Коллеги. Звездный билет - Аксенов Василий - Страница 3

– Да-да, – отозвался Зеленин, – непременно, обязательно, бесповоротно.

«Вот тебе и экзамен наших душ», – удовлетворенно подумал Максимов.

– Постоим?

– Давай.

Они оперлись на парапет и стали смотреть на реку, во многих местах которой возникали сейчас багровые сияния. Ветер с Балтики пахал воду. Спустя некоторое время Максимов стал оборачиваться на проходящих девушек.

– Черт побери, сколько хорошеньких!

– Да-да, – весело воскликнул Зеленин, – хочется танцевать со всеми!

– Это нетрудно сделать. Хлопнем по бутылочке «777», и тебе покажется, что ты танцуешь с женщинами всего мира. Гарантирую полный фестиваль! Так пойдем, выпьем?

– За океан, за паруса, наполненные ветром? – спросил Зеленин.

– За котлы и турбины, – усмехнулся Максимов.

– Нет, именно за паруса. Знаешь, когда я думаю о море, я слышу увертюру к «Детям капитана Гранта». Какая гениальная музыка!

– Довольно, хватит! – оборвал его Максимов. – Пошли.

Они повернулись и увидели, что на них смотрят двое: кругленький, толстенький инвалид с костылем в правой руке и высокий обтрепанный мужчина. Оба основательно навеселе.

– Подожди, Миша, – сказал инвалид и обратился к ребятам: – Молодые люди, разрешите нарушить ваше уединение?

– Пожалуйста. Что вам угодно? – сказал Зеленин.

Инвалид скользнул нетвердым взглядом, и на его лице появилась добрая пьяная улыбка.

– Мне угодно задать вам ряд вопросов. Вы на вид культурные ребята – по одежде и вообще. Студенты? А я человек с незаконченным высшим образованием. Война помешала закончить. Егоров моя фамилия. Сергей Егоров. – Зажав костыль под мышкой, он протянул Максимову руку и воскликнул: – Чем вы живете? Вот вы, молодежь? Куда клонится индекс, точнее, индифферент ваших посягательств? Мы в вашем возрасте знали, что делать, мы насмерть стояли.

– А сейчас больше по этому делу? – Алексей щелкнул себя по горлу.

Инвалид вскинул голову и неожиданно ясным взглядом впился ему в глаза.

– Мы, фронтовики, и сейчас знаем, что делать, а вы, видно, только по Невскому можете шмалять, и ничего больше.

– Это мы-то?

– Ну да, вот такие, как вы, типчики!

– Отваливайте, Егоров, гуляйте. Мы вас не знаем.

Максимова разобрала злость. Он взял инвалида за плечи и стал осторожно поворачивать.

– Руки прочь! – раздался грозный окрик высокого мужчины.

У него было костлявое лицо, скошенное кислой гримасой, словно во рту он держал ломтик лимона. Он обнял Егорова и зашептал:

– Сережа, с кем ты связался, это же мразь, пижонство! А еще оскорбляют героя войны. Вот, друзья, полюбуйтесь, – обратился он к остановившимся прохожим. – Два ничтожных пижона оскорбляют инвалида войны…

– Мы не пижоны! – воскликнул Зеленин. – И мы не оскорбляли его.

– …Инвалида войны, который за них кровь проливал, отдал свою правую ногу. При мне ему миной оторвало ногу в сорок первом под Ростовом. Помнишь, Серега, друг ты мой тяжкий, помнишь окопчик тот? Ты с ПТР лежал, а я с автоматами шагах в десяти. Тут как раз и ахнуло. Потом танки пошли.

– Танков я уже не помню, – сказал Егоров.

Вокруг молча стояли люди. Максимов подмигнул Зеленину и делано рассмеялся:

– Бойцы вспоминают минувшие дни, а ногу, наверное, отрезало трамваем. Заснул в пьяном виде на рельсах…

Он осекся. Высокий молча смотрел на него. Он словно проглотил наконец свой ломтик лимона – лицо пересекли большие спокойные морщины, и только в глазах Алексей увидел презрение. Жгучее незабываемое презрение. Алексей выдвинул плечо вперед. Неожиданно сзади кто-то взял его под локоть: полковник авиации.

– Вы, ребята, не глумитесь над этим. Бойцам не грех вспомнить минувшие дни. И ты, друг, зря так: не знаешь людей, а называешь пижонами.

– Мы не пижоны, мы врачи. – Зеленин попытался сказать это с достоинством, но голос его дрогнул.

– Что ты оправдываешься? – резко бросил Максимов. – Пойдем.

Они ходили по набережной до темноты, дошли до моста лейтенанта Шмидта и вернулись обратно. Сильный ветер устроил на воде пляску световых пятен. Пятна плясали каждое что-то свое, прыгали вдоль берега, словно боялись рвануться в сплошную мглу, к темному массиву Петропавловки. Максимов и Зеленин подняли воротники.

– В этой истории, конечно, виноват я, – сказал Максимов. – Зря я подковырнул инвалида. Алкоголики на такие шутки реагируют остро.

– Почему ты решил, что они алкоголики? Может быть, просто отмечали какое-нибудь событие.

– Нормальные люди не лезут в душу к незнакомым.

– А помнишь у Уолта Уитмена? «Если в толпе ты увидишь человека и тебе захочется остановиться и поговорить с ним, почему бы тебе не остановиться и не поговорить с ним?» Знаешь, я очень ярко представил себе, как они лежали в этом окопчике под Ростовом. Им тогда было столько же лет, сколько нам сейчас, им хотелось жить, не хотелось терять конечности, а они лежали и стреляли – и не помышляли о бегстве. Не думаю я, что эта стойкость шла у них только от храбрости или подчинения дисциплине. Должно быть, они чувствовали свой долг перед всеми поколениями русских людей и свою ответственность за грядущие поколения. А наше поколение, как ты думаешь, способно на подвиг, на жертвы?

– Жертвенность? Вздор! Дикое слово! Что мы, язычники?

– Ну не жертвенность, так долг. Это тебе понятно?

– Обязанность?

– Нет, братец, именно долг, наш гражданский долг. Чувство своего окопчика.

У Максимова погасла сигарета. Никак не мог раскурить ее на ветру. Возился со спичками и говорил сквозь зубы:

– Ух как мне это надоело! Вся эта трепология, все эти высокие словеса. Их произносит великое множество идеалистов вроде тебя, но и тысячи мерзавцев тоже. Наверное, и Берия пользовался ими. Сейчас, когда нам многое стало известно, они стали мишурой. Давай обойдемся без трепотни. Я люблю свою страну, свой строй и, не задумываясь, отдам за это руку, ногу, жизнь, но я в ответе только перед своей совестью, а не перед какими-то словесными фетишами. Они только мешают видеть реальную жизнь. Понятно?

Зеленин с силой ударил кулаком по граниту и вроде не почувствовал боли.

– Ты не прав, Алешка! Мы в ответе не только перед своей совестью, но и перед всеми людьми, перед теми с Сенатской площади, и перед теми с Марсова поля, и перед современниками, и перед будущими особенно. А высокие слова? Нам открыли глаза на то, что мешало идти вперед, – так надо радоваться этому, а не нудить, как ты. Теперь мы смотрим ясно на вещи и никому не позволим спекулировать тем, что для нас свято.

Максимов наконец сделал глубокую затяжку и сказал непонятно:

– Да, рыцарь, ты мудр!

…Двое стоят, подняв воротники, на ветру. Им пока не много лет, и временами они чувствуют себя совсем мальчишками, но временами в хаосе весеннего разлива они оглядываются назад и смотрят по сторонам и вперед, смотрят вперед, выискивая тропу.

– Дикари!

– Голуба, врежь длинного!

– Сделай из него клоуна! Да сделай же клоуна из него! Эх, мазила!

Крики болельщиков не помогали. Команда «дикарей» – Лешка Максимов, Саша Зеленин и другие – с позорным счетом обыгрывала волейболистов дома отдыха «Обувщик». Максимов откинул мяч Зеленину. Тот взмыл в воздух и сильно ударил в первую линию. Удар закончил игру. Конечно, у Сашки упали очки. Они падали у него почти после каждого прыжка, но сейчас ему казалось, что так и должно быть после столь блестящего удара – и лица расплывчаты, и кроны лип слегка набекрень.

Максимов хлопнул его по спине:

– Молодец, Сашка!

– Где, где, где? – забормотал Зеленин.

– Эта блондиночка?

– Да. Где же она?

– Собери свои диоптрии и увидишь.

Стройная девушка в узких серых брючках стояла под елкой. Поймав растерянный Сашкин взгляд, она расхохоталась и пошла прочь, ведя сбоку гоночный велосипед. Максимов печально пропел:

– Средь шумного матча случайно…