В эльфийской резервации (СИ) - Бунькова Екатерина - Страница 30

- Вот помню, поехали мы как-то с Володькой на рыбалку, - рассказывал уже чуть захмелевший дядя Боря. – Поставили, значит, палатку, удочки воткнули. Сидим, пьем, баб обсуждаем. И так нам, понимаете, хорошо стало, что и забыли совсем, зачем приехали. Так что когда дождь пошел, мы даже не расстроились: в палатку залезли и дальше «греемся». А потом и заснули как-то незаметно. Просыпаемся – что такое? Будто змеи под палаткой ползают. Все шевелится, хлюпает, сырость кругом. А палатка-то хорошая была, новая. Я за молнию-то хватаюсь – вжик. И тут нас ка-а-ак зальет! Это, значит, дождик-то палатку подмыл, а мы и не заметили. Ой, грязищи было… А Володька тогда как раз женат еще был. Ох ему и досталось…

- И не говори: эти бабы… - тоже порядком захмелевший Андросий Кузьмич согласно покачал головой, но тут же спохватился. – Пардон, дамы, мы не о вас.

- Да знаем мы все ваши мужские разговорчики, - отмахнулась одна бабка-коммерсантка, имени которой Аня так и не вспомнила. – Вечно у вас жены во всем виноваты.

Бабка сжала сухой кулачок, будто вспомнив что-то обидное. Наверное, будь у нее зубы, она бы и зубами скрипнула. Аня тихо хмыкнула в своем укрытии. Оказывается, даже очень старые женщины еще обижаются на мужей. Пусть даже усопших.

- Товарищи, не ссоримся, - учительским тоном остановила их тетя Марина. – Незачем покойника беспокоить.

Все глянули на пустой стул и синхронно перекрестились, хотя крещеных среди присутствующих было хорошо, если половина.

- Но у Володьки жена все равно стерва была, - не стерпел Андросий Кузьмич. – И работа Володькина ей не по душе была, и дом. Все норовила выбросить его коллекцию.

Он махнул подбородком на склад советского барахла на полках.

- Да, это хорошо, Анечка, что ты его вещи не выкинула, - мягко перевела тему тетя Марина. – Пусть память о нем живет. Хороший был человек.

- Только безбожник, - вдруг заявила бабка – коммерсант по иконо-заговорной торговле.

- Нюрка! – одернула ее соседка, пихнув локтем в бок. – О мертвом или хорошо, или никак.

- А я ругаю, что ли? – пожала плечами бабка. – Просто виданное ли дело: в печке сгореть?

Аня, все это время изнывающая в своем углу между телевизором и окном от скуки, вдруг удивленно вскинула брови. Вот тебе раз! Так дядя Володя на пожаре, что ли, погиб? А говорили, от болезни.

- Не в печке, а в крематории, - поправила ее тетя Марина, недовольно поджав губы, а Аня снова разочарованно от них отвернулась. Вот охота им обсуждать такие пакости? Будь она так близка к смерти, поскорей успевала бы доделать все, что планировала – на море, там, съездить, мир посмотреть. Но уж точно не копила бы себе на похороны и не трепала нервы пустыми попытками объяснить внукам, что ее, дескать, вскрывать никак нельзя, но нужно обязательно дождаться, пока не завоняет, чтобы точно убедиться, что умерла, а не в летаргии. Бррр!

- Все одно, не по-христиански, - покачала головой бабка. – И похоронили его не знамо где. Все наши деды и прадеды на Косяковском кладбище лежат. Там и для него местечко оставили, хорошее такое, у елочки, а он… Тьфу!

- Ну что вы, Марья Петровна, - укоряюще посмотрел на нее и Андросий Кузьмич. – Отличное у него кладбище, для государственных чинов. Куда как получше старого Косяковского. Чистенькое, ухоженное, охраняемое. Я бы тоже в таком полежал, да не положено. Это вот Агнесса Марьямовна, глядишь, и дослужится до такой чести. Похоронят подле дядюшки. Может, даже оружием погрохочут торжественно.

Аня подавилась расстегаем и принялась кашлять. Вот уж куда она в ближайшие годы не собиралась, так это на кладбище. Ни в прямом, ни в переносном смысле. Хотя, в прямом, наверное, следовало: хоть могилку навестить.

- Может, и погрохочут, да никто не услышит, - стояла на своем бабка. – Нас вот даже на погребение не пустили. Слыханное ли дело? Перед самым носом железными воротами – хрясь! У меня чуть инфаркт не случился. До сих пор сердце колет.

Бабка поморщилась и потерла себя рукой где-то в области поджелудочной.

- Ну, откуда нам было знать, что туда пропуск требуется? - попыталась успокоить ее тетя Марина. – Хотя, могли бы и догадаться: как-никак, правительственный объект. Андросий Кузьмич, вы бы выписали нам пару пропусков, а? Нехорошо как-то, даже могилку не навестить. Мы ведь и венок большой купили уже. Так до сих пор у меня дома и лежит, жуть наводит.

- Я бы рад, да сам не знаю, куда за этими пропусками идти, - развел руками Анин начальник. – Володька про свою фельдъегерскую контору знал куда как побольше меня. Я-то что? Я почтой заведую. Мне эти фельдъегерские бумажки даже читать нельзя. А вот если Агнесса Марьямовна…

Все присутствующие одновременно повернулись к Ане.

- А… - растерялась девушка так, что даже рыба из расстегая вывалилась ей на колени. – Да я пока тоже плохо тут освоилась. Может, потом как-нибудь…

Гости не стали настаивать: отвернулись и продолжили разговор.

- Все одно безбожник он был, - покачала головой вредная бабка-иконщица. – И Микола этот такой же. Вот уж кто точно знал, где пропуска оформляются: сам-то прошел на кладбище и горшок этот с прахом занес. А нас не пустили.

- Миколу лучше не трогать, - нахмурилась тетя Марина. – Странный он, ну его. И как ты, Анечка, не боишься?

- Да я, вроде, привыкла, - осторожно сказала девушка. Микола действительно больше ее не пугал. Он был как будто живым придатком дома – всегда спокойным, неторопливым, обстоятельным. Понаблюдав пару дней за его работой, Аня поняла, что без богатыря-«домового» ее новый дом попросту развалится.

- Микола действовал, как в завещании написано, - напомнил Андросий Кузьмич. – Нечего его осуждать. Как ему Володька при жизни сказал, так он после его смерти и сделал: последнюю волю, заверенную нотариусом, предъявил, от вскрытия тела отказался, в крематорий его сам отвез и сам привез урну обратно.

- А горшок с прахом уронить – это ему тоже Володька завещал? – ехидно уточнила бабка, а потом повернулась к девушке. – Анютка, вот ты, поди, не знаешь, а ведь дядька-то твой у самых ворот что ни на есть просыпался, ей-богу! Этот Микола – балда стоеросовая – на плечо его поставил, наклонился в дверном проеме, чтобы башкой не стукнуться, да и просыпал! Крышка-то как громко сбрякала – чудом не разбилась.

- Ой, Нюра, не поминай, - две другие бабки перекрестились. – Как собирать-то неловко было. Берешь в ладошку – пыль пылью, холодненькая и тяжелая. А в голове мысль: это ж все, что от человека осталось…

- И на столе вот тута чуток просыпалось, - напомнил немногословный сосед. – Это когда толпа была. Толкнули горшок, он и просыпался: на стол да на пол.

Аню передернуло. И с этого стола она ела. Нет, чтобы сначала какую-никакую уборку организовать.

- Ой, не дай бог в огне сгореть! – подхватила бабка-иконщица. – Это ж прямым ходом в адское пламя! Нет уж. На тот свет надо в своем теле отправляться, в одеже своей да с любимыми бусами. И крест непременно свой в могилу унести – чтобы ангелы тебя с кем другим не попутали. А Володька глупость придумал – в пепел сгореть. Грех!

- Все мы однажды станем прахом, чего бояться? – остановила их спокойная, но уже немного раздраженная темой беседы тетя Марина.

- Э, нет! – не унималась бабка. – Точно вам говорю: это Володька не хотел из дома уходить. Знаю его, он сразу так и задумывал. Вот и просыпался, чтоб хоть пылью у порога остаться.

- Типун тебе на язык! – другие бабки заплевались, прогоняя нечистого. – Что несешь, тоже, на ночь глядя?

- И правда, - спохватилась тетя Марина. – Пора нам, товарищи. Анютке с Миколой еще за нами убирать.

И клуб «Для тех, кому за шестьдесят пять» начал расходиться – к огромному Аниному облегчению. Не то чтобы она недолюбливала стариков, просто поговорить ей с ними толком было не о чем, а слушать их бесконечные однообразные воспоминания про рыбалку, пилораму или чьи-то деревенские глупости было не интересно. К тому же, ей отчего-то было неуютно весь вечер: будто чужой взгляд пялился на нее из темноты - даже шея чесалась. Но сколько бы Аня не вглядывалась в сумерки за окном, ничего не могла там разглядеть. Похоже, опять кто-то ушастый среди ночи с заказом на доставку приперся, да не захотел себя выдавать, пока в доме посторонние.