"Фантастика 2024-42". Компиляция. Книги 1-21 (СИ) - Перемолотов Владимир Васильевич - Страница 223

— Эвон ты меня как шибанул. Не пожалел, значит… Не по христиански так-то…

— Я же тебе говорил, что по-христиански не умею.

Гаврила попытался кивнуть, словно он и не сомневался в этом, но у него ничего не получилось.

— Все вы язычники такие. Нет у вас уважения к человеку. Вам человека что по голове трахнуть, что в жертву идолу принести — раз плюнуть. Нет. — Он погрозил пальцем заранее отметая всякие сомнения из голов слушающих его язычников — Не зря наша вера, христианская самая милосердная….Наш Бог всех любит.

— По тебе видно, как тебя твой Бог любит. Не он ли сунул мне в руку камень?

— Пути Господни неисповедимы. Может быть и он….-необидчиво согласился Гаврила.

— Старое вино лучше нового. Старые Боги лучше новых.

— Новый день лучше старого — возразил Гаврила — Новое солнце всегда теплее греет.

Он нахмурился, но не рассердился. Он видел в Изборе не врага новой веры, а неразумного ребенка, которому можно было бы все объяснить. Не сразу, не сейчас, но…

— Что же ты на новую веру так сердит? Чем она тебе не угодила?

— Сердит? — удивился Гаврила — Да я ничего о ней и не знаю…Новая, новая… Мне и со старой хорошо!

Гаврила сорвал с сухого стебля перезимовавшего в поле метелку с семенами. Подбросил их на руке.

— Ты воин, ну да деревенскую жизнь должен знать. Вот зерно в землю бросишь, так оно землю пробьет, камень расколет, а к солнцу пробьется. А почему?

— Почему?

— А потому, что сила в нем! И вера наша христианская самая правильная! Тут ведь все как в жизни — кто сильнее, тот и сверху. Старая вера камень, а новая сквозь нее прорастет, к солнцу потянется. Вот увидишь, все так и будет. Наш бог всех любит.

Избор ткнул пальцем в Гы.

— Что, и дурака то же?

— И дурака и тебя… Всех нас. Где бы мы все были, если б не дурак? Растет Русь. Растет. Вырастает из старых одежек. И уже новые потребны. Придут новые Боги.

— Наши отцы и деды с Перуном жили и детям завещали. — Упрямо повторил Избор.

— Так ведь мы не дети малые — возразил Гаврила — Повзрослели — поумнели. Придется самим выбирать, что лучше. Не гоже все время в детской рубашонке бегать.

Гавриле было хорошо. Он чувствовал себя большим и мудрым и не важно, что говорил о не своими словами. Слова были чужие, но Исина заключенная в них была его Истиной. Он понимал то, о чем говорил и верил в это.

— А я думаю не в людях дело. Просто одни Боги по земле ходят. А другие, кто поумнее, на месте сидят — сказал вдруг Исин. Ни Избор, ни Гаврила его в спор не звали. Но хазарин посчитал, что и он должен сказать свое слово. Гаврила смотрел на него с удивлением, как на заговорившего таракана.

— Вот ваши боги все по земле шастают — туда, сюда, туда-сюда… А наши как сидели на месте, так и сидят. Нечего им в других местах делать. Кто за чужим ходит, тот своего не досчитается.

— Как же, как же… Вон к вам иудейский Бог забрел, да и стался. Потесниться пришлось вашим-то Богам.

Исин покачал головой. Ехидная язвительность Гаврилы не произвела на хазарина никакого впечатления.

— Не знаю. Я иудейского Бога не видел. Во дворце кагана он может быть и есть, но я во дворец не ходок. А наши люди с нами остались.

— А какой твой Бог? — спросил Гаврила, готовый защищать Христа от кого угодно — Ты же вроде иудей?

— Нет. А Богов у нас много — гордо сказал Исин — Есть Боги неба, ветра, рощ и дорог…

— Боги дорог? — встрепенулся Гаврила. Он увидел в его словах возможность посрамить одного язычника в глазах другого и ехидно сказал:

— Плохо иметь много Богов. Неразбериха получается…А вот если дороги пересекаются, что тогда?

Он с улыбкой посмотрел на Избора, приглашая посмеяться над простодушным хазарином., но тот в своей простоте даже не заметил ловушки.

— Много Богов — это хорошо. У нас для таких случаев есть Бог перекрестков.

Избор захохотал, а Гаврила довольно кисло улыбнулся.

— Ну главный-то Бог есть?

— Есть. Тенгри хан зовут. Сильный Бог. Бог земли и неба!

Костер, вспыхнув, озарил восторженное лицо хазарина. Оно было точно таким же, как и у Гаврилы, когда он говорил о Христе. Ощутив это, Избор сразу потерял интерес к спору. Каждый гнул свое.

— Да все одно.. — махнул рукой он — Что не говори, каждый не Богу — себе служит.

Гаврила и Исин переглянулись.

— Я служу княжне — сказал хазарин — И нужно будет — умру за нее.

— И Богу служим и человеку… И земле своей — сказал Гаврила.

Ночь висела над ними немым свидетелем. Избору стало неуютно от этих слов, словно он почувствовал себя меньше, чем были двое его собеседников и сказал.

— А я человек независимый. Я в наших Богов верю, а служу себе.

Гаврила помялся, но желание самому поставить точку в разговоре дернуло его за язык.

— Тогда мы действительно разные. Ты — наемник. Я — человек.

Избор закинув руки за голову, смотрел в небо. Облака неслись, словно вспугнутые птицы, заставляя звезды подмигивать человеку. Беспокойство разбудившее его не прошло вместе со сном, а осталось в душе словно боль от пореза. В голове у него не было никаких мыслей. Он не думал ни о чем и не хотел ничего. Просто лежал на спине, впуская в себя правду огромного неба. Постепенно его тоска стала чем-то, о чем можно было думать. Он еще не мог выразить ее словом, но мысли в голове складывались в ощущение страха.

Потемки в его душе стали ночью. Теперь перед небом и звездами он мог признаться себе, что это был страх. Не обыкновенный — тот страх был привычной частью его жизни, а глубокий как омут и черный как ночь в пещере ужас. Он был так велик, что Избор даже не испытывал стыда — стыд утонул в нем весь, без остатка и без надежды когда-либо выплыть на поверхность.

Избор заставил себя повернуть голову. Добрый Шкелет, как напоминание о том, что произошло в пещере, сидел между Гы и княжной. Избора передернуло. Сквозь грудную клетку, сквозь белые кости, торчали ветки куста. Было так тихо, словно все вокруг тоже замерло от ужаса. Душа Избора сбилась в комочек и забилась около горла. Ужас пеленал его, но в нем росло убеждение, что прямо сейчас, сию же минуту он получит облегчение и узнает что нужно делать.

— Зачем мне это? — подумал он, и не смог ответить себе. — Золото, власть… Стоит ли оно того, что бы так терзать душу?

Он посмотрел на княжну. В темноте она показалась ему старой и страшной. Да. Исин был прав. Все это из-за нее.

Со стороны это конечно выглядело забавным — княжна, дурак, в одночасье ставший волшебником, скелет… Он попробовал смехом прогнать страх не смог. Холод, ползущий откуда-то изнутри, сковал губы. Смешно… Но только со стороны и издали… Оставаться среди них было глупостью и Избор понимал, что расплачиваться за эту глупость придется ему самому.

В ночи треснула ветка, и вспугнутая мысль перескочила на другое. Он представил себе Пинск. Нет не город, а дорогу к нему и страх всколыхнулся в нем с новой силой.

Ему показалось, что на груди его устроилась большая серая жаба. Холод ее тела леденил внутренности, сжимал сердце.

— Хватит — подумал он — Довольно.

И ему стало легче. Выход у него был. Нужно было просто бросить все и уйти.

Он поднялся, суетливо двигая руками. С каждым движением ему становилось все легче и легче, словно Ужас оттого, что он двигался, крошился и ссыпался куда-то в глубину.

— Да. Уйти — стучала в голове кровь.

— Уйти — всхлипывали легкие, втягивая в себя воздух.

— Уйти — ныло отбитое в пещере плечо.

Он сам не заметил, как очутился на краю поляны. Костер плескался среди травы, манил его к себе огненными пальцами. Избор покачал головой.

— Уйти!

Он не чувствовал как сделал первые шаги прочь от поляны. Движение несло в себе облегчение. Без оружия в руках и мешка за плечами он шел в темноту с улыбкой. Она не была врагом, темнота. Там был покой и безопасность. Ветви расступались перед ним. Он не помнил, сколько прошагал и не чувствовал времени. Ноги сами вели его вперед и он не помнил о них, пока вновь не почувствовал душевную тягомотину. Избор увидел огонь и повернул туда. Через двадцать шагов ноги вывели его к костру, у которого лежал скелет. Рядом с ним лежали все остальные. Избор в недоумении потоптался на месте, но в этот момент мутный вал ужаса снова поднялся в нем и словно сухой лист погнал его прочь от костра. И все повторилось. В третий раз он вышел к костру мокрый от росы. Небо на востоке уже светлело, обещая погожий день. Что-то неодолимое заставляло его уходить от костра, и что-то неумолимое возвращало его назад.