Княжич, князь (СИ) - Корин Глеб - Страница 51

— Сподручнее так.

— Да не сподручнее, просто рука у тебя в запястье недостаточно тверда, а ты вне боя не укрепляешь ее никак. Ленишься, княже! Слыхал, что ленивых в ратном учении потом за ноги оттаскивают? Если таковые еще при теле остаются…

Лезвие с шипением скосило траву под Кириллом — он едва успел подпрыгнуть — и тут же пронеслось над макушкой.

— Эй, так нечестно! — совсем по-детски вырвалось у него.

Брат Иов громко фыркнул, покрутив головою.

— С чего бы это? — искренне удивился десятник. — А так?

Его меч скользнул, словно желая обвиться вокруг вилецкого клинка — тот вдруг вырвался из руки и отлетел в сторону. Кирилл зачем-то посмотрел на пустую ладонь, пошевелил пальцами. Сказал с завистью:

— А так — мастерски.

Выловив меч из травы, спросил:

— Научишь хитрости этой?

— Княже, дети малые норовят первым делом изюмины из кулича повыковыривать. Уразумел, к чему веду?

— Да, мастер-наставник. Прости.

— Ладно, чего уж там… И снова повторю: руку не выставляй — враз лишишься. Твоя рука — это сам клинок. К бою!

Кирилл уже успел уяснить, что единственный глаз Залаты видит ничуть не хуже двух, а быстрые выпады и удары десятника на самом деле великодушно замедлены. Однако и за такими он едва-едва поспевал.

— Движешься неверно, княже.

— Ты о чем, мастер-наставник?

— Нападаешь справа — с правой ноги ступай. Слева — с левой. И шага не подготавливай. Ай, славно! А ну еще!

— Это мы завсегда! А теперь вот так…

— Княже! — запоздало воскликнул десятник. — Ох ты…

Кирилл выронил меч и схватился за руку. В траву закапала кровь.

— Воители-Хранители…

Отбросив свой клинок, Залата метнулся к Кириллу. Инок успел опередить его. Заставил развести стиснутые окровавленные ладони, осмотрел рану:

— Слава Богу, кости целы. Всего лишь сильный ушиб и кожа на пальцах ссажена — удар скользящим был.

— Моя вина, — сказал Кирилл, морщась.

— Ты, княже, опять слишком близко руку… — завел покаянно Залата.

— Угомонись, я всё видел, — откинув полу подрясника, брат Иов быстро отвязал от пояса маленькую тыквенную фляжку, мотнул головой в сторону:

— Лучше сыщи-ка побыстрее лопух или подорожник.

Он промыл кисть от крови и несколько раз обернул ее измятыми листьями лопуха:

— Выживешь, княже. Вот здесь придерживай. А теперь поторопимся в обитель.

— Еще малость сальца кабаньего прирежь, — попросил Ратибор, протягивая к корзинке руку за новым хлебным ломтем. — Ага, благодарствуй, женушко… А давеча на полуденном конце Хорева Урочища какие-то подорожние люди на привал остановились, два шатра ставят. Присмотреться надобно, разобраться, так что сегодня вернусь…

Он не договорил, потому что Видана вдруг вскрикнула, затрясла ладошкой. Наполовину очищенная луковица, попрыгав по полу, закатилась ему под ноги.

— Порезалась, что ли? — с сердитым испугом спросила Звана, торопливо отставляя исходящий грибным паром большой медный горшок. — Ну-ка покажи, что там у тебя!

Наспех и как-то странно оглядев растопыренные пальцы, Видана прижала руку к груди:

— Нет, это не у меня. У Ягдара.

Ратибор наклонился, поднял луковицу. Тщательно обирая от соринок, спросил:

— То есть, князь Ягдар сейчас руку повредил?

— Да… Кажется… Плохо ему. Больно.

Звана непонимающе посмотрела на мужа. Никак не отвечая на ее взгляд, он прищурился и уточнил:

— Больно было тебе самой, но ты поняла, что это боль князя — так?

— Да… Батюшка, матушка, мне в обитель сбегать надобно. Можно ли? — поспешила поправиться Видана.

— Можно. Если надобно.

Ратибор со значением вложил луковицу в ладонь жены, которая явно намеревалась что-то сказать, но передумала.

— Отобедаем — да вместе и отправимся. Я как раз к отцу Варнаве заглянуть собирался.

Звана удивленно взмахнула руками и вновь открыла рот.

— Собирался… — повторил Ратибор чуть помедленнее и потише. У него это получилось так, будто он повысил голос.

Звана опять благоразумно решила промолчать.

Не переставая причитать о «бедной белой рученьке», брат Лука упорхнул на поиски отца Никиты. Незадолго до того успел исчезнуть брат Иов. Кирилл устроился у открытого окошка, с хмурой рассеянностью наблюдая за редкими прохожими. Раздражение и злость на себя начали постепенно остывать в знакомой прохладе больничной келии. Он перевел взгляд на полочку с книгами, вспомнил: «Рачительный Огородник. Как надлежит сушить…» и тихонько рассмеялся. Внутри разом посветлело.

— Да это, никак, сам князюшка наш! — произнес удивленно чей-то голос со двора. — А я всё гляжу: то ли он, то ли не он в окошке… Ну значится, здравствовать тебе многая лета, княже!

Кирилл обернулся к говорившему, кивнул:

— И тебе, человече добрый.

— Мы тут по дороге домой надумали в обитель завернуть, а братия сказывают, что ты, князюшко, такоже на днях в Гуров намерился! — шумно и радостно продолжал румяный толстяк в просторных портах и распахнутой свите. — Вот милость-то какая к нам грядет! Ты уж прости, что дождаться тебя не смогу — наши-то все уж в путь собираются, — а не то бы вместе и отправились.

Руки его широко раскинулись, выражая великое изумление:

— Да ты всё не узнаёшь меня, что ли? Афанасий я, Афанасий! Двор мой от княжьего через старое торжище седьмым будет. Ну? Вспомнил?

Напористое, но дружелюбное простодушие немного смутило Кирилла:

— Уж ты прости, Афанасий…

— Не помнишь… А я вот помню хорошо, как ты с братцем своим, когда совсем мальцами еще были, любили в сад ко мне за яблоками… Ох, не обессудь, княже: сам себя заговорил и чуть было не забыл на радостях-то. Ты вот какую милость окажи: отпиши-ка весточку невеликую либо ко старосте ближайшего к вам посада, либо ко ключнику вашему, которого все дядюшкой Титом кличут — я уж передам, — что да как приготовить до прибытия твоего. Загодя-то оно вон как ладно будет, а мы уж все расстараемся на славу…

— Опять прости: видишь? — Кирилл поднял с колен и опять стесненно убрал руку в лопуховой обмотке. — Давеча пальцы сильно повредил, на мечах упражняясь. Лекаря вот дожидаюсь. Ты на словах передай, что нужным сочтешь.

Шумный и жизнерадостный Афанасий внезапно сильно опечалился. Кириллу мельком показалось, что даже растерялся.

— Ох… Да как же это… Что: ижно и строчки одной-единой не сможешь?

— Ну, левою рукою смогу, пожалуй. Оно, правда, дольше выйдет да корявее.

— Левою… Да нет, так не подойдет. Никак не подойдет…

Остатки веселости и добродушия исчезли с румяного лица, заменились беспокойным отчуждением:

— Ладно. Что уж тут поделаешь. Тогда… Тогда это… прощевай, княже, — пора мне.

Скованно поклонившись, Афанасий заспешил прочь.

— Немедля за ним, — прозвучал из-за полуприкрытой двери негромкий голос брата Иова. — Тенью!

Тут же прошуршали, удаляясь, торопливые шаги.

— Ты что — так там и стоял все это время? — поразился Кирилл.

— Да. Теперь можно, отец Никита, — входи.

Лекарь с ловкой осторожностью освободил пальцы от зеленых увядших лохмотьев, сокрушенно покачал головой и зазвенел стеклом в принесенном с собою ларчике.

Кирилл покривился. Отец Никита приостановил пеленание кисти:

— Беспокоит, княже?

— Нет. Мазь воняет.

Инок с одобрением кивнул:

— Воин должен любую рану царапиной именовать.

— Ага. Даже если с поля брани голову под мышкой несет.

— Добрый воин — да.

— Знаешь, брат Иов: вот хоть убей, но никак не могу вспомнить этого Афанасия.

— И не старайся — не сможешь. Лучше попробуй догадаться, что ему от тебя нужно было.

— Чего тут догадываться — грамотка с моей рукою. Да только зачем?

— Узнаю — тут же извещу.

— А как ты-то сразу понял?

— Сразу? Я не Белый Ворон, не Яр и не отец Власий. Подошел к двери — разговор услышал. Решил не мешать. Вот и всё.