Гроза над крышами - Бушков Александр Александрович - Страница 25

Кондитера, приехавшего покупать мешками муку, вялый виногрон⁵⁹и прочее необходимое для ремесла.

Но Тарик, как и в прошлые разы, промолчал — не было надобности затевать ссору, Бубу любой правдочкой не смутишь и не одолеешь...

— Что касаемо этой, из-под шестнадцатого нумера, про нее уже все известно точнехонько, — воодушевленно продолжал Буба. — В полдень уже все прояснилось. В бумагах квартальной управы написано, что приехала она сюда с дядей, который из сословия Егерей. Может, он и вправду егерь, дело темное, но вот она ему и никакая не родная племяшка, а просто из того же городишки. Жулькает он ее. Еще в Гаральяне жулькал вовсю, а потом жена егерская узнала и пригрозила их зарезать — у них в Гаральяне и бабы резкие, чуть что — за ножи хватаются, мне Приказчик рассказывал (потому он там и не женился, будет у нас жену искать). А еще зарезать их обоих обещали ее папаня, брат и два дяди, вот это уж посерьезнее будет. Егеря — народец небедный, и он выгреб всю денежку, что в доме была. И сбежали они подальше от Гаральяна, чтоб их подольше искали. Теперь-то может ее свободно жулькать, сколько захочется, кто узнает? Он себе и ложные бумаги справил — будто они дядя и племянница...

— Ну, ты и враль! — не сдержался Тарик. — Сама по себе история вполне даже жизненная, и не такое бывает. Только как это так получилось, что приехали они утречком, а в полдень уже «прояснилось»? Быстро что-то...

Буба ничуть не смутился, сказал со всей апломбацией:

— Не я ж это выдумал, Морячок, я ничего и не выдумываю, живу по чистой правде, любой скажет. А прояснила все женщина надежная, как все равно гранит, — кумушка Лалиола. Уж она-то через три кирпича видит и через два слышит, от нее правдочку не укроешь, хоть ты правдочку эту в королевскую сокровищницу спрячь в самый глубокий погреб...

— Ну, если кумушка Лалиола, тогда, конечно, и спору нет... — сказал Тарик самым что ни на есть почтительным тоном.

И взял себя в руки, чтобы не расхохотаться Бубе в нескладную рожу. И улица Серебряного Волка, и вся Аксамитная давно и распрекрасно знали: тетка Лалиола — никакая не кумушка и даже не пустозвонка, а попросту «ядозубка», которая, ухватив ставший ей известным крохотный кусочек правды, громоздит вокруг него груду дурацкой брехни собственного сочинения, и слушают ее, всерьез называют кумушкой простачки вроде Бубы (среди коих, правда, попадаются и взрослые). Вот и теперь золотой шустак против медного грошика ставить можно: мельком увидела приезжего с племянницей — и махом сочинила очередную побрякушку. Кто б ее допустил к бумагам квартальной управы, ее туда и полы-то мыть не взяли в прошлом году, когда просилась — и ведь не ради денежек, она и так не бедствует, хотела подсмотреть да подслушать что-нибудь ради сочинения новых побрякушек...

— Короче говоря, я ее точно вскорости подгребу под бочок, — сообщил Буба. — Ты не щетинься, Тарик, я негласки знаю, выкупное вам поставлю как положено — хошь монетой, хошь пивком.

— Так она с тобой и пошла, — хмыкнул Тарик. — Побежала прямо...

— Побежит, — уверенно сказал Буба. — У меня тут скоро интересное дельце намечается, очень даже прибыльное... Верно говорю, Бабрат?

— Болтаешь много, — процедил Бабрат, сузив глаза в щелочки, и лицо у него стало вовсе уж неприятное.

К некоторому удивлению Тарика, Буба словно бы даже смешался чуточку, хотя не терпел слов поперек в своей ватажке, где ватажником был суровым. Никак это на него не похоже. Догадки и подозрения Тарика крепли...

— Короче, монета будет, — уже уверенно продолжал Буба. — А где монета, там и девахи, увидит эта гаральянская серебрухи — сама прибежит и труселя натянуть забудет, что и к лучшему: возни меньше. И будет на вашей улице безотказная давалка...

Тут уж Тарик не стерпел — оскорбили не его, а улицу.

— Ты языком поменьше звени, пирожок с кошатиной, — сказал он тихо и недобро тем тоном, что можно счесть и за вызов на драку. — На улице Серебряного Волка давалок не водится...

Шалка, по-кошачьи прищурясь, медовым голоском протянула: — Как так нет? А Марлинетта-Потрепушка?

Чуточку сконфузила, паршивка, и крыть нечем... Хоть она и общая девочка, каких легонько презирают, особенно девчонки, никак нельзя ей отказать в уме и сообразительности...

— Ну, это другое дело, — сказал Тарик, сам чувствуя, что прозвучало это без должной убедительности. — Марлинетта, ежели подумать, не девчонка, а уже Приказчица, а я о девчонках говорю...

— А какая разница? — тем же сладким голосочком ответила Шалка. — За денежку ножки раздвигает. Будешь перечить?

Кто же с улицы Серебряного Волка будет перечить очевидному? И все же... Особенным прозорливцем Тарик себя никогда не считал, однако ж не сомневался, что такие взгляды и такой тон — проявление жгучей зависти. Шалка — сосунок для всей ватажки (очень может быть, ее еще и впрямь жулькают в очередь), а всей выгоды от этого — не самые дорогие сладости, изредка лента в волосы да совсем уж редко — грошовые украшеньица вроде этой медной брошки с синими шлифованными стекляшками, что сейчас на груди приколота. Меж тем Марлинетта, прекрасно известно, берет только золотом и, что важнее, принимает ухаживания только тех, кто ей придется по нраву, и никакой тугой кошель здесь не поможет. Так что, строго говоря, никакая она не гулящая, о таких говорят «поли- тесная давалка» — причем не презрительно, а с ноткой уважения и зависти со стороны тех, у кого нет в карманах столько, чтобы ненадолго купить хотя бы ночку с шалопутной раскрасавицей...

Тарик мог бы ответить: «Сама-то какова? Сосешь у всей

ватажки за медный шустак прибытку», но это было бы неполитесно. На стороне можно говорить что угодно, однако не полагается обсуждать это вслух в чужой ватажке. Каждая ватажка сама устанавливает для себя регламенты (неписаные, конечно).

— Да ладно, нашли о чем болтать, — вмешался Буба. — Лучше знакомься, Тарик, — это, стало быть, Бабрат-Чистодел, три дня назад на нашу улицу с батяней переехал. Будет теперь в моей ватажке...

Тарик не мог ошибиться: при слове «моей» голос Бубы чуточку дрогнул, а на узких бледных губах Бабрата мелькнула усмешка... Ну да, все сходится — чем дальше, тем больше. И кличка соответственная...

Буба значительно поднял корявенький палец:

— Имей в виду: Чистодел оттоптал год в Воспиталке на самом строгом этаже, так что видывал виды...

— Да что уж там, так помотало по жизни, — сказал Бабрат с напускной скромностью. — Ты, значит, Тарик-Морячок с Волчьей улицы...

— С улицы Серебряного Волка, — поправил Тарик не вызывающим, но довольно жестким голосом: мол, на меня где сядешь, там и слезешь.

— Ну, извини, оговорился. Дай пять — будет десять...

Он протянул Тарику руку и стиснул его ладонь гораздо сильнее, чем требовалось (нарочно, конечно).

— За что топтал? — спросил Тарик, как полагалось при поли-тесном разговоре.

— Можно сказать, вовсе даже и ни за что, — ухмыльнулся Бабрат. — Пошли мы с корефанами искупнуться, смотрим — парочка на песочке нежится. Очень неправильная парочка: парнишка сущий задохлик, а деваха — с конца капает. Ну, мы подвалили, сказали суслику по-хорошему, чтобы чесал отсюда, а мы с девочкой душевно поболтаем. Он и начал блеять не по уму. Ну, настучали ему по потрохам, одежонку кинули — мигом прочь припустил. А девахе говорим: давай думай быстрее, с чего начнешь, на коленки станешь или сразу ножки врозь. Она давай в отказ: мол, мы дружим, у нас чувства... Мы ей по щечкам поводили «коготком», растолковали, что красоту нарушить можем. Хныкала, но легла. Только я на нее залез — бегут рыбаки. Суслик их позвал, близко оказались. Корефаны успели сдернуть, только их и видели, а мне ж куда, лежачему да со штанами спущенными? Надавали по шее, жабоеды чертовы, и к Легашам поволокли. Там тоже по ряшке били, выспрашивали: с кем был да с кем был? Им, псам, понятно, пригляднее групповушку сляпать, чем одного мотать. Не на того напали, псы позорные! Законный шустрила корефанов не сдает! (Тарик подумал: знаем-знаем, не из благородства не сдает, а оттого, что за групповушку навесят больше, чем «одинокому».) Как ни наседали, твержу одно: первый раз этих ребят видел, минутку назад познакомились и решили на речку прошвырнуться. А эта мокрощелка сама легла, когда ей денарик пообещали, и суслика отослала, вот он по злобе и наклепал. Только жабоеды по-другому все рисуют, а их целых четверо против меня одинешенька... Вот и потащили в квартальную правилку, а там клепала^{60 61} навесил год строгача, козел безрогий. А за что? Я с нее даже труселя стянуть не успел. Ну, оттоптал, как положено, честным сидельцем. Теперь вот у вас осматриваюсь. Места хорошие, кормиться можно, и девахи понимающие, — он снова погладил Шалку по ноге. — Только убогие все какие-то: ни одного законного шустрилы нет, никто строгого уговора^65л* не соблюдает. Ничего, дай время, поправим, будете жить как люди живут, а не слюнявым обычаем... Метнем потрясучку, Морячок? — он подбросил на ладони горсть меди, где зазвенели в основном шустаки. — По три шустака на раз, а? Ты не сопля, денежки должны в кармане брякать...