О нём (СИ) - Резник Юлия - Страница 22

– Ладно, это мы потом обсудим. Время еще есть.

– Я никуда без тебя не поеду.

Муса как-то странно на меня смотрит, потом, вроде, согласившись, кивает. И я, наконец, хоть немножечко расслабляюсь. Я еще не знаю, что Гатоев все равно сделает по-своему. Я еще на что-то надеюсь… И так слепо верю ему.

Когда пять месяцев спустя я улетаю, у меня даже мысли нет, что мой муж отсылает меня… навсегда. Просто папе становится хуже. Просто его лечение на родине не дает никаких результатов. Просто я его сопровождаю на обследование в одну из лучших европейский клиник, готовых за него взяться. И задерживаюсь там, потому что… Аллах, мне не позволяют вернуться. У меня даже паспорта отбирают. И старый телефон, по которому меня могут найти. Кто может? На этот вопрос Муса отвечает туманно. Ссылается на то, что в разгаре борьба за главное кресло в их ведомстве. Говорит, что он тоже оказался в эту самую борьбу втянут. А на мой вопрос, зачем ему это долбаное кресло такой ценой, Гатоев не отвечает. И только с силой сжимает челюсти. Докопаться бы до сути. Но я так уязвима, что не могу. Не могу настоять на своем. Не могу вывести мужа на откровенность. И только плачу, плачу, плачу… Самой себе опостылев. Муса просит успокоиться. Говорит, что так я превращу нашего сына в неврастеника еще до рождения. Он прав, да… Он, конечно же, прав. Но каждый наш разговор один черт заканчивается скандалом, и потому, наверное, в какой-то момент эти самые разговоры просто сходят на нет, ограничиваясь необходимым набором фраз. Ты как? Как малыш? Что говорят врачи?

В попытке как-то себе объяснить происходящее, я прихожу к выводу, что Муса отослал меня, лишь бы я ему не мешала. Чтобы жить, как привык. Чтобы трахать тех, кого хочет. Потому что не может он, ну не может месяцами обходиться без женщины.

А тут еще папа. Мой папа уходит. Я понимаю это раньше врачей.

– Я рад, Динара. Дождался. Могу уйти к ним с чистой совестью… Не плачь, моя девочка. Это счастье. Я столько лет этого ждал…

– А как же я?

– Ты, моя девочка, в надежных руках. О тебе я не переживаю. Будь счастлива…

Только осознание того, что отец умирает, не дает мне завизжать или, чего доброго, на него броситься! Он издевается?! В каких таких, блин, руках?! Вероятно, обезболивающие, которые ему дают, помутили его рассудок? Не может же он не понимать, что происходит?! Я! Одна! Я совершенно одна… Мне больно, мне плохо, мне нечем дышать. Я не плачу, нет. Слезы закончились. Но от предательства Мусы, ревности и любви, разъедающей ржавчиной мою душу, ощутимо трясет и мутит. Никогда я уже не буду счастливой…

– Ты же счастлива? – вдруг спрашивает отец, глядя мне прямо в душу.

– Конечно, – шепчу я, слизывая слезы. – Конечно, пап. Я тебя люблю.

– И я тебя люблю, мыш-ка.

Папин взгляд медленно стекленеет. Монитор вопит. Умар маленький в отчаянии толкается в животе. Прибегают врачи. Меня уводят. По ногам течет. И кто-то опять кричит… А дальше я ничего не помню. Только яркие, как маленькие солнца, лампы над головой и долгожданный крик моего сыночка.

– Привет. Вот ты какой… Ну какой…

Жадный. Это то, что я точно знаю. Не зря же он вцепился в грудь и теперь забавно рычит. По лицу текут слезы. Самый счастливый день. Самый ужасный. День, когда я осиротела, и привела в мир новую жизнь. День, после которого я никогда уже не буду прежней. Потому что мне не на кого больше оглядываться…

– Смотри, Золотинка, видишь, какой большой красивый самолет? А у него под крылом реактивный двигатель – вершина инженерной мысли, если верить во-он тем умным дядькам. – Проникает в мысли смутно знакомый голос. Оборачиваюсь на звук. Ну, надо же… Амалия с малышом на руках. Я как-то выпустил ее из виду, не до этого совсем стало, а она, получается, все же добилась своего. Родила. – То есть и моей мысли тоже, прикинь? – продолжает. – Иногда мне не верится, что я приложила руку к такому проекту… Это же сон! Кстати, а я тебе рассказывала, как еще называют реактивный двигатель? Нет? Да ты что! Огненным сердцем его зовут. Красиво, правда? А знаешь почему?

Амалия, улыбаясь, отворачивается от огромного окна, из которого открывается классный вид на летное поле, и вдруг начинает оседать. Как оказываюсь возле нее – не знаю. Вперед толкают инстинкты. Одной рукой отбираю у давешней любовницы ребенка, другой поддерживаю за локоть ее саму. И тут Амаль выворачивает прямо на мои туфли.

– Амалия? Ты как? Пригласить врача?

Перевожу обескураженный взгляд с ее лица на ребенка и обратно. В аэропорту же должен быть медпункт?

– Извини, пожалуйста, – чуть оклемавшись, Амалия торопливо забирает мелкую из моих рук. – Все нормально.

Словно боится, что я ей наврежу. Глупая. И как всегда, до чертей самоуверенная. Думает, мне до сих пор есть до них какое-то дело, а ведь по правде я об этой истории забыл и думать. Как-то резко не до того мне стало. Совсем. Теперь даже и вспомнить не могу, почему меня так колбасило.

– Нормально? – иронично пялюсь на свои туфли.

– Это просто волнение. Мы в первый раз летим. Да еще так далеко…

Ничего больше добавить к сказанному Амалия не успевает. Потому что к нам подлетает ее муж. Позволяя себя оттеснить, непроизвольно ловлю обрывки их разговора.

– Ты как?

– Я отлично. А вот туфли Мусы серьезно пострадали. Можешь достать из сумки влажные салфетки?

Усадив Амалию на удобный диванчик, Дима, так его зовут, не спуская ребенка с рук, умудряется открыть сумку. Невольно отмечаю, как ловко он управляется с малышкой. И уношусь в тот день, когда мне в первый раз дали подержать сына. Он был крохотным и похожим на сморщенный финик. Я осторожно, боясь сломать, прижимал его хрупкое тельце к груди, в которой вдруг стало так тесно, что затрещали ребра, и проклинал собственное косноязычие, не дающее мне сказать то, что я знаю, Динара тогда ждала от меня услышать…

– Спасибо, что помог, – выдергивает меня из воспоминаний Дима, протягивая упаковку салфеток.

– Пожалуйста.

Ничего не могу с этим поделать. Мое внимание целиком и полностью занимает ребенок. Я отслеживаю то, как слаженно взаимодействуют отец с дочерью, как он тонко чувствует, кажется, любое ее желание. И завидую. Я своего сына не видел уже два месяца.

– На папу похожа. Счастливой будет, – усмехаюсь я, чтобы хоть как-то оправдать свой интерес, и отворачиваюсь, чтобы вернуться на место, когда мне в спину прилетает:

– А тебя можно поздравить?

– Да. У меня сын, – киваю, сам дивясь тому, сколько гордости в моем голосе. А еще, наверное, тоски, которую Амалия наверняка принимает за что-то другое. Я же просто соскучился. Сердце огнем горит в предвкушении новой встречи. Я уже на самом деле не здесь. Я там, с ними… Мысленно хожу туда-сюда по детской, прижимая Умара к себе, пока Динара на пару с помощницей по дому собирают чемоданы в дорогу.

– Поздравляю, Муса. От души.

Киваю напоследок и ухожу. Краем сознания отмечая только, что нигде даже не екает.

Откидываюсь на диван. Мы с Динарой, считай, полгода порознь. А мой личный ад длится уже, пожалуй, что год. Просто поначалу я еще верил, что смогу справиться с одолевающей меня паникой. И пока обстоятельства позволяли, держал Динару при себе. Но какое же это было мучение… Чем сильнее разгорались мои чувства к этой девочке, тем острее становился страх. И нечего его не унимало. У меня развилась настоящая паранойя. К ней была приставлена такая охрана, что мимо бы и муха не пролетела, а я все равно дергался. Хватался за телефон, бесконечно проверяя установленные в доме камеры, и боялся… так боялся, что ее у меня отнимут. То есть уже их.

Ни одно кресло того не стоило, да. Ни одна месть. Мог бы с этой темы спрыгнуть – так спрыгнул бы, не задумываясь, но разве же мне оставили шанс выйти из этой игры? Нет. Тесть подставил меня по полной. Я должен был или на самый верх взлететь, или тупо уйти на дно. Какого-то черта Халилов не сомневался, что у меня получится первое. Лестно? Да. Но мне бы, сука, его уверенность. В этой партии я стал победителем только потому, что у меня была охренеть какая мотивация выжить. Ну и папочка с компроматом, тут ему, конечно, спасибо.