Дело глазника - Персиков Георгий - Страница 11

В общем, заводиться со всем этим и воевать с Акуловым Роман Мирославович не имел совершенно никакого желания, а потому попытался быть предельно вежливым и внимательным, чтобы у Николая Лукича даже подозрения не закралось, что он, столичный сыщик, им не впечатлен и не восхищается, аки пылкая гимназистка.

Старший патологоанатом с подозрением покосился на него, но все-таки, сверкнув моноклем, стал просматривать свои записи:

– Та-ак-с… У покойного отсечена голова. Разрез…

– Прошу прощения, Николай Лукич, – с крайней степенью вежливости перебил сыщик, – я хотел бы сначала осмотреть тела предыдущих жертв преступления.

– А-а, так бы сразу и сказали. А то полицмейстеры привезли этого, – Акулов ткнул карандашом в сторону тела околоточного, – бросили, велев только определить его к другим пяти кадаврам, кои по этому делу проходят… Кстати, если хотите знать мое мнение, то далеко не факт, что все эти трупы – дело рук одного душегуба.

– Отчего же? – удивился Муромцев. – Все убиты одним способом, у всех отсечена голова, травма от удара, удалены глаза…

– А потому, что нет ничего общего между ними. Вообще ничего, кроме этого самого жуткого способа. Вот, к примеру, в Лондоне убивец был… как бишь его?..

– Джек-потрошитель.

– Да, верно!.. Мерзостное какое прозвище… Так вот. Он одних падших женщин истреблял. И я считаю, что на такие действия пойдут только люди, скорбные душевно. А у таких недугов всегда есть какая-то своя внутренняя логика, которая побуждает их действовать определенным образом, выбирать только специфические объекты… Тут, конечно, налицо определенные закономерности – с этими головами и глазами. Но и только. А что, если кого-то из них убил душевнобольной человек? А кого-то – кто-нибудь другой? Какой-то подражатель, к примеру, а? Не задумывались?

Акулов ткнул в сторону сыщика пальцем, будто подчеркивая, что подловил того на недальновидности и узости взгляда. Идея его, конечно, не была лишена смысла, однако Муромцеву было что возразить:

– Очень хорошее наблюдение, Николай Лукич. Я бы даже сказал, отличное.

Акулов приосанился и закивал с видом снисходительного триумфатора.

– Однако, – продолжал Роман Мирославович, понемногу распаляясь, – кроме лондонского душегуба современной криминалистике ведомо немало и других случаев серийных убийц. Взять, к примеру, Уильяма Палмера – тоже британца. Он убил тринадцать человек. Отравил, будучи по образованию медиком. И жертвы его были, можно сказать, случайными, так как он преследовал только одну цель – обогащение. Или вот другой маниак – Мануэль Ромасанта. Испанский душегуб, который буквально рвал своих жертв, как дикое животное. На суде, кстати, и оправдывался тем, что якобы страдает «клинической ликантропией» и не помнит себя в таком состоянии. Так у него жертвы тоже были самые разнообразные, вплоть до двенадцатилетней девочки. Или можно вспомнить уэст-портских убийц…

– Хорошо-хорошо, – с раздражением в голосе перебил Акулов. – Я понял. Идеи какого-то провинциального работника морга столичному корифею неинтересны.

– Да нет, что вы! Как раз наоборот. Я с радостью…

– Не стоит. Вернемся к трупам. Вы хотели посмотреть на других жертв. Что же, прошу-с. Мне еще надо с новым кадавром закончить.

Старший патологоанатом сделал широкий жест в сторону стоящих у стен каталок и демонстративно вернулся к изучению трупа околоточного.

Вздохнув, Роман Мирославович смирился с тем, что дружбы с местным прозектором не вышло, и пошел смотреть на тела. Тщательно осмотрев каждую жертву, он аккуратно накрыл последнего из пяти покойников простыней и снова направился к старшему патологоанатому.

– Спасибо, Николай Лукич, что предоставили такую свободу действий, – попытался еще раз навести мосты Муромцев. – Однако я, к великому моему сожалению, в анатомии сведущ крайне мало, так что мне понадобятся ваши пояснения.

– Если надо, извольте, – без энтузиазма отозвался Акулов.

– Скажите, какое, вы предполагаете, использовалось орудие убийства? Я заметил, что края срезов довольно рваные.

– Ну-у… я думаю, что это могла быть сабля, например. Или другой подобный инструмент. Палаш.

– Хм, понятно. А причина смерти какая?

– Что значит – какая? Отсечение головы, понятное дело.

– И ничего другого? Вот же на теменной доли однозначно видно травму.

– А что может быть другое? Травмы пост-мортем, от падения тела.

Старший патологоанатом набычился и стал смотреть на сыщика исподлобья. Монокль его недобро поблескивал.

– То есть, по-вашему, убийца просто подкрался из-за угла и отсек голову саблей?

– Отчего же такого не может быть? – уже не скрывая сарказма, полюбопытствовал Акулов, но затем глянул в свои записи и немного стушевался. – Правда, у одного из покойных… сейчас… ага, вот. У Ивана Непомнящего, каторжника… ну да, тут однозначная травма от удара. В области виска есть травма, нанесенная, судя по всему, неким дробящим заостренным предметом вроде кастета или свинчатки.

– Ого, очень интересно, – сыщик подался вперед, стал пальцами потирать лоб, но, быстро опомнившись, убрал руку. – И это стало причиной смерти?

– Сложно сказать. Вполне вероятно.

– Ну вы же вскрытие проводили, осмотр тела…

Николай Лукич собирался возмутиться такому беспардонному покушению на свой авторитет старшего патологоанатома, но не успел. Дверь в прозекторскую с грохотом распахнулась, и в помещение ворвался высокий бородатый брюнет, на ходу продевая руку в рукав несвежего медицинского халата.

– Как вы?! – задохнулся Акулов, глядя на нарушителя. – Кто вас?.. Я же велел не пускать! Убирайтесь отсюда немедленно, Барабанов! Здесь не место для ваших мистификаций и позерства!

– Сами вы… – запальчиво начал было брюнет, но тут его взгляд упал на Муромцева, и фокус сразу переключился. – Вы-то мне и нужны, сударь!

– С кем имею честь?..

– Нестор Барабанов, магистр естественных наук Санкт-Петербургского медицинского института, доцент… и тот, кто даст вам ответы!

Последнюю фразу молодой человек произнес с таким пафосом, что Роман Мирославович чуть не прыснул от смеха, однако и тут подоспел старший патологоанатом, с ядом в голосе заметивший:

– Бывший доцент, батенька, бывший.

– А и что, что бывший? – тут же взвился Барабанов. – Наука всегда в моем сердце. И моего внутреннего устройства не изменит даже ссылка в эту дыру!

– И за что вас сослали? – поинтересовался Муромцев, глядя на незваного гостя со все большим любопытством. Тот казался ему смутно знакомым, будто они уже встречались раньше. Но вспомнить, где и когда, никак не получалось.

– За вольнодумство! – отрапортовал между тем Барабанов. – И страсть к естествознанию!

– За крамолу, – не преминул встрять Николай Лукич. – За крамолу, свинское отношение к начальству и сомнительные опыты. Вы врите, да не завирайтесь, голубчик. Решили себя Дон Кихотом перед столичным следователем представить? Но я-то вас знаю как облупленного.

– Ничего вы не знаете! И не хотите знать! Что по вашим выводам насчет этих убиенных сразу видно.

– Да как вы смеете?!

– Прекратите, господа! – возвысил голос Муромцев. От этой перепалки у него разболелась голова, и, морщась от накатывающих мучительных волн, он стал с силой тереть пальцами лоб. – Барабанов, если у вас есть что сказать по существу – говорите. Если нет, я не располагаю временем и желанием выслушивать ваши склоки…

– Есть! Есть что сказать. Аутопсию-то я проводил. В отличие от… У всех, кроме последнего.

– Хорошо. Слушаю.

Пульсирующая боль над переносицей понемногу отступала. Но, похоже, Акулов не собирался облегчить Роману Мирославовичу жизнь и снова встрял с комментарием:

– Только вы имейте в виду, господин старший агент, что все сказанное этим господином не более чем его частное мнение.

– Приму к сведению, господин старший патологоанатом.

Сыщику до смерти надоел этот мелкий злобный сатрап, и он больше не пытался наладить с ним контакт. Напротив, одарил таким тяжелым взглядом, что Акулов попятился.