Десятое Блаженство (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 27
- Предыдущая
- 27/55
- Следующая
— А урочище Екедешик? — я отвел глаза от проносящихся за окном пейзажей.
— Самая интересная локация в том захолустье! — оживился Федор Дмитриевич, выныривая из омута памяти. — Екедешик означает «единственный вход». М-м… — он стал помогать себе руками. — Кишлак Тахта-Базар стоит на левом берегу Мургаба, вот так, а напротив, у правого берега, дыбится крутой обрыв из песчаника. Там, на стометровой высоте, и находится вход — в тайную обитель! Две тысячи лет назад там жили буддийские монахи — они выдолбили длинную галерею с полуцилиндрическим сводом, десятки залов и комнат… Ну, там еще ничего толком не исследовано, да и заброшенный монастырь не должен нас интересовать. Разве что самые нижние этажи — там десятки нор, колодцев и водотоков, естественных пещер и рукотворных выработок — вот их-то, я уверен, Ивернев-старший и принял за древний рудник! — Дворский заерзал. — Многое меня тревожит — одной рыхлой породы безо всякой крепи хватит, чтобы потерять покой! Но в одном я уверен — всё там остается нетронутым. Жители кишлака к Екедешик не ходят, даже близко не приближаются — боятся дурной мистики. Там реально опасно, да и люди, говорят, пропадали… Спросишь кого в Тахта-Базаре, как пройти к Екедешик, так тебя не всякий и поймет! Местные называют то место иначе — «Шейтан-Кала»!
— «Чертова крепость», — перевел я, и ухмыльнулся. — А мы святой водицы нагоним!
Надземка сбавляла скорость. «350… 250… 100…»
Эстакада выгнулась пологой дугой, и впереди заблестели стеклянные этажи Щелково-40.
Скоро я буду дома…
Вечер того же дня
Щелково-40, улица Колмогорова
Дворского мы уложили в гостевой. Дед Коля и баба Света, воспользовавшись случаем, умотали в Москву. А я с девчонками устроился в холле, у камина.
На улице было холодно, дождь со снегом, а на нас накатывало живое тепло. Справа ко мне жалась Юля, слева приткнулась Лея. Мы просто сидели и наслаждались уютом, покоем и миром.
Поленья потрескивали, нагоняя запах горячей смолы, в трубе гудело, отсветы высокого огня гуляли по стенам. Мои мысли текли плавно и спокойно.
Две недели в Израиле не прошли, а пролетели. Я усмехнулся, вспоминая, как раздумывал — ехать или не ехать? Больше всего пугало, что будни киноэкспедиции мне наскучат. Ага…
События повалили дружной толпой, хоть роман приключений пиши, по свежим-то следам! А что меня ждет завтра, в краю непуганых шайтанов и очковых змей? Одно радует — не знойное лето на дворе. В тамошней полупустыне сейчас тюльпаны цветут…
— Па-ап… — негромко молвила Лея. — А ты завтра уедешь, да? Надолго?
— А я не к маме полечу, а туда, где Кара-Кумы, Памир и прочая география…
— Везет тебе… — вздохнула девочка. — А мне в школу…
Юля хихикнула, и украдкой полезла ко мне поближе, но Лея была начеку, и быстренько заняла мое левое колено.
— Ты нахальная мелочь, — пригвоздила ее старшенькая, укладывая голову мне на плечо.
— Ой, взрослая нашлась…
Юля вздохнула.
— Не представляю даже, как я буду жить отдельно — от тебя, от мамы, от тети Наташи… Даже от этой мелкой вредины!
Лея сдержалась, а я приобнял старшенькую, губами щекоча ее ухо:
— Поступишь в институт, и будешь еще пять лет подряд бороться за то, чтобы принцип «сяо» восторжествовал!
— Между прочим, папочка, — с ехидцей отозвалась «мелочь», — термин «сяо» переводится, как «сыновняя почтительность», а я как бы дочь! Кстати! — она молниеносно обернулась к сестре. — Согласно Конфуцию, младший вовсе не обязан исполнять все прихоти старшего, поскольку никто не отменял принцип «и», что значит «справедливость»! — Лея, как последний довод, показала Юле свой розовый язычок.
— Да-а, дочери мои любимые… — затянул я с долей растерянности. — Отстал я от вас в своих пустынях…
— Ничего, папочка, мы тебя подтянем! — жизнерадостно пообещала младшенькая. Она запыхтела, вставая на коленки, обняла меня за шею и сбивчиво прошептала:
— Ты только не переживай, папочка! Не думай, что я с Юлькой ругаюсь постоянно. Не-ет! Вон, вчера я ее, наверное, раз десять поцеловала!
— Пятнадцать, — проворчала Юля, и хихикнула. — Я считала! А давай папусечку зацелуем?
— Давай! — восторженно взвизгнула Лея.
Достигнув трогательного консенсуса, дочечки тискали меня, и пылко, с деятельным восторгом, выражали любовь и благодарность…
Глава 8
Пятница, 4 апреля. День
Туркменская АССР, Тахта-Базар
Поезд «Ашхабад — Кушка» звался скорым, но поспешал медленно. Катился вдоль мутного Мургаба, а пассажиры — офицеры в парадках или туркмены в стеганых халатах — степенно дули чай, утверждая восточную ментальность.
Жителям дремотной Азии даже в голову не приходило нервничать, перебираясь из пункта А в пункт Б. Они не спешили и не боялись опоздать, не переживали за то, что много времени уходит на дорогу. Они просто жили.
Да-а… Сильно нас достала европейская монокультура! Мы привыкли к тому, что переезд или перелет — это обязательно перерыв в житье-бытье. И вот, скучаем, терпеливо ждем конца пути… И пропускаем жизнь мимо.
Философически вздохнув, я покосился на Вайткуса. Ромуальдыч не смотрел за окно, бездумно скользя взглядом по сухим предгорьям — он погрузился в мысли, задумчиво теребя седую бородку.
Дворский, сидевший рядом с техдиректором НИИВ, выглядел куда моложе, несмотря на изрядно поседевшие волосы. Но вот лица у обоих выражали одно и то же — одухотворенность.
Рустам с Умаром вели себя куда проще — засев за боковым столиком, они лопали баранки с чаем.
Улыбнувшись, словно радуясь драгоценному чувству товарищества, я вновь загляделся на мир, что неторопливо разворачивал свои пейзажи.
Станции попадались часто. «Красное Знамя», «Имени Чапаева», «Сандыкачи»… На станции «Тахта-Базар» мы сошли.
— Снаряга? — запыхтел Умар, подтаскивая здоровый, глухо звякавший мешок.
— Снаряга! — развеселился Федор Дмитриевич. — ТБ — прежде всего!
— Эт-правильно… — кивнул Рустам. — Не-не-не! — он отвел руку профессора, и подхватил второй мешок. — Мы уж сами как-нибудь.
— Етта… Погранзона! — Вайткус опустил к ногам туго набитый рюкзак на трубчатой раме. Надев модные солнцезащитные очки, глянул вслед отходящему поезду. — Дальше только Кушка… А ничего, так, видок! М-м?
— Крайний Юг! — мои губы расплылись в улыбку.
Обладай я способностями художника, то на здешний пейзаж мне бы хватило двух красок — бледно-желтой и густо-травяной. Отроги невысокого нагорья в светлых, песчистом и глинистом, цветах были лишь кое-где тронуты сочными мазками курчавой растительности, а вот плоскокрышая застройка тонула в садах, часто истыканных свечами темно-зеленых тополей.
С возвышенности хорошо различалось, как именно сошелся Запад и Восток. Одна часть поселка, где стоял военный гарнизон, четко нарезалась улицами домов офицерского состава, а другая половина представляла собой хаотичное «махалля», частный сектор вразброс.
— Красота-то какая! — прыснул Рустам, пихая в бок Умара.
— Лепота! — согласился тот.
Юсупов и Рахимов мало отличались от местных, разве что не в халаты кутались, а с достоинством носили костюмы — без галстуков, но с тюбетейками. Впрочем, этой моды придерживалась вся тутошняя интеллигенция. И я, обстоятельно прожаренный на солнце Негева, вполне сочетался с парочкой быстроглазых спецназовцев. А вот бледнолицым Дворскому и Вайткусу лишь предстояло познать силу белого солнца пустыни.
— Так етто не сам кишлак, — сделал вывод Ромуальдыч, забрасывая рюкзак на все еще могутное плечо, — етто станция!
— Ну! — подтвердил Федор Дмитриевич. — Нам еще километров тридцать… Вместе весело шагать по просторам!
— Двадцать шесть, — уточнил Рустам. — Ну, вы как хотите, а я лично поеду!
Он призывно махнул тряскому «пазику», и тот послушно остановился, напуская пыли из-под колес.
- Предыдущая
- 27/55
- Следующая