Последнее приключение странника - Мартен-Люган Аньес - Страница 11

Однажды в Сен-Мало, куда я приехала на выходные, чтобы проветриться и поразмышлять над своим будущим, я услышала жалобы матери на отца, который категорически отказывается избавиться от бара и уйти на покой. Он отвечал, что лучше сдохнет, чем продаст свое дело чужаку. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы объявить, что я беру бар на себя. Никогда я не бывала такой счастливой, как за стойкой. Я там смеялась, улыбалась, разговаривала с людьми, слушала, жила и дышала. Я определила для себя, к чему стремлюсь. Я возвращусь домой. Каждый день буду видеть море. Наливать кофе, пиво, прохладительные напитки, смешивать коктейли. Общаться с посетителями, выслушивать их, облокотившись о стойку, а в камине будет потрескивать огонь. Когда я вскользь упомянула свое желание подхватить семейное дело, я готовилась услышать возмущенные вопли матери вроде: “У тебя есть занятие получше, чем проторчать всю жизнь в баре”. Но она лишила меня дара речи, повиснув у меня на шее. Мое предложение она восприняла как единственный способ заставить мужа бросить “Бистро” – к тому моменту она начала опасаться, что ей придется провести остаток жизни в ожидании Режиса, пока тот будет трепаться с окрестными пьяницами. Он же долго-долго, не издав ни звука, переваривал свою отставку, после чего улыбнулся мне и торжественно провозгласил:

– Ты будешь не диванным, а барным психологом, дочь моя!

Два месяца спустя я взяла в свои руки бразды правления и встретила того, кто позже станет отцом моих детей.

Так “Бистро” превратилось в “Одиссею”.

В воскресенье утром я не пошла к парикмахеру, но доставить удовольствие маме все же надо было. Я оделась, накрасилась и причесалась – прическа была для нее важнее всего – гораздо тщательнее, чем обычно. Мне потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, что я должна уважать свое тело, поскольку только так я смогу уважать себя и своих детей. После исчезновения мужа я совсем себя запустила. С какой стати мне заниматься собой, своей кожей, своей внешностью? Я снова взяла себя в руки, чтобы мои сыновья и дочь гордились своей мамой, считали ее красивой. Пережитое мной, безусловно, оставило на лице нестираемые следы. Я слишком рано постарела, страх и слезы проложили морщины, которые уже никогда не разгладят ни уход, ни сон. Но я подозревала, что однажды они станут менее глубокими, ведь я понемногу расслаблялась. Несколько солнечных прядей должны будут украсить мои каштановые волосы – они скроют пробивающуюся седину. Я по-прежнему собирала волосы в пучок, хотя они были тонкими, а оттого непослушными и плохо ложились. В этот день я распустила их. Ради матери. Специально для нее я надела черное шерстяное платье. Я немного постояла перед зеркалом, разглядывая себя. Моя фигура вернула себе чувственность форм. Вопреки трем беременностям я стала ужасно худой. Сколько раз я ловила на себе обеспокоенный взгляд родителей! Муж пожирал меня изнутри, высасывал мою энергию и присваивал ее, а мое беспокойство за него сжигало ее жалкие остатки. Потребовалось время, чтобы исчезновение мужа сделало свое дело, и грудь, ягодицы, бедра снова обрели форму, потерянная женственность пробудилась во мне и я приняла и полюбила ее.

Никто и не мечтал о таком воскресенье. Я бы многое дала, чтобы избавить моих родителей, Эрвана и его жену от переживаний, однако катастрофа, свалившаяся на нас с детьми, не обошлась без тяжелых последствий для всех моих родных. Но сегодня, когда мы ужинали курицей с картошкой и зеленой фасолью, как многие другие семьи, похожие на нашу, мы решили, что все у нас позади, и просто радовались тому, что собрались вместе и наслаждаемся этим подаренным посреди зимы прекрасным солнечным днем. Гроза прогремела и утихла. Лучи солнца проникали в окна и освещали большой импровизированный стол в центре “Одиссеи”, во главе которого сидел отец. Режис снова дал волю эмоциям. Сдержанность, которую он старался сохранять все последние семь лет, улетучилась. Уверенный в том, что я не замечаю его проделку, он плескал в бокал Улисса шампанское, причем не так чтобы совсем понемногу. В мои намерения ни в коем случае не входило отравить минуты счастливого сговора между моим сыном и его дедом, поэтому я закрыла глаза на это безобразие и приготовилась запасти для моего старшенького аспирин. Мать засыпала Лу советами насчет нарядов и косметики, от которых ничего хорошего ждать не приходилось, но я все равно молчала. Мама соорудила замысловатую прическу и надела все драгоценности. Она звенела при малейшем движении. Кстати, почему она прекратила их носить? Я это сообразила только пару часов назад, когда она пришла, разряженная, словно рождественская елка.

В течение бесконечно долгого семилетнего периода родители старались меня не трогать, но всегда оставались рядом. Что бы я делала без них? Я проживала эти праздничные часы, как будто похороны: и его похороны – отныне он для меня мертв, – и похороны жены ушедшего. Это была веселая церемония. Я наблюдала за тем, как мои родители снова становятся собой, и у меня возникало ощущение, что они выходят из глубокого траура, покидают тьму и опять обретают свое яркое сияние. Они, как и я, позволили себе расслабиться и быть счастливыми. Они смаковали каждое мгновение, воспринимая его еще более остро. Мои родители носили траур по моему мужу на свой манер. Они безумно любили его, любили как сына. Мои родители ждали, что он, никогда не имевший семьи и упорно стремившийся завоевать привязанность, в конце концов научится жить семейной жизнью, и прилагали для этого все усилия. Надо, правда, признать, что мой отец повел себя не лучшим образом, когда я ему его представила. Но он так же реагировал бы на любого другого мужчину. Я же его дочка! Однако очень скоро оба моих родителя привыкли к нему, к его слабостям, ранам, желаниям, щедрости – а на нее он тоже был способен – и к его огромной любви к их дочери. Мы все долго в это верили. Доказательство тому – наши трое детей. Я в полной мере сознавала, что они все видели и их терзало беспокойство за меня из-за ситуации, в которую я попала. Периодически они действительно пытались подать мне знак, распахивали передо мной дверь, чтобы я с ними поделилась, но никогда не давили на меня, опасаясь, что я встану на дыбы. Своим решением развестись я позволила родителям окончательно разорвать с ним связь. Я подарила им свободу, которую сама так долго ждала, и это была сущая мелочь по сравнению с годами, потраченными ими на мою опеку.

Я перевела взгляд на Эрвана и Люсиль и задала себе вопрос. Ставя точку на прошлом, отпускала ли я на волю и своего брата с его женой? Они нянчились с Мило, смешили его, дарили ему тысячи приключений и подарков. Эрван горел желанием заставить меня развестись, однако меня не покидали сомнения в том, что моя готовность открыться будущему по-настоящему их устраивает. В определенном смысле я перестану в них нуждаться. После исчезновения моего мужа их жизнь радикально поменялась. Я ни о чем их не просила, они встали рядом со мной по собственному почину. До того как мой муж растворился в окружающем пейзаже, Эрван и Люсиль жили в центре Парижа и удостаивали нас своим присутствием несколько раз в год, и не более. Эрван всегда относился к моему мужу с подозрением, регулярно предостерегал меня, но я его не слушала, отказывалась слышать, моя любовь к мужу загоняла меня в разрушительную позицию безоговорочной защиты. Я исходила из того, что брат не может этого понять, ведь Эрван и Люсиль вели жизнь, полностью противоположную нашей. У них не было детей, они вроде бы особо их и не хотели, подчеркивали свое желание оставаться свободными и жить вдвоем, карьера была для них на первом месте, они активно посещали светские мероприятия, выставки и спектакли, путешествовали, отдыхали в шикарных клубах, куда не пускают детей. Приезжая к нам в гости, они идеально исполняли роль “парижан у моря”, Эрван даже не боялся переигрывать. Мы смеялись, тем более что и родители, и я отнюдь не обманывались: здесь, у нас, мой брат и его жена в своей стихии. Но в скрупулезно отмеряемых дозах. Когда же моя жизнь взорвалась, все изменилось. Люсиль оставила работу и поселилась в Сен-Мало, чтобы помогать мне с детьми, а Эрван потребовал от своей конторы перевести его на дистанционный режим работы задолго до того, как тот стал нормой. Они сломали свою парижскую жизнь, чтобы переехать и быть рядом с нами. Одарили моих детей совершенно невероятной любовью и самым естественным образом нашли свое место в нашей разбитой, но спаянной семье. Они были справедливыми, находили нужные слова, когда заменяли меня в материнской роли, пока я жила без единого желания, погрузившись с головой в море отчаяния и не умея заниматься детьми. Досадно будет, если мое возрождение снова отдалит их от нас. Я надеялась, что этого не произойдет, – мне было так комфортно, пока они оставались с нами. Прекрасно было бы удержать их рядом навсегда, после того как закончились годы печали и гнева. Я мечтала об их присутствии в новой жизни, которую собиралась выстроить. Для Мило, Лу и Улисса они были нечто большее, чем дядя и тетя. Однако я ни за что не стану им препятствовать, если они соберутся уйти, ведь они тоже имеют право на свободу. За столом недоставало только Паломы, моей напарницы в “Одиссее” и лучшей подруги, которая появилась в нашей жизни в разгар сумятицы. Я даже не представляла себе ее реакцию, когда она придет в бар после отпуска и оценит мое новое состояние. Она же только об этом и мечтала.