Брат мужа - Зайцева Мария - Страница 5

– Почему? – я вытерла слезы пальцами, попыталась дышать ртом, потому что нос полностью забился от слез, – какая разница, когда плакать? Если есть повод…

– У женщины всегда есть повод поплакать, милая, – вздохнула пожилая дама, – но лучше делать это в теплом месте… И, желательно, с теплым напитком, согревающим. Тогда как-то и слезы легче льются…

– А если нет возможности в теплом месте?

– Тогда лучше не плакать… Зачем делать это без удобств?

– Вас послушать, так слезы – это один из способов расслабиться, – пробормотала я, окончательно успокаиваясь и чувствуя себя неловко. В самом деле, разрыдалась тут, на лавочке, как бездомная какая-то…

– Конечно, – кивнула моя собеседница, – слезы – это расслабление. Они для того и нужны. Вы плачете и то, что внутри сжималось, отпускает. Потому и становится легче.

– Вы это так говорите… – я помолчала, подбирая слова к непонятному ощущению, появившемуся после слов незнакомки, – словно это неправильно. То, что отпускает. То, что становится легче.

– Иногда это вредно, – кивнула женщина, – иногда расслабляться совсем нельзя. Опасно.

– А жить как? – я сама не поняла, каким образом у меня вырвался этот вопрос, не вопрос даже, а словно посыл в пространство, в небо. Слезливая жалоба, попытка оправдать свою слабость. Я не с незнакомой женщиной сейчас говорила, а сама с собой больше, – как жить, если нет впереди ничего? Если только вот такое… Беспросветное… Все время в напряжении? А потом так же, в напряжении, в могилу? И вообще… Разве это жизнь?

– Все жизнь, – спокойно ответила женщина, – все, что вокруг нас и все, что в нас – жизнь. Просто бывает так, что время застывает, и кажется, будето и не живешь. И впереди нет ничего… А впереди всегда что-то есть, милая. И иногда расслабиться не вовремя, пожалеть себя, позволить себе побыть слабой – это ошибка спортсмена перед самым финишем…

– Демагогия, – усмехнулась я, контрольно вытирая щеки и ощущая, что нет уже на них влаги. И внутри как-то пусто и спокойно все.

– Все демагогия, – согласно вздохнула женщина, – если посудить…

– Считаете, нельзя расслабляться? – почему-то уточнила я, хотя и без того посыл был понятен.

– Считаю, что надо всегда быть в движении, милая, – ответила женщина, – потому что жизнь сама – суть движение. И если она хоть на мгновение замедлится, то наступит смерть. Нам стоит поучиться у нее этому. И как знать, что вас ждет за поворотом… Возможно, что-то новое, то, что даст вам силы для дальнейшей борьбы.

Я задумалась о том, что ждет меня за поворотом, кроме постоянно нарастающего вороха проблем и полной беспросветности. Вот к этому двигаться? Вот это называть жизнью?

Повернулась к собеседнице, чтоб продолжить бессмысленную, в общем-то, беседу, и замерла в удивлении.

Рядом со мной на скамейке никого не было.

И в алее, с одной и с другой стороны лавочки, тоже никого.

Более того, снег, засыпавший сиденье лавки рядом со мной, сиденье, на котором ни одного следа не было, ни одного свидетельства, что тут кто-то сидел только что, явно намекал на то, что с головой у меня непорядок.

Я моргнула, удивляясь, но как-то не особенно сильно, вяловато. В конце концов, этого стоило ожидать, да?

Не представляю, как живут люди, у которых постоянно рядом больной, беспомощный, ничего не понимающий человек, за которого они несут ответственность, который полностью зависит от них, и нет никакой надежды на выздоровление. На счастливый исход дела. Где эти люди берут силы? Как умудряются не сойти с ума? Я вот сошла, похоже…

– Все хорошо, Алиша, не переживай, – соседка, тетя Саша, пару раз выручавшая меня с Севой, улыбнулась сочувственно и пошла к двери, бормоча по пути привычное «ох, горе-то какое…».

Я проводила ее, с облегчением закрыла дверь.

Вот именно из-за этого немного показного сочувствия, вопросов, ненужных причитаний, я и не хотела никакой помощи от знакомых. Да и не предлагал никто особо. Одна тетя Саша за небольшие деньги сидела с Севой. И то, сидела на кухне, в комнату лишний раз не совалась, просто присматривая, чтоб не сделал ничего случайно. А то мало ли… Чисто технически, вставать-то он мог. Вот только не вставал.

Я прошла в комнату, посмотрела на Севу, уставившегося в экран на очередные яркие картинки.

– Привет, милый, – поздоровалась, стараясь сохранить веселый настрой и приветливость в голосе, – как ты тут? Скучал? Я скучала вот… Представляешь, сегодня в парке привидение увидела…

Я ходила по комнате, переодевалась, открывала-закрывала шкаф, закалывала волосы, что-то еще делала, такое же повседневное, привычное. И разговаривала, постоянно разговаривала с Севой.

Смотрела на него периодически, уже без той, первоначальной жадности, когда еще надеялась, что мой голос способен пробудить от сна моего любимого.

Эля говорила, что это глупо, что я таким образом лишь сильнее погружаюсь в тягучую беспросветность, что пора бы уже…

Но я не представляла себе, как можно просто выполнять свои обязанности, ухаживать за ним, неподвижно лежащим, не реагирующим ни на что. Как можно не говорить с ним. Он же… Он же живой. Он – мой Сева.

Тот самый парень, что когда-то в университете вызвал меня с пары и подарил огромный букет роз. Просто так, без повода. И я умирала от счастья, и эти метровые розы вообще не казались тяжелыми.

То самый мужчина, что так напряженно, волнением смотрел в ЗАГСе, когда я говорила «да». А мне было смешно его волнение. Неужели он боялся, что я «нет» отвечу?

Мой самый лучший, мой единственный. Первый и последний. Как можно относиться к нему, словно к неодушевленному предмету?

Как можно бросить?

Он бы не бросил.

Я что-то говорила, многословно и весело, пересказывая Севе дурацкую историю со старушкой, которая то ли была, то ли не было ее, потом делилась впечатлениями от похода в полицию, потом рассуждала, что надо приготовить перекусить.

Мой веселый голос звучал странно в тиши нашей двушки, словно я сумасшедшая и сама с собой разговаривала.

А может, так оно и было…

Я настолько привыкла к этому своему натужно-веселому щебетанию, что неожиданный звонок в дверь показался громом небесным.

Я замерла, словно куропатка перед охотничьей собакой, глупо прижала руки к груди.

Почему-то стало страшно до жути, даже в пот бросило.

Я повернулась к Севе, на автомате, по инерции, привыкнув за годы замужества, что у меня есть защитник, с которым все нипочем. Который сейчас просто пойдет и откроет дверь. И заслонит меня от всех опасностей.

Сева никак не отреагировал на громкий звук, он вообще на звуки не реагировал. Тишина, наступившая после звонка, ударила по ушам, я стояла и пыталась поймать взгляд мужа. Зачем-то. А он смотрел в экран, где кот Том в очередной раз неудачно догонял мышку Джерри.

Звонок раздался снова, и опять как-то очень громко, жутко прозвучав в могильной тиши нашей квартиры. Я повернулась к двери, потом снова почему-то к Севе. Ждала. Чего?

Бог его знает…

Когда звонок прозвучал в третий раз, а после к нему добавились еще и удары по двери, я решилась и тихонько пошла ко входу.

Аккуратно, стараясь не скрипеть полом, прокралась по узкой прихожей и заглянула в глазок.

Темный.

Совсем темный.

Словно там, с той стороны, кто-то его закрыл, залепил чем-то.

Пока я обливалась холодным потом, стараясь не дышать лишний раз, звонок начал сигналить беспрерывно, а дверь буквально затряслась от диких ударов.

Я съежилась в прихожей, боясь двинуться, закрыла глаза и принялась тихонько молиться про себя, чтоб те, кто стоял сейчас за дверью, ушли.

Пусть они уйдут, пусть уйдут, пусть… Меня нет дома. Никого нет дома. Варианта открывать дверь настолько наглым посетителям, я не рассматривала.

Звонок звенел, сверху на меня сыпалась труха из-за расшатываемого жуткими ударами косяка, и без того не особенно укрепленного.

Я поняла, что еще чуть-чуть, и мне просто выломают дверь!