Княжий удел - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/108
• Следующая

– Правда, – был ответ, – только ведь кровь и плоть у всех единая. Суета все! Один Бог вечен.

– Слышал ли ты, старец, о племяннике моем, московском князе Василии Васильевиче?

– Прости, князь, не слышал.

Подивился ответу Юрий, но спрашивал далее:

– А об отце моем Дмитрии Донском слышал? О брате Василии Дмитриевиче?

– О брате тоже не слыхал. А у Дмитрия, князя Московского, прозванного за подвиг свой Донским, я в дружине воеводой был. Кровь на поле брани чужую проливал, вот до сих пор и замаливаю этот грех.

– Знаешь ли ты, зачем я пришел к тебе, старец?

– Ведаю, – уверенно отвечал старик. – Одна болезнь у всех князей. Братьев наказать хочешь. Только ведь не в распрях сильна Русь, а в единстве!

Если старец замаливает пролитую татарскую кровь, то как он смотрит на него, который идет проливать братову кровушку. Нет, не видать благословения.

Ушел Юрий Дмитриевич, и еще долго слышался ему теплый голос старца: «Только ведь не в распрях сильна Русь, а в единстве!»

– Государь Юрий Дмитриевич, – услышал князь голос воеводы. – К горе полки Василия Московского и Ивана Можайского подходят.

Пожаловали, стало быть, племянники.

– Трубить сбор! Не хочу святого старца сечей тревожить. Встретим рать московского князя в поле. Пусть звон железа не мешает ему молиться.

Отошла от горы рать Юрия Дмитриевича. И вправду: на горизонте пыль поднялась, скоро Васька здесь будет.

Для битвы галицкий князь выбрал поле огромное, где луговая трава высокая и сытная. Луговые ромашки, голубые колокольчики склонили свои головки, словно и они признавали господином Юрия Дмитриевича.

И часа не пройдет, как будет помята трава сражающимися, телами убитых и раненых, а ромашки скорбно поникнут, политые не дождевой водой, как бывало раньше, а кровью русича.

Рать Юрия терпеливо поджидала дружины Василия Московского и Ивана Можайского. Ратники прилаживали кольчуги и панцири, читали негромко молитвы. Сам Юрий Дмитриевич надел поверх красной рубахи байдану бесерманскую и крепко стянул ее широким поясом.

Полуденное солнце сильно припекало. Пот обильными ручьями заливал глаза, рубаха под кольчугой промокла и пристала к спине, долгого ожидания не выносили и кони, они без устали махали хвостами, отгоняя оводов, нетерпеливо рыли копытами землю.

И когда первые ряды дружины Василия Московского поднялись на косогор, князь Юрий повелел стоящему рядом трубачу:

– Ну давай, с Богом, труби к бою!

Услышав трубный голос, рать Юрия Дмитриевича всколыхнулась, словно на ветру, и, изготовив наперевес копья, двинулась на Василия Московского.

Стонали раненые, падали убитые, в панике носились по полю осиротелые кони, гремела без устали труба. И всюду звон, крики, ржание лошадей…

Третий час рубились ратники. Полки князя Юрия теснили рать Василия Васильевича. Обескровела дружина московского князя, повернули бы спины к врагу и во весь опор помчались бы к дому, но разве бывает смерть более позорная, чем в бегстве? Убегающего и колоть легче.

Полки князя Василия Васильевича отходили шаг за шагом. Видно, решил он сохранить силы для главного боя. На поле брани остались лежать первые ряды ратников, кто пал во спасение остальных. Другие, зная о своей участи, дрались отчаянно, сдерживая могучий натиск дружины князя Галицкого.

Позорно отходил Василий к Новгороду, только небольшая рать сопровождала московского князя.

Таков уж был Великий Новгород, что принимал под защиту своих крепких стен опальных князей, тем самым всегда наживая могущественных врагов. И закреплял за собой бунтарскую славу. Однако иного он себе не желал, только в вольнице сила великого города. И не было над Господином Великим Новгородом большей власти, чем народное вече.

Сейчас московский князь шел на поклон к бунтарскому вечу просить у него помощи. Славился Новгород не только богатыми купцами, вольнодумством, но еще и тем, что всегда был готов пригреть обиженного, не откажет в помощи слабому.

Не ждал Василий Васильевич от города многошумного и добродушного колокольного звона в свою честь, не ждал каравая душистого хлеба, поданного на рушнике. Вот если бы город дружину дал добрую, а там и с Богом. Авось в долгу не остался бы! С этой мыслью ехал Василий в славный Новгород.

Не умел Новгород служить ни московским князьям, ни закованным в тяжелую броню ливонцам, ни татарам на лихих конях: у тех и у других отвоевывал свое право на независимость. Город представлял силу, не считаться с которой было невозможно. Где самые богатые купцы на Руси? В Новгороде Великом! Где самые искусные пушкари? В Новгороде! Чьи колокола звонче всех к заутрене зовут? Новгородские! А чьи мастеровые могут белокаменные церкви ставить? И здесь Господин Великий Новгород первый! Только новгородские каменщики стены мгновенно залатать способны, только новгородские купцы могут золото дать. А ежели и Новгород не поможет, тогда не найдется другой силы во всей Руси, чтобы пособить. Не единожды Москва просила помощи у Новгорода. Сами московские князья, въезжая за его крепкие стены, шапку смахивали.

Ехал Василий Васильевич за ратной силушкой. С версту осталось до мурованых новгородских стен.

Сошел с коня Василий Васильевич – решил в город идти пешком, тем самым показав свое смирение. Конь послушно ступал за хозяином, следом шли немногие из бояр.

День был базарный, и Василий направился на Торговую сторону. Мост, под которым река Волхов несла свои воды в холодную Ладогу, поскрипывал. У моста, прижавшись крутыми бортами к берегу, стояли иноземные парусники. На палубе в тюках лежало сукно, в мешках – соль; по мосткам на берег черные люди выкатывали бочки с пивом. На Опоках высился храм Иоанна Предтечи, перед входом иконка Божией Матери. Вокруг церкви «Иванское сто», в толстые стены которой упирались длинные торговые ряды, толпился народ. Важно, в длинных черных мантиях, шествовали по базару заморские купцы, холеными пальцами щупали блестящие шкурки бобров. Прошка Пришелец, глянув на кудлатую голову князя, предостерег:

– Черного люда полно, князь. Шапку бы надел.

Натянул государь Василий Васильевич соболью шапку на самые уши и пошел дальше.

Не знал Новгород голода. Жил он всегда сытно, славился хлебосольством. На торговых рядах в изобилии выставлен хлеб, который свозили в Великий Новгород со всей Северной Руси. Поморы к столу новгородцев доставляли жирную сельдь и рыбу.

Размашисто, вдоль всей реки, проходил рынок. Под навесами устроился суконный ряд, мясной, рыбный. И, созерцая это изобилие, Василий Васильевич подумал, что торг в Москве будет поскромнее.

Всем взяли новгородцы: не было у них того трепета перед богатым платьем, который отличает крестьян и черный люд Московии. Дерзко вскинет иной малолеток бесовские глазищи и окликнет проходившего мимо заморского гостя:

– Господин! Сало отведай. На вкус такое, что язык проглотишь!

Трудно было не поддаться на уговор и не отпробовать угощения, а уж если отведал, так бери целый шматок!

А иной малец, не считаясь с чином, тянет родовитого гостя за рукав и зовет к своему лотку, где его батянька черпает темное пиво и разливает его в деревянные чаши просителей.

Подошел князь к бочке, бросил на лоток деньгу и тотчас получил чашу с пивом. Ожило нутро от горького напитка, в голове зашумело, и сделалось веселее.

– Куда идем, князь? – поинтересовался Прохор.

– К посаднику, – махнул рукой повеселевший князь. – Авось не откажет в помощи.

И, поглядывая на богатый торг, Василий в который раз позавидовал тому, что купцы московские были победнее.

Василий и Прошка прошли Плотницкую сторону, где мастеровые чинили прохудившиеся ладьи, собирали срубы. Здесь же, у самой реки, стоял крепкий дом. Тут проживал новгородский посадский дьяк Кондрат.

На стук глухо забрехал за воротами пес, и тотчас раздался во дворе строгий голос:

– Чего орешь, ушастая бестия! А ну пошел в конуру! Гости это!

Заскрипели ворота, отворяясь, и Василий Васильевич увидел дворового мужика.

• Предыдущая
• 23/108
• Следующая