Беги от меня - Лахман Надя - Страница 9

Я пыталась узнать, как можно больше о жизни своей тезки: как жила, чем интересовалась, кого любила, а кого ненавидела, что умела, чего боялась… Боялась… Вот именно на этом вопросе кулон-артефакт впервые дал сбой. Стоило мне начать спрашивать о страхах Эльвиры, как ответа в памяти я не получила. Хорошо, попробуем иначе. Мне нужна информация о магии Эльвиры. И снова тишина, память кулона молчала. Я пробовала формулировать вопросы по-разному: какой ритуал нашла Эльвира, в какой книге его нашла, чего опасалась в последние дни, как нашла двойника, то есть меня, что она знала о своей магии, как она смогла скрываться почти два года – на все мои вопросы я получала одинаковый ответ – пустоту в памяти.

Но почему? Неужели Эльвира каким-то образом смогла воздействовать на артефакт и запретила ему записывать эти сведения о ней? Она и такое могла?

Нужно спросить у Паркерса, возможно он знает.

Дворецкого я нашла в холле. Он стоял, сцепив за спиной руки, и невозмутимо руководил тем, как служанки моют кованую люстру и меняют в ней свечи.

– Леди Эльвира, Вы что-то хотели? – коротко поклонился он мне.

– Да, Паркерс, мне нужно поговорить с Вами.

– Конечно, Леди Эльвира, я в Вашем распоряжении.

Мы с дворецким, державшимся от меня на почтительном расстоянии, вышли из холла и зашли в малую бордовую гостиную. Благодаря кулону, я знала, что она используется как гостевая, и в ней обычно просят обождать посетителей, прибывших в особняк лорда Эдварда Глоустера с визитом. Шелковые обои бордового цвета с золотой отделкой, диваны и кресла из темной кожи, столики из вишневого дерева, тяжелые бархатные портьеры, картины в золотых рамах, которые отец заказывал у лучших мастеров. Но сейчас вся эта роскошь нисколько не интересовала меня. Войдя внутрь, я подождала, пока Паркерс закроет за собой двери, и только потом взволнованно и тихо заговорила.

– Паркерс, кажется артефакт работает не всегда. Он не дал ответы на все мои вопросы.

Паркерс удивленно спросил: – что Вы имеете ввиду, леди Эльвира?

– Я нашла артефакт среди других украшений, и он принял меня. По крайней мере, я задавала вопросы и получала на них ответы. Все, как Вы и говорили.

– Однако, – продолжала я, дождавшись утвердительного кивка дворецкого, – как только речь зашла о… магии (это слово я произнесла шепотом), он замолчал. Я пробовала задавать разные вопросы о произошедшем, – я многозначительно посмотрела на Паркерса, – результат тот же. Я не узнала ничего, что было в последнее время, ни о ритуале, ни о том, чего она опасалась. Как такое может быть?

Паркерс молча смотрел на меня, и по его взгляду я поняла, что он так же растерян, как и я.

– Могла ли Эльвира сама воздействовать на артефакт, чтобы он не записал лишнее? – предположила я то единственное, что приходило на ум.

Паркерс отрицательно покачал головой. – Насколько знаю, это невозможно. Артефакт хранит абсолютно всю информацию о человеке с момента, когда маг привязывает его к нему. И в дальнейшем воздействие на артефакт невозможно.

– Тогда как ей удалось скрыть от него часть информации, и главное, зачем?

Увы, но Паркерс тоже не знал ответа на этот вопрос. Значит придется разбираться во всем самой.

–А когда у Эльвиры появился этот кулон и откуда? – решила я спросить, сама, не понимая, зачем мне это знание.

– Боюсь, я не могу ответить на этот вопрос, леди Эльвира. Я начал работать в особняке около пятнадцати лет назад. Но, насколько я знаю, подобные артефакты дарят детям при рождении, и как правило, их дарят родители.

***

Остаток дня я провела, изучая особняк. Он оказался большим и очень красивым. Особенно для меня, не привыкшей к такой роскоши и пространству. Несколько гостиных, как общих, так и отдельно мужских и женских, музыкальный салон, огромный бальный зал с высокими окнами, малая и большая столовые, библиотека, зимний сад, просторные холлы с мягкими банкетками, где гости могли передохнуть от танцев, картинная галерея. В ней я остановилась, разглядывая портреты в тяжелых золоченых рамах, висевших по обе стороны. Мужчины, женщины, дети – все в старинных одеждах. Века сменялись веками, поколения поколениями, менялись одежды, менялись декорации – здесь были собраны все поколения рода Глоустер, одного из богатейших родов королевства. На самых последних портретах в галерее были изображены мой отец, граф Эдвард Глоустер, леди Инния Глоустер и я… Эльвира Глоустер. Леди Инния красовалась в голубом пышном атласном платье, отороченном пеной молочных кружев, с ожерельем из топазов и такими же серьгами. Отец выглядел на несколько лет моложе, чем сейчас – в парадном камзоле темно-синего цвета, с волосами до плеч и темно-серыми глазами, он стоял в кабинете, облокотившись рукой на резную спинку кресла. Судя по всему, Эльвира внешностью пошла не в него. На своем портрете я задержалась взглядом дольше всего. Было странно наблюдать себя (или почти себя), запечатленной не на фотографии, а написанной кистью художника. Эльвира была изображена в изумрудной амазонке, с волосами, убранными под небольшую шляпку с пером сбоку и длинной прозрачной вуалью сзади.

– Эльвира, Эльвира, сколько же загадок ты еще скрываешь, – подумала про себя, и уже собиралась пойти назад, как вдруг поняла, что меня смутило – одного портрета в галерее не хватало – портрета матери Эльвиры.

Где же он? Я вновь воззвала к воспоминаниям, что хранил в себе кулон, сейчас висевший у меня на шее и надежно спрятанный от чужих глаз. Они мелькали у меня в сознании какими-то отрывками. Кажется, Эльвира вообще не помнила своей матери. Вот маленькая девочка, которую держит за ручонку няня, стоит на крыльце в нарядном платьице и встречает новую хозяйку дома, которую привез отец после их свадьбы – эффектная блондинка, одетая в роскошное белоснежное кружевное платье, выходит из кареты, и идет под руку со своим новоиспеченном мужем с гордо поднятой головой.

– Эльвира, – говорит граф, – познакомься, это леди Инния, моя жена и твоя новая мама.

Девочка снизу-вверх смотрит на улыбку красивой дамы, которая не затрагивает ее холодных голубых глаз, и опустив головку, приседает в изящном книксене, который она разучила только накануне вечером, желая понравится своей новой маме.

– Эльвира, следи за локтями! Что за манеры! – резкий окрик мачехи заставляет девочку сжаться за обеденным столом и опустить руки на колени. Она боится вновь что-то сделать не так, поэтому делает вид, что больше не голодна.

– Здесь мы сделаем женские гостевые покои. А может и детскую. Давно пора вынести отсюда это старье, – леди Инния ходит по гостиной покоев, в которых когда-то жила мать Эльвиры, и раздает служанкам указания, брезгливо при этом морщась. – Одежду выбросите, все безделушки в коробки и на чердак, позже разберусь, что с ними делать, шкатулки перенесите в мои покои. Да, и снимите уже этот ее портрет в галерее, его тоже отнесите на чердак. А с Эдвардом я этот вопрос улажу.

Маленькая девочка, затаив дыхание, стоит в коридоре за дверью, где ее не видно, и слушает слова мачехи. Она не помнит свою маму, и не ходила в ее покои, так как они после ее смерти всегда были закрыты. Но ей жалко портрет в галерее. Он – единственное в доме, что напоминает ей о маме. И она часто тайком пробирается туда и, остановившись, подолгу рассматривает ту, что подарила ей жизнь, рассказывая ей о своих горестях и затаенных надеждах. И иногда ей кажется, что мамины яркие зеленые глаза, совсем как у нее, смотрят на нее с сочувствием и любовью – любовью, которой ей теперь так не хватает в этом доме…

Вынырнув из воспоминаний, я решительно направилась на чердак, внутренне кипя от злости. История мачехи и падчерицы не нова, но почему-то история Эльвиры задела за живое, как будто это касалось лично меня. Впрочем, наверное, так оно и было. Чем больше я узнавала о ней, тем больше ее жизнь сплеталась с моим сознанием. И отец тоже хорош, неужели не видел, как одиноко живется его малышке дочери? Или, женившись снова, он тут же списал ее со счетов, думая лишь о молодой жене и будущих наследниках мужского пола?