Мельница желаний - Гурова Анна Евгеньевна - Страница 12

– Братец пришел! – раздался сонный голосок одной из маленьких сестер Ильмо.

– Ш-ш-ш! Нет там никого! Братец ваш в Тапиоле! Детские голоса умолкли. Вскоре в сенях показался Куйво. Приземистый, бородатый, как словен, он был похож на племянника только темной рыжиной волос. Внимательно оглядев Ильмо, он кивнул, но хмурое выражение с лица не убрал.

– Вот принесла нелегкая… – Куйво подошел к бочке с водой и плеснул себе в лицо. – Ты чего явился, бродяга? Чего тебе в лесу не сидится?

– Руку обжег, – ответил Ильмо, удивленный нелюбезным приемом. – Встретил хийси, вот и пришлось их…

– Стало быть, будешь на моей шее сидеть, пока не заживет?

– Еще чего, – обиделся Ильмо. – Я к Вяйно пойду. Где он сейчас? На своей горе?

– Куда ж ему деться? Сходи к нему, сходи. Да прямо сейчас и отправляйся. Э нет, в избу не ходи! Подожди-ка…

Умывшись, Куйво зашел в избу и сразу вернулся обратно с пирогом в руках.

– Возьми – и ступай отсюда, пока народ глаза не продрал. Да не улицей, а тишком, огородами. А вечером, после заката, так уж и быть, приходи ужинать – только чтобы никто не заметил.

– Дядя, – не выдержал Ильмо, – да что у вас здесь творится? Кого ни встречу, все меня гонят прочь из деревни!

– Всё от проклятой ворожбы, все беды от нее! – назидательно сказал Куйво. – Ходил бы на рыбный промысел, как все добрые люди, или землю пахал, так нет же, потянуло бродягу в Тапиолу, к нечисти поближе! И чем все кончится? Хорошо, если просто отметелят и выгонят взашей за околицу! А если, как старики советуют: вбить рябиновый гвоздь в макушку, обмотать соломой и сжечь?

– Меня?!

– А то кого же? Слушай, Ильмо, что люди говорят. Три дня назад многомудрой Локке явился наш пращур Калева в лягушачьем облике и предрек…

Ильмо расхохотался.

– Ах, Локка – вот оно что! Нашли кого слушать! Локка – завистливая, вредная старуха, от нее одно беспокойство. В следующий раз, когда явится со своими пророчествами, скажи ей: великий райден Ильмаринен благодарит за «добрые слова» и просит передать вот это, – Ильмо сложил из пальцев некую устрашающую загогулину. – А на другой день здоровьем ее поинтересуйся.

Куйво ухмыльнулся, но снова помрачнел.

– Тебе, бездельнику, все бы хиханьки да хаханьки. Появлялся бы в родных местах почаще, так узнал – у нас уж месяц как никто в лес не выходит, разве что вдоль опушки и солнечным днем. А ночью за околицу никого и дубьем не выгонишь. Черепа-то видел?

– Конечно!

– Знаешь, почему их там повесили? Чтобы тот, кто приходит из Тапиолы… – Куйво глянул племяннику через плечо и умолк.

– Сейчас тебе получше моего все расскажут, – сдавленным голосом сказал он, сгибаясь в поклоне.

В ворота входили двое. Крепкая жилистая старуха, одетая пестро и богато: у висков серебряные лягушачьи лапки, кожаные кенги расшиты цветным бисером.

От нее веяло терпкими сушеными травами и можжевеловым дымом. Разряжена как на свадьбу, лицо суровое, брови насуплены. В полушаге позади, поддерживая важную старуху под локоток, шел немолодой мужчина. Рядом с сухопарой бабкой он казался огромным, медлительным и неловким. Увидев Ильмо, глянул на него тяжелым взглядом из-под нависших век.

– Не обманули рыбаки. Явился-таки!

– Я знала, что он придет, – торжествующе заявила старуха. – Предка не обманешь!

– Батюшка наш Антеро! – засуетился Куйво. – Матушка Локка! Окажите милость дому, проходите в избу!

– Нет, в эту избу мы не пойдем, – со значением ответила Локка, мостясь на высоком крыльце. Антеро и Куйво подхватили ее под руки, помогая устроиться поудобнее.

– Ох, спина так и ноет – видно, к дождю! – сообщила знахарка, устроившись на крыльце так, чтобы прочие стояли перед ней как на судилище у словенского князя.

«Врешь ты все, старая лягва, – подумал Ильмо. – Да на тебе пахать можно. Ты тут всех нас переживешь!»

Ильмо и Локка не переносили друг друга уже много лет – с тех пор как Вяйно взялся учить мальчишку колдовству. Хоть он это занятие и забросил, но вражда осталась. Локка не уставала повторять, что охотник, полжизни проводящий в Тапиоле, рано или поздно накличет беду на род, а Ильмо ее высмеивал и в глаза, и за глаза. Родовичи смеялись, но с оглядкой. Все они, кроме Ильмо, боялись знахарки.

– Садись, матушка, – подольщался к гостье Куйво. – Пива просяного не желаете? Пирогов? Правда, вчерашние, черствые…

Локка как будто ждала этих слов.

– Не время рассиживать за пирогами, – зловеще произнесла она, – когда беда стоит на пороге!

Куйво испуганно моргнул.

– Я слышал, с тобой говорил сам предок Калева? – спросил Ильмо, откусывая от пирога, – тот оказался с томленым луком и белыми грибами. – И что он сказал?

Локка на него и не взглянула.

– Три дня назад я услышала голоса пращуров, – заговорила она, глядя перед собой неподвижным щучьим взглядом. – То деды наши веселились под землей, в черной Манале! Поспешила я на берег, к священному холму, принесла жертвы и развела костер, и с дымом мой дух отправился за Черную реку, в страну мертвых. Там, в земле предков, я встретила отца нашего Калева. Сидит он, и слезы из-под личины текут по бороде. А вокруг него умершие родичи хороводы водят, веселятся: «Скоро к нам детки наши прибудут! Все до единого!»

– Это как же… до единого? – пролепетал Куйво.

– А отец Калева мне и говорит: «Близится гибель рода! Беда идет неминучая, с севера, с юга и от родного очага! Ведет беду молодой воин, на челе у него кровь, в одной руке меч, в другой пастуший рог, а за ним – неисчислимое войско хийси и темные крылья Похъёлы!»

Локка умолкла. Куйво в ужасе ухватил себя за бороду. Антеро не отрывал от Ильмо мрачного взгляда.

– Это, стало быть, на меня предки указали? – нахально спросил Ильмо. – Прилечу, значит, с войсками на крыльях Похъёлы и родной очаг порушу?

– Молчи, охальник! – простонал Куйво, махнул рукой и отвернулся.

– Матушка Локка, ты, чай, не мухоморами объелась? – вежливо продолжал Ильмо. – Какая Похъёла? Я давеча убил двух хийси, едва жизни не лишился, а ты говоришь – войско! И кто тут воин? Я и меча-то в руках сроду не держал! Ищи воинов в южных землях, у варгов!

– Сказано: «от родного очага», – повторил Антеро. – Спорить тут не о чем – и так все ясно. Пошли с нами, Ильмаринен.

– Батюшка Антеро, прости его, неразумного! – взвыл Куйво. Видно, решил, что рябиновый гвоздь и соломенный костер уже ждут племянника за воротами.

– Уймись, Куйво, – сурово сказал Антеро. – Ничего ему пока не будет. Сначала поговорить надо… а там посмотрим. Ильмо, ты идешь? А то я ведь и рабов могу позвать – посадят в мешок да отнесут!

Ильмо пожал плечами, откусил сразу полпирога и пошел вслед за Антеро и Локкой вверх по пустой кривой улице, туда, где над кронами рябин возвышался острый конек хором Антеро.

Широкое подворье Антеро тоже окружал частокол, но, в отличие от Куйво, хозяином староста был основательным и заботливым. Колья стояли один к одному, и с бревна на бревно перепархивали синие шестикрылые птицы – стражи Голубых полей.

Рабы уже проснулись и занимались утренними делами. Из хлева доносилось мычание. Через двор прошла холопка с ведром молока. Другая выскользнула навстречу из избы, пугливо опустив глаза.

Антеро придерживался обычаев старины – как и в доме Куйво, вместо двери у него была повешена засаленная медвежья шкура. Наверху, над косяком, красовалась страшенная морда: белая, с вытаращенными глазами, оскаленными зубами и высунутым змеиным языком. То было наследие какого-то доблестного предка старосты: хийси, попавший во власть охотника-колдуна и обращенный в защитника дома. Немногие гости осмелились бы пройти под ней без позволения хозяина, но только не Ильмо. Охотник дерзко подмигнул стражу и вошел в сени вслед за Антеро. На мужской половине было чисто и пусто, блестела скобленая столешница, празднично пестрели половики. С женской, из-за печи, доносились негромкая болтовня и бряканье посуды. Топили печь, пахло кашей, по вытяжному желобу под крышей вился дымок.