Рой (СИ) - Громыко Ольга Николаевна - Страница 2

"Медовки", гласила шильда при въезде. Надписи "Осторожно, злые пчёлы!" я рядом не заметила. На ближайшем к околице заборе сидел патлатый мальчишка лет десяти и, забыв о недоструганной палочке, пялился на меня с открытым ртом.

— Фде шуш у ваш швадьба? — угрюмо поинтересовалась я, придерживая щёку.

Мальчишка, не отвечая, кубарем скатился с забора и что есть духу припустил по улице, шмыгнув в одну из дальних калиток. Я терпеливо ждала, любуясь яблонями в соседнем саду. Урожай впечатлял, подпёртые рогатинами ветви едва выдерживали вес зреющих плодов.

В противоположном конце улицы начал скапливаться народ. Бабы любопытно тянули шеи из-за заборов, мужики глухо перешептывались, очень неласково поглядывая в мою сторону. Некоторые держали в руках вилы.

Я чуть сжала колени и Смолка понятливо пошла вперёд. Шёпот стих, селяне боязливо сбились в кучу, поудобнее перехватывая сельхозорудия.

— Жаштвуйте, увашаемые! — громко сказала я. — В шём шело? Швадьба отменяетша?

— Ась? — растерянно уточнил крепко сбитый, чернобородый мужик лет сорока.

— Во, я же говорил! — сбивчиво затараторил давешний мальчишка, дёргая его за рукав. — Вылитая ведьма, и бормочет не по-людски — порчу, поди, наводит!

— Ну, вешьма, — нетерпеливо согласилась я, — и што ш того? Вшя моя порша вашим пшёлам в подметки не годишша!

Кое-кто, разобрав, захихикал. Обстановка разрядилась, мужик отвесил мальчишке затрещину:

— Всполошил людей зазря, дурень эдакий! Вы уж не серчайте, госпожа ведьма, но видок у вас — краше в гроб кладут, немудрено перетрухнуть.

— Шама жнаю, — проворчала я, спешиваясь, — ваше?

Мужик недоверчиво поглядел на пергамент, потом на меня.

— Вы… это… ээээ… серьёзно?

— Ш утра — да, шейшаш — вжад ли, — честно призналась я, отлично понимая, что моя теперешняя внешность располагает скорее к поминкам, нежели свадьбам. Подворачивалась мне и такая работёнка — когда родственники не были уверены в благонадежности покойника. — Хоша бы переношевать пуштите и ладно. Я жаплашу.

Но мужик не торопился с отказом. Добродушно ухмыляясь в густые усы, он скомкал пергамент и протянул мне широкую мозолистую ладонь:

— Ежели не передумали и берётесь — добро. Меня Олупом зовут, я в Медовках навроде старосты. Завтра дочку свою старшую, Паратю, замуж отдаю, без колдуна ну никак. Знатное гульбище намечается, всех сельчан пригласил и столько же из окрестных селений съедется, так что работы невпроворот. Переночуете у соседа моего, я договорюсь, в порядок себя приведёте, а завтра с самого утречка к выкупу подходите. Потом венчальный обряд, само собой, священник приедет, вы ему не шибко глаза мозольте, лады? Ну и за столом, сталбыть. Хотя бы до вечера в трезвости продержитесь, а там уж самой распоследней нечисти не до сглаза будет. Заплачу три кладня, серебром или золотом, как захотите. Еды со стола впрок наберёте — всё равно не съедим, придется свиньям выкидывать… Ну так как? Согласны?

— По жукам, — кособоко улыбнулась я, присоединяясь к рукопожатию.

* * *

Переодевшись и высушив голову, я занялась щекой. Время было упущено, мне удалось кое-как унять боль, но опухоль спадать не торопилась. Хорошо хоть язык перестал заплетаться. Никакого смертельного яда в месте укуса я не обнаружила, зато, к немалому удивлению, вытащила из щеки глубоко засевшую пшеничную ость. Обычно такие тонкие и длинные занозы загибаются под кожей и дальше не идут, эта же пробила щеку насквозь. Видимо, я обзавелась ею в тростнике, где оседает половина плывущего по реке сора, в том числе летящая с веялки мякина.

Сосед Олупа, он же брат, хмурый неулыбчивый бобыль, молча выставил на стол горшок со щами, кивнул мне на лавку у печи, а сам полез на полати. Время и впрямь было позднее, начинало смеркаться, но я всё-таки решила прогуляться по селу и разведать обстановку. Компанию мне составил Олуп, изгнанный из собственной избы на время девичника — мужик уныло слонялся взад-вперёд по единственной улочке, запахнувшись в кожух.

— А, госпожа ведьма! — обрадовался он. — Как ваше здоровьечко?

Я неопределённо пожала плечами. Лицо говорило само за себя.

— Скажите, в вашем селе кто-нибудь держит пчёл?

— Да, почитай, все — у меня одного полторы дюжины колод в саду стоит, — простодушно похвалился Олуп, — луга-то эвон какие широкие, разнотравные, с весны до осени цветут, без меда ни разу ещё не оставались; бывало, зимой после неурожая им одним и кормились. А сады-то как с пасеками родят, каждый цветок завязь даёт!

— И не боитесь?

— Чего? — не понял Олуп.

— Яблочки вокруг ульев собирать.

— Эк вы, госпожа ведьма, с одного укуса перетрухнули, — развеселился Олуп. — Меня вон каждый год по две дюжины жалит, а то и три-четыре, особенно если придавишь невзначай или в улей без дымаря сунешься. Привык, так даже и не болит, только чешется наутро. Пчела ведь тоже не дура, зазря нипочём не тяпнет — хоть ты у самого летка стой, только палец туда не суй.

Мне совершенно не хотелось ни совать, ни стоять, но выхода не было.

— Вы не будете возражать, если завтра под вечер я осмотрю вашу пасеку? Надеюсь, после захода солнца эти твари угомонятся?

— Вы, госпожа ведьма, ночью пчёлок не бойтесь, — добродушно посмеиваясь, заверил Олуп, — они в темноте ни зги не видят, куда уж там летать да кусаться. Смотрите на здоровье, небось не убудет. А что вы искать-то будете, может, я подскажу?

— Найду — узнаю, — честно ответила я.

Мы ещё немного побродили по селу, обсуждая подробности завтрашней свадьбы. Собаки поочередно, с неиссякаемым энтузиазмом заливались лаем из-за заборов, так что захода с третьего я почувствовала себя ложкой, которой для забавы водят по рядку из горшков. Потом на улице окончательно стемнело, и я, поравнявшись с калиткой, распрощалась со словоохотливым мужиком

— Да, и у нас тут… того… тать завёлся, — напоследок предупредил Олуп, — третий день шкодит, стервец, тащит, что под руку подвернётся. Гостей-то много посъезжалось, поди угадай, который по дёгтю с перьями истосковался. Так что вы кошель потуже затягивайте да покрепче к поясу привязывайте… не ровен час…

Я кивнула скорее из вежливости. Татя, покусившегося на мой тощий кошель, мне было искренне жаль.

* * *

С утра пораньше я уже стояла у разделявшего избы забора, опершись на него локтями. Как Олуп и предсказывал, на свадьбу явились не только все приглашённые гости, но и их родственники, а также родственники родственников с друзьями. Нанятые музыканты вовсю наяривали на трёх дудках, двух бубнах, расстроенных гуслях и гнусавой волынке. Выходило нечто равно схожее с плясовой, застольной и поминальной.

Выкуп, как и положено, прошёл весело и шумно, мать молодой радостно всплакнула, Олуп одобрительно подкрутил усы. Парочка подобралась живописная. И без того излишне упитанная, в пышном свадебном платье невеста напоминала подушку с накрахмаленными оборками, из-за которых робко выглядывал щупленький, кучерявый женишок. Впрочем, друг на друга они смотрели с одинаковым восторженным умилением — а это главное.

Своего храма в Медовках не было, народ старательно верил по домам, отвешивая поклоны засиженным мухами иконам, но ради свадьбы родители молодых пригласили священника из дальнего села, дайна Дуппа — немолодого, бойкого толстячка с залысинами. Дайн искренне радовался предстоящему мероприятию, облизываясь на запечатанные кувшины с медовухой. Поздороваться со мной за руку он не осмелился, но, представленный, вежливо кивнул в ответ, отлично понимая, что открытое выступление против ведьмы скорее всего закончится срывом свадьбы и нам обоим не заплатят. С венчанием он не затянул, без сучка и задоринки окрутив молодых под ближайшим дубом.

Гости радостно кинулись занимать места на длинных лавках. Хватило всем — накрытые столы выставили во двор, благо денёк не уступал вчерашнему. Я окинула гостей намётанным взглядом. Упырей нет, лихомов, глызней, оборотней — тоже. Традиция приглашать на свадьбу магов-практиков возникла не на пустом месте — нечисть любит шумные человеческие сборища, особенно уважая крепко подвыпивших гостей, беспечно храпящих в кустах. Слева от меня сидел сгорбленный застенчивый дедок с клюкой, справа — дайн. Последний уже после третьей чарки одобрительно крякнул, стянул через голову богато расшитую праздничную рясу, метко бросил её на забор и взялся усердно меня потчевать. Прочие гости с опаской поглядывали на мою перекошенную физиономию, не осмеливаясь чокаться и пить на брудершафт.