Пожарная застава квартала Одэнмате (СИ) - Богуцкий Дмитрий - Страница 34

— Женщина с красным сямисэном угостила их на отдыхе табаком с опиумом.

— Женщина с красным сямисэном? Да, помню такую.

— Когда дурман подействовал, появился сам Белый Ямабуси и еще трое. Они оттащили их глубже в лес и там задушили. Господин Ханосукэ очнулся и попытался вынуть меч, но Белый Ямабуси перебил ему горло своим посохом. Потом прибежал тот, кого они оставили следить за вещами, он кричал, что пришел тайный мечник и унес ящик.

— Тайный мечник?

— Это такая уловка при перевозке денег — когда один из воинов притворяется больным или старым… Или увлеченным дикими семенами садовником. Разбойники знают о ней — но они поверили, что вы действительно просто садовник-попутчик, и упустили вас из виду. Они не решились сразу преследовать вас. Они заметали следы — боялись, что вы поднимете станционную охрану на дороге.

— Где они сейчас?

— Остались позади. Я не следил за ними больше — я искал вас. Мне нужно знать, что теперь. Что мне делать дальше. Пойдете ли вы вперед или будете ждать подкрепления? Если бы все шло как обычно, я бы вам не показался, но одному мне не защитить груз, а вам, я вижу, нужна помощь.

Это так, он прав, одному очень тяжело, помощь мне нужна. Но твоя ли помощь?

— Мне нужно подумать, — ответил я.

Он поклонился до пола:

— Я снял комнату в начале коридора. Мимо меня никто не пройдет незамеченным. Я буду там.

И ушел, не забыв поклониться от дверей, — какой воспитанный приказчик…

Значит, Белый Ямабуси лично идет за мной. Я не обратил внимания на мгновенный страх своего тела — дело обычное. Это мой разум должен быть чист — я должен принять правильное решение.

Опиум. Почему опиум?

Перебить шею посохом — вот это Белый Ямабуси, это на него похоже. Но опиум? Женщина с красным сямисэном. Итиро. Здесь не хватает каких-то кусочков. Я не понимаю всего вполне. Поднять облаву на разбойников? Но, во-первых, никто не будет слушать меня, пришлого, я могу сделать донесение здешнему начальству, оно, может, и будет кого-то искать по остывшим следам, но больше станут вытрясать из меня самого. В первую очередь это дознание меня же и остановит и выдаст всем мое положение. И я не могу выпустить ящик из виду — а его точно отберут, хотя бы на время, и вскроют — а вдруг там действительно камни?

Значит, Итиро. Ящик тяжелый — далеко с ним не убежишь, колени из суставов выскочат. Значит, он несет — а я смотрю по сторонам. Вопросов это ни у кого не вызовет. Как воин на задании, я имею право нанять простого носильщика. Вот и посмотрим, какой он там приказчик…

Кто-то скажет — неприлично самому иметь дело с нижестоящими. Я не скажу. Я сам не слишком высоко поставлен. Сейчас главное — дело. Приличия могут и не пригодиться. Куда сложнее было решиться впустить в дело княжества кого-то постороннего…

Хорошо, что у меня был опыт найма перехожих лесорубов для уборки упавших после тайфуна деревьев. А то ведь так и не поймешь сразу, откуда взяться за такое необычное дело…

Утром Итиро со смешанным чувством смотрел на денежный ящик, что я поставил пред ним во дворе гостиницы:

— Может, наймем носильщиков?

— Я бы хотел избежать появления среди нас еще каких-то чужих людей, — твердо произнес я.

Итиро намек уловил и только воздохнул безрадостно, шагнул вперед, взвалил с кряканьем ящик на себя и побрел, согнувшись под его тяжестью, к воротам.

Хлипковат приказчик. Впрочем, ящик действительно тяжелый.

Освободиться от его тяжести было окрыляюще. Я даже доставил себе удовольствие, остановился полюбоваться на знаменитые сосновые рощи Михономацубара, когда мы проходили их, вспомнив связанную с ними легенду о «крылатых одеждах» прекрасной девы Аяси.

Ближе к полудню мы достигли реки Окицу, где Итиро и свалился.

Пока он отлеживался на берегу около ящика, я заказал у торговца вразнос, промышлявшего у брода, здешнее особое блюдо из маленькой речной форели аю, жаренной на палочках. Наслышан, и потому было интересно попробовать. Половину отдал Итиро, сильно, кажется, его удивив:

— Рыба? — переспросил он, беря протянутую палочку, не подымаясь с берега.

— Да. Ешь.

Поели. Было вкусно — хвалили эту рыбку не зря.

Потом мы собрались, перешли мелкую в это время года реку по колено в воде и начали подъем в горы.

К вечеру того дня мы перешли перевал Сэтта. Сверху было видно море — залив Саруга, усеянный белыми квадратными парусами рыбачьих лодок и больших кораблей, и вдали вполне уже четкий конус горы Фудзи, еще белый от снега.

Наверху было холодно — пар вырывался изо рта.

Спустившись вниз уже поздно вечером, мы остановились в гостинице на станции.

В гостинице мы вновь сняли комнаты раздельно. Меня это устраивало. Приказчик так умаялся за день, что, кажется, завалился спать, даже не обмыв ног. И это, кстати, по-моему, подтверждало его личность. Воин, даже молодой, такого себе бы не позволил, а разбойнички — люд крепкий. Значит, он тот, за кого себя выдает. Наверное.

Утром Итиро выглядел неважно. Сонный и не отдохнувший. Я мог его понять.

— Может… — вновь начал было он, но осекся о мой взгляд. Понять я могу. Но разрешить — нет.

Стали делать чаще остановки в пути. Вроде бы Итиро от этого полегчало. Я с грустью смотрел на деревья и кустарники, мимо которых необратимо проходил, — теперь у меня не было возможности покопаться там. И вряд ли я здесь еще когда-то побываю. Жаль.

Я и Итиро помолились за Ханосукэ и его воинов, погибших в пути, у встреченного придорожного святилища — маленький Будда из серого камня в новом алом передничке, повязанном прихожанами, неуловимо улыбался прохожим. Я просил спокойного упокоения погибшим — ведь их неотомщенная смерть и неведомая могила грозили им стать злыми неупокоенными духами…

— Славлю Будду Амида, — произнес Итиро, кланяясь святилищу, перед тем как взвалить ящик на спину. Почтителен.

За три следующих дня мы прошли от Камбары до Нумадзу, где над «полем тысячи сосен» в тени горы Аитака расположилась очередная станция.

Рядом шли новые люди, прежние запомнившиеся лица мне не попадались. Это немного успокаивало.

— А ты сам откуда родом, Итиро?

— Из самой Осаки. А дед мой был родом из Ёсино.

— Братья есть?

— Есть, конечно. И сестры. Младшие.

— Понятно…

Все это время я наблюдал за ним. Моему беспокойству не за что было уцепиться. В Осаке я никогда не бывал и подловить на неточностях не мог. Он был даже где-то образован, знал больше, чем просто счет, учился, похоже, письму и чтению по «Пятикнижию», как нынче заведено в торговых семьях, алчущих таким образом поднять статус бесславного ничтожества своего сословия. Но ничего необычного или исключительного. Ел он то, что я покупал. На тяжесть больше не жаловался. В Эдо собирался проводить меня до усадьбы нашего князя — а затем идти с отчетом в отделение дома Едоя в районе Канда.

В других обстоятельствах из него мог бы получиться неплохой пехотинец, крепкий и исполнительный.

Мы шли себе и шли. Я совершенно оправился после того ночного перехода, и ожоги под коленями после прижигания начали заживать.

Все это время Фудзи незаметно надвигалась на нас, занимая все больше места, блистая понемногу менявшей форму снежной шапкой, поражая в разное время дня удивительным ходом облаков вокруг вершины, а потом так же незаметно начала удаляться. Мы приближались к Эдо.

Впереди лежал перевал Хаконэ. И застава на перевале, которую очень непросто преодолеть.

Застава на перевале Хаконэ, на самом гребне большие ворота, длинная ограда и стража, присматривающая за тем, чтобы ее никто не попытался обойти. Заставу эту очень сложно преодолеть, очередь желающих пройти выстраивается с самого утра, придется ждать. Ханосукэ, когда был жив еще, помню, жаловался, что терял на этой заставе и день, и два. Страже на перевале нет дела до срочных нужд путников. Их дело досматривать всех — особенно приличных женщин.