Отдаляющийся берег. Роман-реквием - Адян Левон - Страница 9

Я коротко поведал о нашем походе в ресторан.

— Армен не появлялся тут в моё отсутствие?

— Нет, — растерянно помотала головой Арина. — Ну и проходимец… А мы-то приняли его за приличного человека. Прости меня, пожалуйста, Лео. Я виновата.

— Да ладно, чёрт с ним. — Приятно было сознавать Аринину искренность и чистоту, но и подтрунивать над её мечтательностью, эмоциональностью и наивностью тоже доставляло мне удовольствие. — А я уж подумал, не заодно ли ты с ним. Теперь вижу что нет.

— Вижу, что нет. Да ты думаешь, что говоришь?! — Арина подскочила на стуле и зарделась, как несправедливо обиженный ребёнок. — Ты соображаешь или нет?

— Да брось, я же шучу. — Трудно было предположить этакую обидчивость. — Шуток не понимаешь? Садись, главный рассказал анекдот. Садись, расскажу.

— Садись, расскажу… — Всё ещё дуясь, Арина снова села напротив меня.

— Преподаватель спрашивает студентку: «Как ваша фамилия?» «Дарбинян», — отвечает та весело. «Что же в этом смешного?» — недоумевает преподаватель. «Я рада, что верно ответила на ваш первый вопрос».

— Главный ничего такого не рассказывал, — успокоившись, говорит Арина. — Ты сам это на ходу сочинил. Неплохой анекдот, остроумный, — похвалила она. — Но тебе, похоже, невдомёк — я окончила институт с отличием.

— Разумеется. Не то тебе не дали бы золотой медали.

— Эх ты, не стыдно смеяться над пожилым человеком. — Арина, гримасничая, передразнила меня: — «Может, не институт, а университет?» А он-то дома гордится, какой у него родственник отзывчивый. Кстати, он опять к тебе собирается, мой свёкор.

— Что, передумал и хочет изгнать тебя с работы?

— Наоборот. Рассчитывает, что ты и другую сноху поможешь куда-нибудь пристроить.

— Минутку, дай взять ручку. Сколько вас, говоришь, снох?

— Не бойся, всего три, — развеселилась Арина. — При этом один мой деверь всё равно не пустит благоверную работать. Жуть, какой ревнивый.

— И на том спасибо. Всего лишь одна? Это меня радует.

— И я рада, что ты рад.

— Ага, ты рада, что я рад, что ты рада, что я рад.

Арина пришла в восторг от нехитрой этой скороговорки.

— О боже, здесь мне вконец голову заморочат. Словом, устроить надо бы жену старшего деверя.

— Как зовут?

— Сильва.

— Хорошенькая?

— Тебе-то какое дело!

— Надо же знать, кого рекомендуешь.

— На работе кто требуется — хорошенькая или специалист?

— Хорошенькая специалистка.

— Ишь ты какой, за словом в карман не полезешь.

— Лазил бы за словом в карман, ты бы безработной ходила. Кто твоя Сильва по специальности? Фамилия, возраст?

— Возраст… С этого б и начинал, — снова надулась Арина. — В общем, она экономический окончила.

— Буквы-то хоть знает?

Арина насупила брови.

— Что за буквы?

— Проехали. Фамилия, имя.

— Фамилия у нас общая — Дарбинян. Дарбинян Сильва, двадцать три года, В октябре двадцать три стукнет.

— У нас в бухгалтерии есть вакансия. Сеидрзаева, главный бухгалтер, мне, надеюсь, не откажет. Позвонить?

— Нет, обожди, — спохватилась Арина. — Надо же сперва поговорить с человеком. Завтра я Сильве скажу, ну а там уж… Это чья? — Она показала глазами на записную книжку в чёрном переплёте, заваленную ворохом бумаг.

— Понятия не имею. Может, Армен забыл? Возьми. Отдашь ему при случае.

Арина встала.

— Пойду, наш мемуарист ждёт меня, не дождётся. Сил уже нет от его воспоминаний. — В дверях обернулась и с невинным личиком доложила: — Между прочим, та девушка приходила.

— Какая такая девушка? — равнодушно спросил я; внутри у меня всё всколыхнулось.

— Какая девушка… Мне-то откуда знать? — испытующе смерила меня взглядом Арина. — Та, которую Армен приводил. Спрашивала тебя.

— Меня? — безразлично кивнул я; это безразличие тяжело мне далось.

— Да, тебя. — Тот же испытующий взгляд. Арина медленно затворила за собой дверь. Я догадался, она пока что не уходит. И лишь спустя минуту, в коридоре хлопнула дверь, и в Арининой комнатке застрекотала пишущая машинка.

Я рывком вскочил с места, дважды повернул ключ в дверном замке. Про себя решил: если трубку снимет не Рена, сыграю в молчанку. Набрал одну за другой пять цифр, а после заключительной восьмёрки попридержал диск и не без сомнения отпустил. Диск прошелестел и замер.

— Алло.

Она!

— Здравствуй, Рена, — хрипло сказал я, силясь унять нервы.

— Привет, Лео. Я дважды заходила в редакцию, не могла тебя застать.

— Мне неожиданно пришлось уехать в командировку, — оправдываясь, я не вникал, уместны ли мои слова. — И всё время думал о тебе.

— Спасибо. — Даже по телефону чувствовалось как она смущённо улыбается в этот миг на том конце провода. — Это приятно. В понедельник ты никуда случайно не уезжаешь?

— Нет, нет, — выпалил я.

— Тогда после занятий я зайду в редакцию. Дождёшься меня?

— Что за вопрос!

Но Рена не клала трубку.

— Твои розы до сих пор не завяли. Все до одной распустились, и комната так и благоухает. — Она помолчала. — Розы напоминают о тебе.

— Люди встречаются друг с другом на перекрестьях множества дорог, — сказал я, — не сознавая, что вся их минувшая жизнь готовила эту встречу.

— Да, так оно, видимо, и есть, — откликнулась Рена. — И невозможно узнать, что ждёт их после неведомых этих перекрёстков.

— Ты очень мне нравишься, Рена, — просто сказал я. — До понедельника.

— До свидания, — сказала Рена, но трубку всё-таки не положила. — Ты тоже… мне симпатичен. Я приду в понедельник, до свиданья.

— Цав’т танем, — внезапно вырвалось у меня.

— Савет танем, — неловко повторила она. — Что это значит?

— Не савет танем, а цав’т танем.

— Цавед танем.

— Нет, цав’т танем.

— Цавет танем? Как это переводится.

— Если буквально, то возьму себе твою боль, унесу твою боль.

— А… агрын алым, — обрадовалась Рена. — Или близко по смыслу: дардын алым, гадан алым. По-азербайджански звучит и точней, и лучше, чем по-русски. — Она засмеялась: — Цавет танем.

Сердце беспорядочно колотилось, и я минуту-другую вышагивал по кабинету, не в силах чем-либо заняться. Мне страшно хотелось поделиться с кем-то новостью — Рена придёт ко мне в понедельник, я день-деньской буду подгонять время и дожидаться, дожидаться. Сказать об этом ужасно хочется, но я знал, что никогда и никому не скажу ни слова.

Из окна на пятом этаже я глянул вниз; одинокое лоховое дерево вытянулось над стеной, огораживающей здание, раскинулось над улицей, которая выходила на ЦК, и развеивало там и тут белую цветочную пыльцу. Над облаками пыльцы порхали пёстрые бабочки; то одна, то другая садилась на цветы, Мне была видна из окна площадь у метро «Баксовет» с её многолюдьем и толчеёй и район старого Баку — Ичери-шехер с высокими толстыми крепостными стенами и пушечными бойницами, с просмолёнными плоскими кровлями, что знай посверкивали под солнцем, с караван-сараями, банями, мечетями и заунывным голосом муэдзина, призывающего правоверных к намазу, с паутиной узких улочек, спускающихся к морю, где стремглав носились над судами на якоре чайки — то одна, то другая стремительно ныряла в воду и стремительно же выныривала. Прежде, когда не возвели ещё нового здания ЦК, из окна открывалась широкая морская панорама, а теперь взгляд выхватывал только малую её частицу. Волны под весенним солнцем сияли и слепили, отражая его лучи. Небо из окна кабинета тоже казалось рассечённым надвое. Разбитый на холме участок парка имени Кирова застил обзор, и чудилось, что высокий памятник этому деятелю с его рукой, указующей на город и море внизу, не стоит на возвышенности, но парит под облаками.

Я вышел в коридор и, свернув налево, заглянул в общий отдел.

Лоранна сидела у себя за столом, а перед ней расположился Леонид Гурунц — бодрого вида человек с улыбчивым лицом и небрежно зачёсанной набок каштановой с проседью шевелюрой.

— Познакомьтесь, Леонид Караханович, — представила меня Лоранна, — это заместитель нашего главного редактора. Родители у него карабахские, но сам он из Сумгаита.