Княжий удел - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 29
- Предыдущая
- 29/108
- Следующая
– Нет! – еще крепче сжимал поводья князь, чувствуя, как твердая кожа врезается ему в ладонь. – Ты старший брат!
Следующим коня вел Дмитрий Красный. Споткнулся Дмитрий Юрьевич о камень, выступавший на дороге, и, если бы не крепкие поводья, запачкался бы княжеский плащ в пыли.
Впереди на холме стояло городище. Народ покинул эти места несколько лет назад. И, как напоминание о недавней междоусобице дяди с племянником, кое-где сохранились лишь сожженные стены. Только воронье, теперешние обитатели некогда большого и шумного города, поднялось с частоколов и полетело в поле на прокорм.
– Чу! Бесовская сила! – отпустил на миг поводья Дмитрий Красный, крестясь, а потом повел коня дальше, мимо порушенного городища, к Москве.
Под стенами Москвы уже собралась большая рать. Подошли дружины из Углича, Дмитрова, Ржева.
Звенигородские полки во главе с Василием Косым заперлись в городе.
Все ожидали Василия Васильевича, а скоро прискакал и гонец, который сообщил, что великий князь выходит к Яузе.
Великокняжеская рать появилась из чащи многошумно: звенела и бряцала оружием, гремели трубы, приветствуя ратников. На город ложилась ночь. Шествие дружины Василия Васильевича напоминало величественный крестный ход – люди шли со свечами в руках и непокрытыми головами, все двигались к священным стенам. Даже князья спешились и шагали в ногу вместе со всеми. И если бы не робкий ветер и не зыбкое пламя свечей, огни казались бы отражением звезд.
Дружина развернулась, опоясав огнями крепостные стены, и еще долго слышались нестройные и охрипшие голоса воинов.
Утром великий князь назначил штурм крепостных стен Москвы, но с рассветом ворота вдруг отворились, и оттуда степенно вышли бояре.
– Ушел Васька Косой! Совсем ушел, пес, как сатана в подземном ходе сгинул.
– А как же рать? – подивился Василий Васильевич.
– С собой всех увел. Испугался, видать, множества огней, вот и ушел.
Вздохнул Василий Васильевич, и не знали бояре, чего в этом вздохе было больше: облегчения, что не пролил братову кровь, или досады, что удалось Косому уйти от праведного гнева.
По прибытии в Москву Василий Васильевич пожаловал младшему брату Дмитрию Шемяке Ржев и Углич; Дмитрию Красному – Бежецкий Верх, а у Косого отобрал звенигородский удел.
Но нужно было совсем не знать Василия Косого, чтобы уверовать в то, что старший из Юрьевичей смирится. Василий Юрьевич ехал в Великий Новгород, туда, где прятались опальные князья. И Господин Великий Новгород принял Василия так же, как тремя месяцами раньше московского князя Василия Васильевича.
На Руси жалости достоин юродивый, калека и гонимый. Василий Косой был и тем и другим. Обидеть их – значит оскорбить самого Бога.
Вече, погудев, собрало Косому небольшую дружину, не оскудеет от этого Новгородская земля, почитай, вдоль всего океана тянется.
Василий в Новгороде не засиделся. Недосуг! В Коломну нужно поспешать, рать собрать, а затем к вятичам. Они всегда Юрия поддерживали, авось сыну пособят. И, отвесив на прощание посаднику Кондрату поклон, уехал из Новгорода. У самых ворот князь решил обернуться. Примета есть такая: если хочешь еще раз с добрым человеком встретиться, обернись, прощаясь.
Обернулся Василий и никого не увидел…
Было далеко за полночь, когда в ворота монастыря постучали два чернеца. Монашка-вратница посмотрела в окошко на бродяг и строго сказала:
– Шли бы вы отсюда, добрые люди. Не могу открыть, игуменья больно сердита.
– Матушка, – взмолился один из чернецов, – неужто ты нас на дороге ночевать оставишь? Ведь не басурмане же мы какие, а свои, православные! Нам только ночь переждать, татей в лесу полно. А дальше мы своим путем пойдем. А хочешь, так заплатим!
– Ну ладно, чего уж с вас взять. Есть у нас для гостей местечко в притворе, для таких бродячих, как вы. А на рассвете, не обессудьте, прогоню! Матушка больно сердита, – снизошла к просьбам путников вратница, – прогневаться игуменья может.
Чернецы ступили на двор и пошли вслед за монахиней.
– Свечи я зажигать не буду, а ваше место вот где. – Она показала на большой сундук в самом углу. – Если жестко будет, можете соломы под голову положить.
– Матушка, – один из чернецов ухватил за руку монахиню, – не откажи в моей просьбе. Позови Марфу Всеволжскую.
– Ты чего надумал, охальник?! И как язык у тебя повернулся?! – отстранилась в испуге вратница. – Чай, не постоялый двор, а монастырь!
Чернец снял клобук.
– Князь я Московский… Василий Васильевич. Будь добра, матушка, позови Марфу Всеволжскую.
Как ни всесилен был Василий Васильевич, но власть его в стенах монастыря кончалась, и был здесь только один хозяин – Бог! Конечно, мог Василий Васильевич въехать во двор, заставить покорных монахинь отбивать поклоны и велеть горделивой игуменье подавать ему в трапезную квас с блинами. И не устрашила бы его наложенная епитимья с лишней сотней поклонов. Но что скажут бояре? И посошная рать не встанет под его знамена, гони ее хоть плетьми! А если и удастся заманить кого-нибудь, то что это будет за дружина? Не пожелают отроки положить своего живота за княжеское дело. Будет тогда Ваське Косому потеха!
В Божий храм князь может войти только покорным просителем.
– Князь?! Василий Васильевич?! – всплеснула руками монахиня.
Только большая беда могла привести князя в монастырь или… большая любовь.
Разве сама она всегда была старицей? И она была молодая. Грех, он пахнет всегда полевыми цветами да пряными свежескошенными травами. Сколько их было помято, прежде чем привела ее дорога в тесную келью.
Василий Васильевич попытался было задобрить монахиню серебром, а она руками замахала:
– Христос с тобой, князь! Что же я с этими деньгами делать буду?.. Ведь монахиня я. Разве что на Пасху пряников сестрам накуплю. А Марфу Всеволжскую я позову… Фрина она теперь. Сестра Фрина.
Фрина по-гречески «сердце». Надо же такому случиться, сердце его заточено в монастырь. Горше стало от этого.
Монахиня ушла, и Василий Васильевич ощутил волнение, какое бывает перед долго ожидаемым свиданием с любимой. И чтобы утаить от Прошки свои чувства, князь прикрыл глаза и стал читать молитву.
Василий не услышал, как вошла Марфа, Прошка слегка подтолкнул хозяина в плечо и шепнул на ухо:
– Князь, Марфа здесь… – И, почувствовав себя лишним, вышел из притвора.
Марфа стояла у самого порога, смиренно опустив руки. Черное покрывало скрывало глаза, и Василий Васильевич никак не мог разобрать – видит она его или нет. Но когда князь сделал шаг, чтобы подойти ближе, Марфа отступила.
– Чего хотел ты от меня, Василий Васильевич? Зачем же ты тревожишь меня? Иль опять мук моих хочешь?
– Я пришел, чтобы увидеть тебя… Марфа, – не мог князь назвать ее иноческим именем.
– Разве мало тебе моего позора? Батюшку со света сжил, матушка от горя померла, меня в монастырь отправил, вотчину нашу в казну забрал. И тебе всего этого мало, князь?!
– Прощения пришел я у тебя, Марфа, просить…
Монахиня чуть приподняла голову, как будто хотела убедиться в искренности сказанных слов, и Василий Васильевич увидел глаза Марфы. Даже скорбное монашеское одеяние не могло загасить их света.
– Бог простит, Василий Васильевич…
Василию подумалось, что не портило ее красоту даже монашеское одеяние, а возможно, как раз наоборот, целомудренный покрой платья подчеркивал женственность и очарование молодой монахини.
– Могла бы и женой моей быть… да, видно, Господь рассудил иначе.
– Разве, князь, не ты решил нашу судьбу? Ты сюда пришел для того, чтобы мучить меня? Что же ты раньше не заявлялся? Разве не по твоему наказу отобрали у меня младенца, сына твоего, а меня сослали в монастырь?
Исчезла прежняя застенчивость в Марфе, обвиняла она князя гневно, без покорности.
– Сына?! – искренне удивился Василий. – Не знал я об этом, Марфа! Истинный крест, не знал! До того ли мне было, когда я рыскал по всей Руси волком загнанным, спасаясь от дяди своего Юрия Дмитриевича! Видно, за грехи меня Бог карал, вот поэтому на великое княжение не сразу и сел. И тебя в монастырь я не ссылал. Видит Бог, не ссылал, поклянусь чем хочешь! На колени встану.
- Предыдущая
- 29/108
- Следующая
