради проформы, так как её взгляд был красноречивее любых слов. И началась вторая… или даже третья серия эротического фильма «Двое в постели».

А потом мы завтракали, доедали остатки пирога, который мне так и не суждено было взять с собой. Но я уносил с собой память о сегодняшней ночи и не менее великолепном утре. На сердце было легко, я шёл домой, насвистывая «Как много девушек хороших», и мир казался чудесным, пронизанным счастьем и добротой.

— Здорово, сосед! Ты откуда такой довольный?

Голос свыше заставил меня выйти из мечтательного состояния, когда я уже приблизился к калитке. Я поднял голову и увидел на крыше Петра с пассатижами в руках.

— Здорово! Ты чего это туда забрался?

— Да сигнал приёма с помехами начал идти после вчерашнего снегопада. Вот и зале антенну проверить. А тут, оказывается, изоляция слезла, заменяю вот провод… Откуда чешешь? Или это секрет?

— Да не сказать, что секрет… У хорошего человека ночевал.

— Поня-я-ятно, — расплылся в понимающей улыбке Пётр. — Ну, успехов тебе на этом поприще.

— И тебе Бог в помощь, — ответил я не менее широкой улыбкой.

А у самого в голове всплыли слова Шустовой, сказанные ею перед тем, как она закрыла за мной дверь своей квартиры:

— Арсений, я не буду против, если хотя бы изредка ты будешь появляться у меня.

Да и я не против, если уж на то пошло. Надеюсь, если даже о наших отношениях узнают в больнице или поликлинике, это не станет темой для товарищеского суда, и уж тем более выговора. Мол, заведующая поликлиникой спит с интерном, которой младше её на пятнадцать лет, и что эти отношения несмываемым пятном ложатся на моральный облик строителей коммунизма. Бред, конечно, но таковы уж реалии жизни в СССР, может и пронести, может всё закончиться чуть ли не высшей мерой социалистической защиты. Утрирую, конечно, но исключение из партии/комсомола и «волчий билет» на всю оставшуюся жизнь — вполне рабочий вариант.

— Коренев, вас там в холл просят спуститься.

Старшая медсестра Ядвига Вацловна Ковалевская перехватила меня в коридоре, когда я как раз только что покинул палату после заключительного на сегодня обхода.

— А что там?

— Да не знаю, позвонили мне почему-то, сказали, вас там женщина какая-то ждёт.

Недоумевая, кто бы это мог быть, я спустился вниз. И сразу увидел её. Она стояла сбоку от входа, прислонившись плечом к стене, мяла в пальцах носовой платок. В груди всколыхнулось уже, казалось бы, забытое чувство, я с трудом сглотнул застрявший в горле ком.

Тут Евдокия словно что-то почувствовала, или периферийным зрением среагировала на движение. Наши взгляды встретились, и она, отлипнув от стенки, сделала нерешительный шаг навстречу. Я изобразил на лице улыбку:

— Привет! Ты какими судьбами?

— Привет! — она тоже улыбнулась, распустив в уголках глаз едва заметные лучики морщинок. — А я из Пензы с окончательными результатами анализов. Ты же просил меня снова провериться, помнишь?

— И как? — чуть напрягаюсь я.

— Я снова могу стать матерью, — выдыхает она и теперь очень серьёзно смотрит мне в глаза. — Сеня, откуда ты узнал? Только не ври, я сразу пойму.

А что мне говорить? Правду? Так она её, такую правду, скорее примет за ложь, чем любой другой вариант ответа, хотя бы более-менее правдоподобный.

— Могу я сказать, что это было некое, скажем так, откровение? Словно бы кто-то свыше нашептал мне в уши, что для тебя не всё ещё потеряно.

Она долго и молча смотрит мне в глаза, будто бы пытаясь в их глубине найти ответ на свой вопрос, а я не выдерживаю, улыбаюсь и легонько её приобнимаю.

— Извини, но другого ответа я тебе всё равно дать не смогу.

— Хорошо, — она тоже улыбается, хотя в этой улыбке проскальзывает грустинка. — Пусть будет так. Главное, что меня теперь никто больше не назовёт пустоцветом. Я была у того же врача, что и в прошлый раз, когда он поставил мне диагноз — бесплодие. Он сказал, что проверил проходимость труб, и всё в порядке. И что в его практике это первый подобный случай. Ещё спрашивал, кто мне посоветовал провериться, а я сказала: тот же, кто и выписывал направление.

— И что он?

— Сказал, что хотел бы как-нибудь поговорить с тобой. Я сказала, что ты теперь в Сердобске.

— Да? Ну бога ради, я скажу ему всё то же самое. А если честно, то я рад, что мои предположения подтвердились. Уверен, ты найдёшь себе достойного мужа. Не в Куракино — так где-нибудь ещё. Женщина ты молодая, видная, в самом соку, такие нарасхват.

— Только не у тебя, да? — вздохнула она и, что-то заметив в моём лице, добавила. — Да ладно, не переживай, я же тогда ещё сказала, что ты мне ничем не обязан. Нам обоим было хорошо, я ни о чём не жалею, напротив, благодарна тебе за подаренные минуты и часы счастья.