"Фантастика 2024-12". Компиляция. Книги 1-21 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 91

— Так вы пришли мне доложить об этом? — уточнил я, приподняв удивлённо бровь.

— Не только. Видите ли, я ведь успел немножко поработать, когда вы ещё не были императором, и обратил внимание, как легко вы порой раскалывали свидетелей или преступников. При том, что люди сами словно бы стремились рассказать вам все подробности, всю подноготную, признаться во всех своих грехах. И что-то мне подсказывает — это неспроста. Есть у вас какая-то способность к допросам, или это какая-то магия, либо ещё что-то в том же роде. Иными словами, чувствую, что перед вами генерал очень быстро расколется и выдаст всё, что скрывает, как есть. Могу я просить вас о милости поговорить с ним? Очень уж лихо у вас это получается. Одна только к вам просьба…

— Я слушаю, продолжайте, — улыбнувшись ответил я.

— Позвольте поприсутствовать при этом. Очень хочу посмотреть, как раскалываются генералы.

— Эх, Владимир Викторович, Владимир Викторович… — не удержавшись рассмеялся я. — Ну что ж, конечно же, поучаствую. Тем более, мне самому вопрос с предательством чиновников довольно важен. Чувствую, что Дризен замешан в какой-то не очень хорошей истории и вероятнее всего, он является предателем нашей страны, более того — участвует в каком-то заговоре. Это безусловно серьёзный вопрос. Однако я очень надеюсь, что и без всяческих способностей в нашей империи найдутся люди, способные выявлять потенциальных врагов отечества, а также призывать их к ответственности по закону.

— На самом деле, как раз об этом я хотел с вами поговорить. Я ведь человек небольшой, невысокого полёта. Да, я занимаю высокую должность при генерале Кутепове. Однако в вашем окружении слишком уж много… как бы это выразиться… не совсем достойных людей. Дело даже не в их порядочности или чём-то ином, или напротив в непорядочности, — Мезинцев замялся.

— Да говорите уж как есть, Валерий Викторович, — хмыкнул я.

— Я уверен, что в вашем окружении достаточно людей, которые не имеют злого умысла или подлости, просто не успели ещё проникнуться вашими талантами так, как, например, я. Признаюсь, я ведь и сам поначалу опасался, что молодой император может не справиться со свалившейся ответственностью. Однако, глядя, как вы ведёте себя в некоторых ситуациях, признаюсь, я восхищён, и во мне всё больше уверенности, что с вами Российская Империя не даст слабины. Напротив, сделает такой рывок, что наши явные и тайные враги будут лишь плестись в хвосте. Однако, стоит смотреть правде в глаза, сейчас неверных вам людей хватает. Через одного, служат абы кому или вовсе из принципа и какого-то внутреннего недовольства спешат навредить вам или как-то подорвать ваш авторитет. Но уж в силу своих способностей я постараюсь всячески способствовать становлению вашего авторитета.

Слушал я Мезинцева, и с одной стороны, слова его были неожиданные. Однако, с другой стороны, ни фальши я не заметил, и ни одного укола не последовало. Он был абсолютно искренен. Однако я не удержался от небольшой проверки.

— И что же, вы настолько мне верны и преданы?

— И вам, и Российской империи предан. Даже если и были во мне сомнения, то признаюсь в этом перед вами прямо сейчас и прошу меня простить. А коль, решите, что недостоин я своей должности, уйду с позором, потому что допустил грубейшую ошибку. Однако сейчас вижу, что за таким императором готов идти до конца, и последуют остальные, дайте только время.

Да уж, всё-таки либеральные взгляды Николая II, которые были ему присущи в последние годы правления, сослужили не самую лучшую службу стране. Возможно, он видел что-то в силу своей способности к пророчествам. И такой путь, по его мнению, был оптимален для облегчения сложившейся ситуации, чтобы дать больше вольности чиновникам и, быть может, тем самым обезопасив себя и страну от излишних потрясений, а вместе с тем и переворотов. Однако лояльность Николая II и беззаботное время очень уж расслабили народ. Все очень уж избаловались. Я ведь не допущу разгильдяйства. И не потому, что я по натуре скрытый тиран или втайне страдаю жажды к власти и подчинению всего живого, просто историю я знаю слишком хорошо, и знаю к чему может привести подобное легкомыслие.

К сожалению, чем выше чины, тем чаще доброта воспринимается за слабость. А если император проявляет слабость, то можно и до смуты добрести. И плевать из каких побуждений действовал помазанник божий. Так выходит, что позволить себе проявлять доброту могут лишь те, кто сможет потом за эту доброту ответить. Причём жестокой и грубой силой.

Если зарвавшимся недальновидным чиновникам порой хорошенько не давать по зубам, показывая, что за хорошее отношение надо быть благодарными, они начнут пытаться искать уязвимые места, чтобы ужалить.

Я ещё в прошлой жизни выработал для себя такое жизненное правило, если меня кто-то подведёт, например, тот ученик, на которого я возлагаю надежды, он меня этим не удивит. Я такое видел уже не раз. Но если кто-то, кому я подставлю спину, найдёт в себе силы, мужество или, напротив, добродетель, чтобы не ударить, а, наоборот, укрыть пледом, когда мне станет холодно, вот этим он меня удивит и ещё как. В принципе, если уж так посмотреть, в мире слишком мало доброты. Так уж природой заведено. Её не становится меньше или больше, просто так сложилось. Люди зачастую слишком строги и требовательны друг к другу, а к доброте относятся пугливо. А видя что-то неестественное и незнакомое, спешат последовать базовым реакциям: сбежать, притвориться мёртвым или напасть. Такие дела.

Признаюсь, мне было приятно слышать от Мезинцева не только его похвалу, но и прямоту. Всё-таки нет во мне заносчивости и даже горькую правду я больше рад слышать, чем сладенькие увещевания.

Да я и сам понимаю, что есть и те, кто готов мне служить верой и правдой, просто по определению, из-за того, что я император. Ведь другого выхода нет. А куда им ещё деваться с насиженных мест? Но только есть и вредители. Да, кто-то из них заблуждается, а кто-то и принципиально готов дискредитировать власть из внутреннего протеста или по иным, одним им ведомым причинам… Да, их, с одной стороны, можно понять, всё-таки двадцатилетний император — тот ещё кот в мешке, эдакий император Шрёдингера. Но у меня нет права относиться к ним снисходительно. Я обязан пресекать любые поползновения против моей власти жёстко и бескомпромиссно. Я просто по-другому не имею права поступать, потому что любое мой проявление слабости — это преступление против страны, а значит и всех её жителей. И чем дальше смотрю на свалившуюся на меня ответственность, тем больше это понимаю.

Хотя некоторые моменты всё больше и больше вызывают во мне глубочайший и тяжелейший конфликт. Я ведь ума не приложу, как мне порой поступать, чтобы действовать правильно, но при этом не переступать свою человечность, а также не забывать о том, кто я такой на самом деле. Не хочу забывать, что я просто человек. Мне ведь тоже присущи чувства. Я ведь не только острие меча, называемого государством. Я ещё и мужчина, который отдаёт себе отчёт, что есть люди, небезразличные мне. Который любит свою жену и её прообраз, так удивительно воплощённый в Марине из этого мира. Ох, что-то меня унесло…

Я снова посмотрел на Мезинцева.

— Знаете, надо бы нам с вами подумать, как организовать ведомство или какой-то отдел, который бы помогал или позволял выявлять таких недобросовестных чиновников. Чувствую, что многие министры и руководители, не справляются со своими обязанностями и не способны углядеть, когда их подчинённые вдруг меняют сторону и начинают работать против государства. Здесь контролирующий орган будет очень полезен.

Глаза Мезинцева тут же загорелись. А вот если бы я об этом говорил с Кутеповым, то тот скорее всего первым делом задал бы вопрос — как на это народ посмотрит, да как в законах прописано? Какие всё-таки разные люди! Но, тем не менее, нужны и те, и те. Возможно, однажды Кутепов и убережёт меня от какой-то крайности.

Ну а что, создам этакое КГБ, а почему бы и нет? Заодно и будет орган для острастки. Такой, чтобы все тряслись от одного его упоминания. Вот тогда можно будет позволить себе быть добрым императором и улыбаться благостно, понимая, что стоит кому-то в моей добродушности усомниться, как голова с плеч полетит.