Приключения Ромена Кальбри (СИ) - Мало Гектор - Страница 40

Я спустился по лестнице и вышел на берег. Море волновалось, свежий ветер дул с севера. Сторож на таможне сказал, что, вероятно, к утру ветер усилится и станет западным.

Я пошел домой, чтобы сообщить эту радостную новость своей хозяйке, потому что западный ветер пригонит «Невстрию» в Гавр уже сегодня днем или вечером, с наступлением прилива.

– Видишь, я была права, я знала, что ветер переменится… Я это чувствовала…

От ее сестры я узнал, что она совсем не спала ночью и не сводила глаз с флюгера, задавая все один и тот же вопрос: «В котором часу прилив?»

Она попросила вина. Доктор позволил давать ей все, что она захочет. Она едва смогла выпить глоток – так она была слаба; дышала она тяжело, и сердце ее билось неровно.

– Вино меня поддержит до его приезда, – говорила она.

Глаза ее снова устремились на флюгер, и она уже больше ничего не говорила, только иногда бормотала:

– Бедный Жан, бедный Жан…

Жан – это был ее сын.

Когда начало светать, она подозвала к себе меня и сказала:

– Сходи, пожалуйста, к мяснику, попроси у него три фунта мяса, только получше, для супа, и еще купи капусты.

– Капуста тебе вредна, – напомнила сестра.

– Это для Жана, он любит капусту и давно не ел ее. Возьми деньги, – и она с трудом вытащила из-под подушки монету в пять франков.

Утром приезжал доктор и все удивлялся. Он говорил нам, что никогда не видал такой яростной борьбы со смертью. Женщина жива была только своим желанием и надеждой увидеть сына. Если она протянула до сих пор, то, вероятно, дотянет до вечера и умрет с отливом.

Как только пришло время, когда открывается бюро, я побежал на Орлеанскую улицу. Корабли уже начали показываться на горизонте, но среди них не было «Невстрии». С восьми часов утра до трех часов дня я раз двадцать бегал то в бюро, то домой. Наконец, в три часа я прочел на афише: «“Невстрия”» из Калькутты».

Надо было обрадовать больную, потому что она заметно слабела, теряя надежду вскоре увидеть сына. Но когда она узнала, что «Невстрия» появилась на горизонте, в виду гавани, она ожила.

– В котором часу прилив?

– В шесть.

– Я уверена, что я доживу до тех пор. Дайте мне еще немножко вина.

Я ушел на берег и увидел более двадцати судов, которые стояли на рейде в ожидании полного прилива. Более легкие суда начали входить в гавань уже в четыре часа, но «Невстрия», сильно нагруженная колониальными товарами, начала подходить только часов в пять.

Я побежал домой, но мне не нужно было даже говорить ничего.

– Вошла? – спросила она.

– Входит, – ответил я.

– Поправь меня, – попросила она сестру. Та подперла ее двумя подушками: только одни глаза больной были еще живы. Губы уже стали совсем бескровными…

Через четверть часа мы услышали, что лестница дрожит так, точно кто-то бежит по ней. Это был ее сын, и она нашла в себе силы обнять его.

Она умерла в одиннадцать часов вечера, с отливом, как и предполагал доктор.

Эта смерть, эта материнская любовь к сыну, эта борьба со смертью, это отчаяние так подействовали на меня, что изменили все мои стремления, чего не смогли сделать ни мольбы Дьелетты, ни кораблекрушение «Ориноко».

И моя мать тоже может умереть, когда я буду далеко от нее, – я в первый раз понял это.

Я не спал всю ночь, эта мысль неотступно тревожила меня. «Амазонка» выйдет через две недели, а «Гонфлер» пойдет сегодня в пять часов утра. Жажда приключений и страх перед дядей влекли меня в море. Мысль о матери тянула меня в Пор-Дье. Чего мне бояться дяди? Не съест же он меня! Я выстоял против голода, холода и бури. Значит, я смогу мужественно противостоять и дяде. Если мать не хотела, чтобы я был моряком, она имела на это право… А вот как я посмел бежать от дяди без ее согласия? Не будет ли она сердита на меня, когда я вернусь домой? Но кто же позаботится о ней без меня, когда она не сможет работать?

В четыре часа я встал, собрал свои вещи. В половине пятого я уже был на судне «Гонфлер» и в пять часов покинул Гавр, а через тридцать шесть часов, в шесть часов вечера, при заходе солнца я увидел на побережье дома Пор-Дье.

Я шел через поля, как мы шли с Дьелеттой. Но теперь это была совсем другая дорога: зеленая трава, терновник в цвету, в долинах – фиалки и подснежники. От земли и растений после жаркого дня распространялся дивный аромат. Дышалось все легче, а сердце билось все сильней.

Я никогда не чувствовал себя таким счастливым. Я радовался при мысли, что вот сейчас, наконец, мать обнимет меня.

Подбежав к нашему забору, я встал на откос и увидел в нескольких шагах Дьелетту, которая развешивала на веревке платки.

– Дьелетта!

Она обернулась туда, откуда услышала голос, но она не видела меня за забором.

Вдруг я заметил, что она в трауре. По ком она могла носить траур? У меня невольно вырвался крик:

– Мама!..

Но прежде чем Дьелетта успела что-нибудь мне ответить, на пороге появилась мать. Я успокоился. За ней вышел старик с большой белой бородой. Это был де Бигорель. Де Бигорель и мама стояли рядом, и я подумал, что вижу два призрака.

К счастью, это был не бред, а была действительность.

– Что там такое, Дьелетта? – спросил де Бигорель.

Он заговорил, следовательно, он жив! Я не ошибся! Я перескочил через забор, продрался через терновник и предстал перед близкими во всей своей красе. Какая это была радость!

После первых изумленных восклицаний я принялся рассказывать обо всех своих приключениях, обо всем, что случилось со мной, когда я расстался с Дьелеттой. Но я сгорал от нетерпения узнать, каким чудом умерший де Бигорель оказался жив и поселился с нами! Свою историю я пострался передать в нескольких словах, но история де Бигореля оказалась еще проще.

Когда он возвращался с островов, его шлюпку опрокинуло шквалом, но он все-таки сумел примоститься верхом на киле, и в таком положении его подобрали на трехмачтовый корабль, который шел из Гавра в Сан-Франциско. Капитан этого корабля послал лодку, чтобы спасти его, но наотрез отказался заходить в какой-нибудь порт, чтобы высадить его, и де Бигорелю волей-неволей пришлось идти в Калифорнию в надежде, что за пять месяцев пути они встретят какой-нибудь корабль, который возьмется доставить его на родину. У мыса Горн де Бигорель написал нам письмо и бросил его в ящик, устроенный мореплавателями на Огненной Земле, но это письмо так и не попало во Францию. Прибыв в Сан-Франциско, он проехал всю Америку через прерии и добрался до Франции всего за два месяца до моего возвращения.

Так я и не стал моряком.

Мой дядя, живший в Индии, умер. По нему-то они и носили траур. Он оставил громадное состояние, сделав богатыми всех своих наследников.

Де Бигорель опять взял меня к себе, чтобы продолжать заниматься моим образованием. Дьелетту отдали в гимназию, а потом она возвратилась к нам. И теперь она стала мне прекрасной женой и доброй матерью наших двоих ребятишек, мальчика и девочки. Наши дети любят де Бигореля как собственного дедушку и каждый день ходят навещать его в Пьер-Гант.

Хотя я и не стал моряком, моя страсть к морю не прошла. Я люблю все, что связано с морем. Из тридцати судов, которые отправляются каждый год из Пор-Дье на рыбную ловлю в Ньюфаундленд, шесть принадлежат мне.

Моя мать никогда не покидала Пор-Дье и всегда жила в нашем маленьком домике. Я уже два раза поправлял рубку, чтобы ничто там не менялось. Наш друг Люсьен Ардель каждый год приезжает к нам на два месяца и, несмотря на все усилия с его стороны, никак не может найти у нас в окрестностях ни одного жандарма, который бы его задержал.

Де Бигорель по-прежнему радуется жизни. Хотя ему уже девяносто два года, но это никак не влияет ни на его силы, ни на здоровье, ни на умственные способности. Держится он прямо, а его сердце остается все таким же добрым и молодым. Деревья, которые он сажал на острове, выросли в защищенном от ветра месте и образовали целый лес. Так же, как и прежде, на западной стороне острова пасутся черные овцы и коровы, бегают веселые кролики.