Искрящее сердце - Шолох Юлия - Страница 17

– Хочешь, я тебе сыграю? – тем временем спросил он негромким, гудящим голосом. Я не могу представить женщину, которая бы так говорила. Его голос уже звучал лучше, чем любая песня, хватило бы и этого волшебного звука, чтобы заставить меня дрожать, но я кивнула.

Он протянул руку, как вчера, и достал из-за спины гитару. Не глядя на гриф, заиграл. Его пальцы на ощупь перебирали струны и каждый звук прокатывался по моей коже мурашками. Потом он запел…

С тех пор мне казалось, я жила только для того, чтобы спать. Кроме ягод я научилась собирать грибы и съедобные корешки, в этом деле оказался просто незаменим путеводитель – сборник, которому уже более двухсот лет. Оказалось, с тех пор ничего не изменилось.

Мыться пришлось в озерах или даже в ручьях. Сначала я пыталась стирать одежду с помощью увлажняющего крема, но потом поняла, что проще тереть её песком, да и крем слишком быстро закончился, а заменить его было нечем.

И каждый день я шла. Шла, останавливаясь только затем, чтобы собрать еды на ужин, и на ночлег. Городские высотки давно уже бесследно растаяли на горизонте, значит, я забрела так далеко, что дороги назад не найти. Была у меня, правда, вещь, которая помогала не паниковать – спутниковый телефон, который всё ещё показывал наличие связи. Это – мой единственный, последний, настоящий, ощутимый противовес того волшебства, с которым я сталкивалась по ночам.

Уставала я теперь много меньше, а вот к насекомым так и не привыкла. Но ничего не имело значения, кроме вечера, времени, когда перекусив своеобразным пюре из зелени, корней и размятых витаминизированных таблеток, я сворачивалась клубком, прятала лицо и голые руки под куртку, и засыпала.

– Как тебя зовут? – спросила я однажды, слушая, как он задумчиво перебирает струны.

– Тонго.

Тишина.

– Почему ты не спрашиваешь, как зовут меня? – не сдержалась я.

Он улыбается и говорит:

– Скажи мне, как тебя зовут.

– Но почему ты сам не спрашивал? Тебе не интересно?

Он болезненно прищуривается, а потом снова улыбается:

– Я иду за тобой много дней – а ты не становишься ближе. Дома хворый отец, но я не мог остаться, потому что ты вошла в лес. Я узнал об этом в ту же секунду. И теперь ничего не изменить.

Сердце тут же щемит.

– Я не хотела, чтобы тебе пришлось бросать отца.

Тонго дёргает плечом.

– Не переживай, он понял, почему я ухожу. Потому что не могу иначе.

– Я не хотела так… – моя голова опускается, хотя я этого не вижу. Но во сне всегда знаешь, что происходит, даже если тело твоё отсутствует. – Не хотела, чтобы у тебя отсутствовал выбор.

Он косится на меня и придерживает струны, прижимая их ладонью к грифу. Тишина – только сверчки оглушительно стрекочут.

– Ну что ты, Ника, у меня был выбор. Я мог не идти.

Я вскидываю голову.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Через секунду его пальцы снова перебирают струны, пощипывая нижнюю, самую жалостливую.

– Я всё о тебе знаю, – наконец, говорит он. Музыка сопровождает его голос, будто окутывает его, покачивая на волнах и дополняя. – Потому что я тебя ждал. Знаешь, как год за годом среди нас тает надежда, что твоя женщина решится бросить всё, к чему привыкла, только для того, чтобы быть с тобой рядом? Знаешь, как страшно стариться и умирать с осознанием того, что она так и не рискнула? Что ты не стоишь риска? Как гложет тебя мысль, что она не смогла, не поверила… в магию.

– Я верю, – говорю сквозь сон. Музыка обволакивает и усыпляет, и сон тает, оставляя во рту карамельный привкус. Музыка остаётся со мной…

И утро – как одно из тысячи таких же. Они следуют друг за другом, меняясь, но оставаясь одинаковыми, пока однажды ты не перестаёшь вести им счёт.

Наши встречи (если их так можно назвать) мимолётны и неестественны, по утрам они тают и начинают казаться не тем, чем были. Хотя… чем они были?

– Тут нет зверей, – говорю я, когда Тонго делает перерыв. Он может играть очень долго, увлечённо, но иногда всё-таки останавливается. – Почему тут нет больших зверей? Хищников?

– Они есть.

Он немногословен, не знаю, почему. Может, устал, может, всегда такой. Скорее, второе.

– Я иногда боюсь, что меня кто-нибудь съест.

На моих губах улыбка, но она искусственная – мне совсем не смешно.

– Не бойся, тебя защищает магия. Она ведёт нас друг к другу и не даст никому помешать. Кроме нас самих…

Последняя фраза интригует, но не настолько, чтобы отмахнуться от ленивой неги и задать вопрос.

Как жаль, что я не могу к нему прикоснуться. Обнять. Прижаться губами к его коже. Почувствовать его запах.

Так жаль…

– Что ты видишь? Ну, во сне? Ты приходишь ко мне? – спрашиваю я.

– Нет, – его голова качается, отчего прядь волос падает на глаза – и остаётся на месте. Конечно, я не могу её убрать, вернуть к остальным, хотя руки почти до боли хотят сделать это. – Ты сама приходишь. Выходишь из лесу и останавливаешься там… далеко, за костром.

– Я не могу подойти ближе, – жалуюсь я.

– Я знаю, – он усмехается, так странно, что во мне будто сталкиваются жара и холод, солёное и сладкое, страшное и смешное. – О, поверь мне, я это прекрасно знаю.

И ночь снова тает, и каждый раз после этого становится всё хуже.

***

Когда именно я поняла – что-то не так?

Возможно, когда вышла на берег очередной речушки, окинула взглядом расстилающийся напротив лес – и не увидела ничего нового.

Я до сих пор не встретила ни единого человеческого следа. Конечно, всем известно, что лес огромен и конца-края у него нет, но… Должны остаться хоть какие-то следы пребывания людей? Хотя бы один след – хотя бы одна прямая линия в груде камней, яма, развалины дома, дороги, колодца. Чего угодно!

Но вокруг ничего подобного – одни только деревья, трава, насекомые и мелкие звери. За столько дней!

Тонго выглядит всё более уставшим. Однажды он вздыхает – и не тянет руку за гитарой, а опирается на неё, чтобы не шататься.

– Я не могу понять… почему ты всё ещё так далеко. Это неправильно, дни идут, а ты как будто только отдаляешься. Ты пожалела?

Его глаза вдруг горят чем-то сердитым, даже злым.

– Пожалела чего?

– Что бросила свой дурацкий город и пошла мне навстречу.

– Мой город вовсе не дурацкий!

– Но ты жалеешь? – негромко повторяет он.

Я смотрю на щетину, покрывающую его щеки и подбородок. Когда я её впервые заметила, жутко захотелось потрогать… но во сне, по крайней мере, в моём сне, прикосновения невозможны.

– Нет, – говорю я.

И действительно – жалости нет. Но и сил тоже больше нет.

Дни начинают волочиться друг за другом, ночи теперь практически лишены снов – потому что тело истощено и я не могу спать – только лежу с закрытыми глазами, отчаянно пытаясь услышать гитарный перебор – и не слышу.

Чувство вины не оставляет в покое. Возможно ли, что причина в том, что я жалею? И магия чувствует это, не давая нам встретиться.

Или…

Всё это неправда?

Откровение пришло, когда я забрела на очередную полянку и увидела знакомое расположение деревьев. Получается, я тут уже была раньше. Значит, я вовсе не иду по веревочке, которая непременно приведёт к нему, к моему мужчине. А совсем наоборот… хожу кругами…

И тут я поняла.

Всё это – действительно сказка. Городская байка. Ничего такого на самом деле нет. Сны – просто сны, иллюзия, выдумка сознания. Никто не идёт мне навстречу, никто меня не ищет. Любой психоаналитик чётко и доступно объяснит, что я просто поверила в то, во что хотела верить, и поэтому создала в своём воображении образ существа, ради которого хотелось жить, потому что ради себя жить уже не хотелось. И вот…

И становятся объяснимы все неувязки – к примеру, он знал, как меня зовут. Конечно же, знал, ведь он – игра моего собственного воображения!

И теперь разум отказывается признавать, что всё это иллюзия, фантазия, называй, как хочешь. Но если я не признаю, я погибну.