Мироздание по Петрову - Прашкевич Геннадий Мартович - Страница 1

• 1/19
• Следующая

За пару дней до моего дня рождения зашла в гости Архиповна.

Мы как раз обсуждали вопрос происхождения жизни. Филолог Рябов жаловался, что ему вернули статью из академического журнала. Он подходил к происхождению жизни философски, но статью ему вернули. «Будто я писал про вечный двигатель». – «А так оно и есть, – сказала умная Архиповна. – наука имеет дело с повторяющимися явлениями. А одиночный факт всегда чудо. Факт однократного появления жизни в какой-то одной точке никогда не будет обсуждаться учеными всерьез. Поэтому академические журналы ничего такого не печатают».

Говоря это, она сварила чашку кофе. Чашка из любящих рук упала мне на колени. Даже чуть выше, чем на колени. Архиповна испугалась моего крика и взяла несколько ночных дежурств в своем закрытом институте. Программа CETI (Communication extra-terrestrial Intelligence) для нее – обыкновенный эксперимент, поэтому она имеет право вступать в любые споры, касающиеся жизни и внеземных цивилизаций. Ожог, к счастью, оказался не страшным, но у меня Архиповна все эти дни не появлялась, искала свои внеземные цивилизации, и во вторник, злой на все, я решил заглянуть к Алисе Мерцановой. Она вернулась из Польши, куда возила свой Салон красоты на конкурс. Я не собирался изменять Архиповне. Так… Пара прикосновений, может, поцелуй… Актрисы (даже бывшие) это любят… «Котик, – скажет нежно Алиса. – Ты еще любишь меня?» А я промолчу в ответ. Это уравновесит события.

Но Алиса ничего не спросила. В короткой юбке, злее, чем я, собирала с пола вещи.

В квартире был жуткий разгром. На обои, похоже, плеснули кислотой – тисненная бумага обуглилась. Что-то такое я видел в своих надоедливых повторяющихся снах. Некий кабинет с кожаным диваном, сумеречной тишиной, с дежурным за столом. На стене решетка… Да, прямо на голой стене… А тут следы кислоты… Круче решетки… Поблескивающие панели, отблеск стекла, дисплеи, множество сигнальных ламп… Это во сне… А здесь чудовищный разгром… Журнальный столик раздвинул ножки, будто его только что изнасиловали… Битое стекло пластами – темное, рыхлое, как подтаявший сугроб… На подоконниках, на полках, даже на люстре разбросанное беспорядочно белье. С детства обожаю здоровый фетишизм. Но Алиса всхлипнула:

– Ты спальню загляни, в спальню!

Я заглянул. Ничего такого особенного.

Простыни сдернуты, ортопедический матрац взрезан ножом, из него, как белая кость, вылез кусок поролона. Вещи убиты или попрятались. За исключением портрета на стене, только на левый глаз Режиссера нашлепнули зеленую двадцатку. Хорошо, что не презерватив, в спальне они водились в изобилии. Я был здорово поражен их неуместным количеством. Оттолкнув мятый пакетик, машинально подобрал тяжелую темную пластинку на цепочке, вроде брелока. Там еще болтался почтовый ключик. Понятно, спросил:

– Зачем тебе столько презервативов?

– Кручинин! Это не мои.

– Все так говорят.

Алиса возмущенно выпрямилась, но затренькал на тумбочке телефон.

«Вот и шантажисты», понял я. Вообще-то Салон Красоты, которым ведала бывшая актриса, не должен был подвергаться такому мощному давлению, но в наше время…

– Слушаю

– Ой, а чем раки питаются?

– Падалью, наверное, – ответил я ошибшемуся номером ребенку.

– О чем это ты, Кручинин? Кто звонил?

Я не успел ответить. Телефон снова затренькал:

– А где в доме хранится падаль?

– Не знаю. Может, в холодильнике.

На самом деле меня интересовали презервативы.

– С чего ты взял, что они мои? Зачем мне столько? – заплакала Алиса. Ее бездонным, асфальтово-черным глазам шло отчаяние. – Ты хам! И таксист – хам. Он внес чемоданы только на лестничную площадку.

– А ты хотела, чтобы он это видел?

Опять завелся телефон. Ребенок не отставал:

– Мы холодильник осмотрели. Нет в нем падали.

– А рак у вас большой? Где вы его держите?

– Большой. В ванне.

– Ну покрошите ему хлебных крошек.

– А он не шевелится, – детский голосок так и звенел. – Может, дать горячую воду?

Я повесил трубку. Алиса смотрела на меня со страхом. Отчаявшийся ребенок, впрочем, не хотел от нас отставать.

– А где раков хоронят? – видимо, неотвратимое случилось.

– Да нигде. Бросают под ноги.

Гудки отбоя. Обычный шум, не являющийся передаваемым полезным сигналом.

– Это они?

Я обалдел.

Бывшие актрисы часто произносят фразы, не имеющие смысла.

Не гангстеры это и не бандиты, попытался объяснить я, какой-то ребенок ошибся.

Но Алиса не верила. «Падаль», «раки». Зачем такое ребенку? Это ее хотят запугать. Ее и Алину. Она на глазах впадала в панику, но при этом выталкивала меня из квартиры. «Ты ведь по вторникам ходишь в сауну? Вот и иди!» Я ее поцеловать не успел, а она уже меня вытолкала. Дескать, сейчас приедут друзья. Сейчас Алиночка придет – любимая ученица. Нужные люди придут. Перехватила мой взгляд, устремленный на портрет Режиссера.

– Сдери это!

Я послушно сдернул зеленую двадцатку.

По вторникам мы ходим в сауну.

Банкир Кузин обожает оранжевые простыни. Два покушения в год – дело явно шло на убыль (по сравнению с предыдущим годом), но в сауну его сопровождал Роальд Салинкас – владелец частного Сыскного Бюро. Из тех оптимистов, что сами прыгают на ринг, надеясь первым вмазать Тайсону. Полковник Якимов с военной кафедры университета – бесхитростный человек с мясистым лицом спивающегося бритого мопса. Филолог Рябов, обожающий все, что трудно понять. Академик Петров-Беккер, по имени Иван Ильич – смуглая кожа в пятнах, вечно что-то взрывается в его лаборатории. Кстати, Архиповна работала у него. Программу CETI поддерживают многие научные институты, но у Петрова самый сильный отдел. И были гости: корейский сценарист Ким, ученик Режиссера, и узбекский композитор Сухроба – очень человекообразный, тучный, везде поросший веселым волосом.

Говорили о снах.

Рябову опять снились милиционеры.

«А зачем приходят, спросить не успеваю. Так сильно грохочут сапогами, что я просыпаюсь…»

Увидев меня, обрадовался:

– Знаешь, что Режиссер заговорил?

Все дружно закивали. Хорошая новость. Петров-Беккер тоже кивнул. Это его специалисты обслуживали аппаратуру, поддерживавшую жизнь Режиссера. И сам он часто ночевал в его квартире. «Ну что значит заговорил, – не очень охотно пояснил он. – Всего одно слово».

– Зато какое! – значительно подчеркнул полковник.

– И какое же?

– Молчание…

Все замолчали.

Одно время мы ждали, что Режиссер вот-вот умрет. Он давно не приходил в сознание. Все его жалели: тридцать семь лет не время для ухода. Три года назад он насмерть разбился в машине. Если бы не лаборатория академика Петрова-Беккера, то вряд ли дышал. Искусственные легкие, искусственные почки. В сумеречной спальне что-то влажно двигалось, вздыхало. Но сам Режиссер молчал. Уже три года. Ася, жена, безропотно несла свое несчастье, Алиса (любовница) демонстративно страдала. Но все хотели, чтобы Режиссер встал.

– В подъезде Режиссера живет собачка…

– Еще живет? – удивился грубый полковник. – Ты вегетарианец?

– Собачка совсем маленькая, – покачал кореец Ким черной головой. – Наверное, ей рассказывают неправильные вещи про корейцев. Когда я прохожу мимо дверей, она сходит с ума. Но вчера она молчала…

Наверное, от радости, подумал я.

Ким улыбнулся и налил мне чашку красного корейского чая.

Такой, по его словам, пил Ким Ир Сен. Пользуясь моментом, я наклонился к банкиру: «Обменяете двадцатку, Иннокентий Павлович?» – «Зеленую?» – «Разве другие бывают?» – Розовый Кузин задумчиво посмотрел на меня: «Обменяю. Но по официальному курсу». Ему хотелось дослушать историю академика о поездке в Северную Корею. Оказывается, академик летал туда вместе с Режиссером. Давно. Еще при Советской власти. Некая культурная миссия. Прямо в аэропорту у гостей, как полагалось тогда в Северной Корее, отобрали водку и фотоаппараты и увезли в хорошо изолированный отель. «Вы устали, – вежливо объяснил гостям чиновник, принимавший делегацию. – А завтра вас ждет насыщенная программа». – «Хотя бы водку верните!» – потребовал Режиссер, но ему отказали.

• 1/19
• Следующая