Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви - Фраерман Рувим Исаевич - Страница 17
- Предыдущая
- 17/27
- Следующая
Несколько пушинок от ваты пристало к платью матери. Таня сдунула их своим дыханием.
— Скоро придет отец, — сказала она.
— Да, я жду, — сказала мать, — и Надежда Петровна придет. Я просила ее прийти.
— Ах, лучше бы она не приходила! — невольно воскликнула Таня.
— Почему же, Таня? — спросила мать.
— Не надо.
— Почему же все-таки, глупое ты дитя?
Но вместо ответа Таня покружила мать вокруг своего маленького деревца, все время боясь, что, быть может, и взрослые притворяются так же, как дети; она кружила ее долго.
Скрип шагов и топот на крыльце прервал их кружение.
— Папа пришел, — сказала мать со смехом. — Перестань.
Таня отскочила в угол.
— Коля пришел, — сказала она, побледнев.
Но нет, это пришли другие — три девочки, с которыми Таня дружила в отряде.
Таня вышла к ним из угла.
— А танцевать у тебя можно? — спросили девочки, хотя с мороза глаза их еще ничего не видели и лица были красны.
— Можно. Сегодня все можно! — сказала Таня. — Я сейчас заведу патефон.
Громкая музыка заполнила весь дом, как солнцем залила его звуками, набила до самой крыши.
Потом пришел отец с Надеждой Петровной. Он несколько раз обнял Таню и поздравил ее с праздником, а Надежда Петровна подарила ей торбаса и дошку, всю расшитую бисером.
А Коли не было.
И мать спросила:
— Где же Коля?
— Вот упрямый мальчишка! — сказал отец. — Ни за что не хотел идти с нами вместе. У меня, говорит, есть свой собственный подарок для Тани, я принесу его сам.
Вслед за ними пришел Филька с отцом, с матерью и с тремя маленькими братьями, на собаках приехавшими к нему в город. Все они были смуглы и стали в ряд перед Таней, поклонившись ей, как хозяйке, низко. Потом все, как один, вынули из карманов платки, сложенные вчетверо, и вытерли ими носы. И охотник гордился их поведением, а мать спокойно курила трубочку, обитую медными гвоздями. И гвоздики эти блестели при свечах.
Детей поднимали на руки, и Таня целовала их всех без разбору, изредка оглядываясь на свою мать. Та весь вечер стояла рядом с Надеждой Петровной, держа ее под руку, хотя Таня уже несколько раз пыталась их разлучить: то просила подержать ей дошку, то помочь надеть торбаса. Но каждый раз, с улыбкой потрепав Таню по плечу, мать возвращалась на свое место к Надежде Петровне, дружелюбно беседуя с ней.
Гости снова попросили танцев.
Таня подошла к патефону, радуясь, что может хоть на секунду повернуться ко всем спиной.
Она усердно крутила ручку, и черный сверкающий круг вертелся перед ее глазами, и, трудолюбивая, как лошадь, ходила по своей борозде игла. Она пела в три голоса и пела в один, она играла, играла, словно целый хор медных труб и флейт, как светлые духи, поселился на ее острие.
А Коли не было.
«Где же он?» — думала с тоской Таня.
За ее спиной, колыхая маленькую пихту и большой бумажный абажур под потолком, танцевали дети. С ними вместе танцевал отец. Он был очень весел сегодня и плясал прекрасно, приводя детей в восторг.
— Посмотри же, Таня, — говорила поминутно мать, — ведь это отец танцует!
— Да, — ответила Таня, — я вижу, мама, он танцует очень хорошо.
Она смотрела на отца. Но мысли и взгляд ее блуждали. И вскоре она поймала себя на том, что отец, и танец его, и веселье мало привлекают ее внимание сейчас. А ведь совсем недавно сколько и горьких и сладких чувств толпилось в ее сердце при одной только мысли об отце! Что с ней? Она все время думает о Коле.
«Где же он теперь? У Жени сегодня тоже елка».
Но тут Филька с братьями начал тихо кружиться, все расширяя круг. Они заносили ноги мягко, чуть поднимая их с полу, и то один из них, то другой звал к себе Таню. Они танцевали танец, какой обыкновенно танцуют веселые эвенки на песчаном берегу Тугура в час, когда восходит над лесом луна.
Таня вошла в их круг. Она танцевала, поминутно поглядывая на дверь.
— Молодцы! — крикнул восхищенно отец. — Черт возьми, мы будем сегодня веселиться! Таня, попроси у мамы вина. У меня есть еще для вас подарок.
Мать сказала:
— Отец, не сходи с ума. Вина им нельзя.
— Я знаю твердо только одно, — сказал отец, — нельзя есть волчьих ягод. Но вина по капельке можно.
— По капельке можно, — повторили за ним разом дети.
И нянька внесла на большом подносе бутылку сладкого вина. А вслед за нянькой вошел совсем молодой красноармеец Фролов. Он был в тулупе шофера, улыбался всем хитрой улыбкой, а в руке у него было ведро.
— Фролов, дружок, — сказал отец, — покажи-ка наш подарок ребятам.
Дети сами заглянули в ведро, но увидели там только снег.
— Что это? — спросили они. — Тут снег, и больше ничего не видно.
— А вот сейчас, ребята, — сказал Фролов.
И, запустив руку в ведро, он вытащил из-под снега большой апельсин, потом еще два и еще. Дети криками встретили эти плоды. Они брали их в руки и тотчас же клали назад, потому что апельсины были тверды и холодны. Держать их было трудно, как железо, долго лежавшее на морозе.
— Погодите, ребята, — сказал со смехом отец. — Их надо сначала разморозить. И тогда — даю слово — они понравятся вам.
Он опустил апельсин в холодную воду, и на поверхности его через мгновение выступил лед. Он покрывал его тонкой коркой, и апельсин блестел, как шар, висевший на маленькой пихте. Отец ударил по корке ножом, она раскололась на части, и из осколков льда, тающих быстро на ладони, вышел круглый и свежий плод. Незнаком и чудесен на севере был его запах и цвет. И маленький брат Фильки боялся его и не ел.
Сам же Филька принес свой апельсин отцу.
— Съешь его, — сказал охотник, без всякого удивления глядя на этот странный плод. — Он подарен тебе друзьями, и в нем не может быть никакого вреда. Но не будь он такой большой, я принял бы его за ягоду, упавшую с рябины на землю, и почистил бы им свою новую трубочку, на которой медь так быстро тускнеет от холода в нашем лесу. Однако, — добавил он с достоинством, — рябина у нас тоже бывает крупна перед морозом.
Он отстранил апельсин рукою. Он был уже стар и ничему не желал отдавать предпочтение, ничему, что не росло в его родном лесу.
Тогда Филька сунул свой апельсин за пазуху, чтобы поделиться им с Таней. Ничего не мог он съесть один — ни сладкого корня, который находил в лесу, ни весенней заболони лип, ни шмелиного меду, ни кислого сока у муравьев.
Но Тани не было в толпе ее гостей. Куда она ушла? Что с ней? Она была сегодня печальна.
Филька заглянул в другую комнату, где было темно и на кроватях лежали шубы. Ее и тут не было. Тогда он отправился на кухню и в сенях увидел Таню. Она незаметно пробиралась к дверям. Она была уже в дошке и, нагнувшись, затягивала у щиколотки ремешки своих новых торбасов.
Филька молча отодвинулся, заслонив ее от взглядов гостей.
Таня вышла на крыльцо. Воздух столбами подымался вверх и на страшной высоте превращался в тонкие облака, волочившиеся по освещенному небу. И сквозь них, точно сквозь прозрачное стекло, затуманенное дыханием, виднелась небольшая холодная луна.
Таня ступила на снег, стараясь не скрипеть. Легкая сверкающая мгла посыпалась ей на плечи, на лицо. Она провела рукой по своей непокрытой голове и вышла за ворота. Она бегом пересекла улицу и остановилась у дома, где жила Женя. Он был весь окружен сугробами.
Таня присела на снег и посидела немного, стыдясь заглянуть в окно. Потом забралась на сугроб. Окно приходилось как раз перед глазами. И сквозь стекло был виден свет, похожий на луну смутной своей белизной. Это горели свечи на елке. И вокруг нее двигались дети. Тени их проплывали мимо неподвижного взора Тани, и в каждой она узнавала Колю.
Голова ее пылала на морозе. А она все глядела. И тени плыли и плыли, как в сумрачном царстве воды. И только одна оставалась неподвижной, более глубокая и черная, чем другие, — тень огромной рыбы с опущенным хвостом. Но и она вскоре поплыла. Она двигалась то вверх, то вниз, то становилась косо поперек всего стекла. И даже пузырьки, которые она выпускала изо рта, были отлично видны.
- Предыдущая
- 17/27
- Следующая
