Вдовье счастье (СИ) - Брэйн Даниэль - Страница 65

По коридору кто-то прошел, ни я, ни Вершков не отвели друг от друга взгляда.

— Сукин сын, — сквозь зубы выдохнул Вершков. — Оба они сукиных сына.

Нет повода не согласиться. Я не знала, какую роль играл Леонид, что должен был сделать мой муж, кто закрыл заслонку, кто крался с подушкой — и закрывал ли, крался ли.

А роль Григория? Вершков хотел жениться на княжне Вышеградской.

— Я знаю причину своего вдовства. Вы рассчитывали, что мой муж убьет Вышеградского на дуэли, еще бы, у Григория такой опыт, но увы, ваши чаяния не оправдались.

Григорий мог многое рассказать Вере на смертном одре, быть может, и рассказал, кто знает, свидетели мертвы все, кроме Лукеи. Княжна — молодая влюбленная дура, я пропахала ее мечту крестьянским плугом, добавив битой по розовым очкам. За что она влепила Вершкову пощечину, за подсчет слоев кисеи?

— Вышеградский не давал согласия на ваш брак с княжной, вы нашли гениальное решение. Но что должен был получить Григорий, ведь денег у вас тоже нет?

Я никогда так не блефовала, но вместо паники кровь будоражил адреналин. Я балдела от ощущения власти, а это опасно, это затягивает. Вершков не отвечал мне ни да ни нет, смотрел на свои огромные руки, и мне казалось, что тонкий лед под моими ногами уже потрескивает.

— Дочь, — коротко бросил он, не поднимая головы. — Княжну Марию.

Как Григорий собирался обосновать опеку? Вышеградский, зная, кто настоящий отец Марии, оставил распоряжения? Перед дуэлью он их, вероятно, отменил, но также он мог надеяться, что поединок не состоится

— Вам одна княжна, моему мужу другая, вам доверенность от жены, ему состояние подопечной. Изобретательно, а Леонид?

А Леонид изобретательный план Вершкова переделал под себя. Меня и мою мать в могилу, а Петр Аркадьевич на порог не пускал безалаберного племянника, что спасло ему жизнь. Опека над моими детьми — и вот они, деньги, но сам Леонид ни за что бы до этого не додумался.

— Вы все разболтали Леониду? Изумительно глупо.

Ну, кто-то же должен был отдать Лукее приказ закрыть заслонку.

— Ваша баба слишком строптива, — проворчал Вершков, вертя шеей в жестком воротничке и потирая подбородок, я воспользовалась этим и как бы случайно переместила руку поближе к ножу и почти положила на него пальцы. — Взяла бы деньги и не сделала ничего, она слушала одного барина. — Он помолчал, я следила за каждым его движением, он — за моим, мы квиты, забавно, что он опасается меня. — Нам, Вера Андреевна, аукаются наши ошибки. Если бы я лучше вас знал, но я считал, что знаю достаточно, я не связывался бы с Григорием, я сделал бы вас вдовой, а после подсунул Вышеградскому. А может…

На хрустальных гранях графина играли отблески пламени, в комнате было жарко как в аду, Вершков встал и взял бокал, щелкнув перстнем и звякнув им об отполированное стекло.

— А может быть, я сделал все правильно, — задумчиво произнес он и широко улыбнулся. В лице его не было никакой фальши, в глазах стоял полумрак. — Вас же спасли, но вы не утерпели, взялись за старое. Выпейте лимонад, Вера Андреевна, и расскажите, когда вы узнали, что Мария дочь Григория, неужели он сам вам об этом сказал?

Он держал бокал в руке — не дотянуться, а если я откажусь, он напоит меня силой. Ему ничего не стоит схватить меня за горло, но когда он вцепится, я ужалю. Правая рука его сцапает меня за шею, большой палец надавит на подбородок, и мне станет открыто его запястье. Я сжала нож, главное, чтобы Вершков подобрался ближе.

— Что? — переспросила я, хлопая глазами и поднимаясь. — Что вы сказали?..

— Пустое, Вера Андреевна, сядьте и пейте. Вы бледны.

— Мой муж мне изменял.

Сгорел сарай, гори и хата, но артистизма не достает. Вершков перегнулся через стол, толкнул меня в кресло, но ему нужно обогнуть стол, так пусть считает, что я покорилась. «Бей, когда противник решит, что ты сломалась, — наставлял меня мой заботливый куратор-«браток». — Бей всегда только наверняка».

Дверь открылась, впустив звуки бала и воздух, Вершков остановился на полпути, безмятежно кивнул князю Илларионову, повернулся ко мне, выпил лимонад залпом, и бесконечно долгие доли секунды мы смотрели друг другу в глаза последний раз в жизни.

Я встала, Вершков поклонился и вышел. Гофмейстер озабоченно покачал головой, полез за пазуху, протянул запечатанное письмо.

— Эти вопросы, Вера Андреевна, — пояснил он, — вам зададут, когда вы явитесь на заседание сената. Прошу отнестись к ним внимательно, часть вопросов возникла у его императорского величества лично. Ваши прожекты значительны для империи, от того, насколько вы будете убедительны, зависит многое, в том числе и для вас. Позволите спросить деликатное?

А если я не позволю, что тогда? Но любопытство пересилило даже досаду от того, что Вышеградский наобещал мне невозможное.

— Спрашивайте, ваше превосходительство.

— Ко двору вы возвращаться не намерены? — Илларионов посунулся вперед, глаза блеснули азартом профессионального шпика. — Было жаль лишиться ваших наблюдений. Выводы не ваша сильная сторона, но детали… нет?

Я помотала головой. И орден бы не помог, я не хочу вариться в придворном котле даже за все золото мира. Я сунула письмо под манжету, посмотрела на дверь поверх плеча Илларионова.

— Не смею задерживать, Вера Андреевна. Я провожу вас к экипажу, — предложил он, подавая мне руку, и едва мы вышли, кликнул лакея и что-то негромко ему приказал. — Сюда, верно, вы не желаете, чтобы видели вас. Скромность похвальная.

Мы прошли мимо открытой настежь комнаты, где состоялась моя встреча с императрицей, я не дошла всего три двери, но к лучшему. В соседнем помещении несколько лакеев сновали у стола и расставляли яства.

Из бального зала донесся крик, потом еще, музыка стихла, хлопнула дверь, кто-то понесся по коридору. Илларионов ухом не повел, обычный обморок, мало ли глупых дам затягивают в корсет живот на шестом месяце.

Не обвинят ли меня в убийстве Вершкова? Скольким людям Вера сломала жизнь? Какими были ее поступки? Каждый день принесет немало открытий, но останется исправлять ошибки или усугублять… смотря что лучше. Считаться со мной не будут, наоборот, чем выше я поднимусь, тем больше подножек подставят, но не впервой, прорвемся, я знаю как.

Неожиданно теплой была весенняя ночь, возле расписного экипажа с гербами прохаживался холеный кучер. Кусты поодаль размеренно шевелились — страстям человеческим не преграда ничто, но нравы, какие же нравы! Мой век называли распущенным и приговаривали, с тоской глядя на календарь — вот в старые добрые времена!

Старые добрые времена, возвышенные, с удушливым ароматом балов, с деревянным выражением лиц презирающих всех лакеев, с дворянками, способными на кражи, с дворянами, готовыми даже убить из самых высоких побуждений — из-за денег. С витиеватой литературой, с щедростью нищих рук, с долгами и разорившимся имениями, с вежливостью королей и губительной почтительностью прислуги. С гордыней, со жребием — дуэль или яд, с уязвимостью каждого, будь то монарх, дворянин, купец, крепостной… Романтизация несовершенств и плач по утраченным недостаткам.

Переругивался с кем-то Ефим, Илларионов откланялся, лакей закрыл за ним дверь. Гофмейстера поджидает много открытий, интересно — отправятся гости за стол или Вершков им отобьет аппетит? Я завтра узнаю.

Я завтра… придумаю еще что-нибудь. Утро брызнет розовым на облака, туман над рекой поднимется и растает, поползут по столичным улицам, проникая во все дома, наисвежайшие светские сплетни, мое имя, не исключено, еще прополощут, и не один раз. Но прежняя Вера отплатила сполна тем, от чего мечтала отмыться. Если бы не ее всем известная связь с Илларионовым, Вершков не признал бы, что проиграл. А так… Я могу спать спокойно наконец.

Снять бальную мишуру, забраться под одеяло, обнять детей, закрыть глаза. Я приняла второй шанс, каким безысходным он поначалу бы ни казался, и мне есть за что быть благодарной. За молодость и красоту, за ум, за мою хватку, за то, что я умею говорить нет, за мое будущее, за эту ночь, за то, что я выжила — а значит, буду жить долго.