Влияние морской силы на французскую революцию и империю. 1793-1812 - Мэхэн Альфред Тайер - Страница 20

• Предыдущая
• 20/229
• Следующая

Но не одними законодательными мерами правительство уронило боевые и вообще воинские качества корабельных команд. О пренебрежении дисциплиной и о печальных результатах этого уже упоминалось. Эти причины действовали в течение многих лет, и дух неповиновения, возникший как следствие крайних увлечений революционного характера, без сомнения, усиливался по мере того, как нижние чины видели все менее и менее способных моряков и воинов в своих офицерах, сменявших их эмигрировавших старых начальников. Освободившись от дисциплинарного режима, они неизбежно теряли и в собственных глазах. Те из них, которым беспорядок дурно содержавшегося корабля и распущенность личного состава его делались невыносимыми без сомнения, поступали так же, как те офицеры коммерческого флота, о которых писал Вилларе Жуаез. Они самовольно оставляли морскую службу, что им сходило иногда безнаказанно среди общей неурядицы той эпохи. «Воинский дух матросов совсем упал, – писал адмирал Морар де Галл 22 марта 1793 года, месяц спустя после объявления войны Англии, – если это не изменится, то мы не можем ожидать ничего, кроме поражений в боях, даже и при перевесе сил на нашей стороне. Прославленное рвение, приписываемое им (ими самими и национальными представителями), выражается только в словах патриот, патриотизм, которые они постоянно повторяют, и в кликах "Да здравствует нация! Да здравствует республика!", когда им льстят. Никакой идеи о надлежащем поведении и об исполнении своих обязанностей». Правительство считало за лучшее не вмешиваться из опасения восстановить против себя матросов. Флагманский корабль Морар де Галля, потеряв передние паруса во время шторма, безуспешно пытался повернуть через фордевинд. «Если бы у меня была такая команда, какие были прежде, – писал адмирал министру, – то я принял бы меры, которые имели бы успех; теперь же, несмотря на убеждения и угрозы, я не мог вызвать наверх и тридцати человек. Сухопутные артиллеристы и большая часть морской пехоты вели себя лучше. Они делали, что им приказывали; но матросы, даже унтер-офицеры, не показывались совсем».

В мае, уже в разгар военных действий, вспыхнул мятеж на Брестской эскадре, когда ей приказано было сняться с якоря. Чтобы добиться повиновения, морскому начальству пришлось обратиться к городскому управлению и Обществу друзей свободы и равенства. В июне де Галль опять пишет: «Я плавал на самых многочисленных эскадрах, но никогда прежде в течение года не видел столько столкновений, сколько было их в один месяц теперь, пока наша эскадра держалась соединенно». До конца августа адмирал держался в море, затем стал на якорь в Киберонской бухте, лежащей в семидесяти пяти милях к юго-востоку от Бреста. Морской Департамент, являвшийся тогда просто выразителем мнений Комитета общественной безопасности, распорядился о том, чтобы флот оставался в море впредь до получения дальнейших приказаний. 13 сентября до эскадры дошли слухи о восстании в Тулоне и о приеме там английской эскадры. Тогда к адмиралу явились депутации от различных судов, с двумя гардемаринами во главе, потребовавшими с большой наглостью, чтобы он, вопреки полученным приказаниям, возвратился в Брест. Адмирал с твердостью отказался исполнить это требование. Предложения одного из гардемаринов были таковы, что адмирал потерял самообладание. «Я обозвал их, – говорит он, – трусами, изменниками, врагами революции; и когда они отвечали мне, что все-таки снимутся с якоря, я возразил (ив тот момент я верил тому, что говорил), что в эскадре есть двадцать кораблей, на которые могу положиться, и которые откроют по ним огонь при малейших движениях их, не согласных с моими приказаниями». Адмирал, однако, ошибался, полагаясь на свои команды. На следующее утро семь кораблей поставили марсели, готовясь вступить под паруса. Тогда он лично посетил эти корабли, пытаясь добиться повиновения, но тщетно. Чтобы замаскировать свое поражение хотя формой дисциплины – если только это слово уместно в связи с тем, что произошло – он согласился созвать военный совет, составленный из офицеров и матросов, по одному с каждого корабля, для обсуждения вопроса о возвращении в Брест. Совет решил послать депутатов к представителям Конвента, бывшим тогда по обязанностям службы в Департаменте, а пока выжидать дальнейших приказаний от правительства. Формальность эта не устранила того факта, что власть перешла от начальника, назначенного государством, к совету представителей военной черни.

Депутаты с кораблей отыскали уполномоченных Конвента, один из которых явился на эскадру. Из совещания с адмиралом он узнал, что на двенадцати судах из двадцати одного был открытый мятеж, и четыре из остальных девяти должны были считаться под сомнением. Так как корабли эскадры нуждались в ремонте, то уполномоченный предписал ей возвращение в Брест. Таким образом чернь и на этот раз добилась своего. Но к тому времени в правительстве начали господствовать уже другие веяния. В июне крайняя революционная партия одержала верх в делах управления государством и не желала более допускать господствовавшую до тех пор анархию. Конвент, во главе которого стояла партия Горы, выразил крайнее неудовольствие по поводу действий флота. Хотя гнев его обрушился на адмиралов и командиров, многие из которых были отрешены от должности, а некоторые казнены, тем не менее им были изданы декреты, показывавшие, что грубое неповиновение не будет более терпимо. Правительство чувствовало себя теперь на твердой почве.

Крейсерство Морара де Галля представляет, в широком масштабе, пример того состояния, в какое пришел флот в течение трех лет, протекших со времени бунта, заставившего де Риона оставить службу. Но пример этот никоим образом не единичный. В важном средиземноморском военном порте Тулон дела шли так же плохо. «Новые офицеры, – пишет Шевалье, – добились не большего повиновения, чем старые. Команда сделалась тем, что из нее делали, она знала теперь только одно – восставать против власти. Долг и честь сделались для нее пустыми словами». Приведение нами дальнейших примеров и изложение подробностей утомило бы читателя. Вне своей страны такие люди наводили ужас скорее на союзников, чем на врагов. Один корреспондент, говоря о стоявшей в Аяччо, на Корсике, средиземноморской эскадре, к которой, видимо, относился дружественно, пишет от 31 декабря 1792 года: «Настроение флота и войск великолепно, только, надо сказать, дисциплина там недостаточна. Однажды чуть было не повесили человека, который на следующий день был признан совсем неповинным в том, в чем обвинялся агитаторами. Урок, однако, не пропал даром для матросов, которые, увидев по какому ложному пути ведут их эти палачи по профессии, выдали одного из них». Тем не менее без серьезных беспорядков дело не обошлось, и два солдата корсиканской национальной гвардии были повешены толпою матросов и солдат с эскадры… Но как необычайны были взгляды того времени, если критик мог говорить так примирительно, чтобы не сказать хвалебно, о настроении команды, проявлявшемся в таких поступках.

• Предыдущая
• 20/229
• Следующая