Старуха 2 (СИ) - Номен Квинтус - Страница 49

— Да, а я в связи с этим вот что спросить хотел: бельгийцы теперь за уран хотят уже двенадцать тысяч крон за тонну…

— А мы его много уже запасли?

— Почти пять тысяч тонн. Может хватит?

— Я скажу это слово после того, как у нас будет двадцать тысяч тонн… или цена поднимется свыше пяти тысяч долларов за тонну.

— Но зачем он нам, ты пока не скажешь.

— Угадали.

— Тогда скажи: когда ты покажешь что-то на полигоне в Капустином Яру?

— Весной. Точнее сейчас просто не скажу.

— То есть зря я к тебе летел… ладно, полечу обратно. Да, этот твой авиатор здорово германскую машину доработал: скорость чуть не вдвое выросла и дальность наполовину.

— Да? И давно он машину закончил?

— Недели две назад. Теперь, правда, обратно просится, но я пока его попридержал: вдруг Марта тебе еще самолет подарит?

— Так… вы сейчас в Москву? Я лечу с вами, как раз с Мясищевым о будущей работе поговорю и… и самолет свой заберу. Он мне нужен!

— А мне тоже нужен.

— Но самолет-то мой! А вам он новый сделает…

— Придется опять у немцев покупать?

— Открою вам страшную тайну, только вы уж никому не говорите: в этом самолете немецкого лишь часы на приборной панели и кресла в салоне. Но кресла я и получше сделать сумею, а часы… вот кто бы в СССР научился часы нормальные делать?

«Бельгийский» бумажный завод в Лесогорске изначально был очень даже немаленьким: по проекту он должен был ежегодно выдавать триста тысяч тонн крафт-бумаги. То есть не «вот прям сразу» триста тысяч тонн, первая бумажная линия начала ее производить в объемах около тридцати тысяч — но вот «в обозримой перспективе»… Однако «целлюлозная» часть завода этой самой небеленой целлюлозы уже давала вдвое больше, и там еще даже линию до конца не отладили — так что Вера надеялась, что к следующему лету этой самой целлюлозы будет получаться по сто тысяч тонн в год. Из которых семьдесят тысяч было пока вроде как девать некуда.

Однако Иван Малков Верино поручение выполнил, так что неподалеку от бумажного производства заработало уже производство строго химическое, на котором из угля и разного мусора (древесного, в огромных количествах производимого целлюлозным цехом) делались необходимые для основного завода химикаты. И попутно — необходимые отнюдь не для выделки бумаги…

В Лесогорск Вера переехала из Москвы еще летом, а в сентябре заработала первая установка по «облагораживанию» древесной целлюлозы. Причем и «бумажники», и «химики» результату очень обрадовались: бурая масса небеленой целлюлозы превращалась в белую (самую малость все же кремовую), из которой было легко сделать очень качественную писчую бумагу. И ее тоже начали изготавливать — на маленькой, но отечественной бумагоделательной машине, выдающей бумажную ленту шириной в шестьдесят сантиметров. Правда, эта машина бумаги могла сделать меньше тонны в сутки ­– а оставшаяся «беленая целлюлоза» поступала уже на совсем другие установки…

Вера с огромным удовольствием занималась работой, которой Вера Андреевна посвятила довольно много лет в своей трудовой биографии. То есть Вера Андреевна работала все же не с древесным сырьем: о том, как можно использовать для этого дела древесину, она узнала будучи уже пенсионеркой и учительницей в школе. Причем и узнала-то лишь «поверхностно» — а потому сейчас очень радовалась тому, что накопленные за долгие годы знания и опыт помогли ей наладить уже полностью рабочий технологический процесс производства порохов из «дров».

Пока что порох делался из хвойной древесины, но линия по получению целлюлозы из лиственной уже монтировалась. Не очень быстро — но «качественно», а Вере качество было куда как важнее. По идее, пороха из той же березы должны были получаться более качественными… то есть для других задач более подходящими, но для того, что использовала Красная Армия в настоящее время, и «еловый порох» был более чем неплох. Тем более неплох, поскольку в город из окрестных лесов как раз и поступали хвойные деревья.

Правда деревья поступали с довольно странного направления: снятые рельсы бывшей узкоколейки теперь перекладывались по направлению к небольшому поселку Братску, так что их приходилось на завод переправлять через реку Чуну, что было очень неудобно. Впрочем, «зачем Старуха все это строит через это место», народ уже не спрашивал, а довольно флегматично занялся строительством моста через реку — а на противоположном от Лесогорска берегу начал строиться еще один город, причем в нем засилья химиков не предполагалось: и Лаврентий Павлович, давно уже ознакомленный с Вериными планами на Лесогорский «бумажный завод», и Иосиф Виссарионович, о новой продукции узнавший только что, согласились с тем, что «не стоит возить из Сибири полуфабрикат» и выделили из бюджетов (государственного и «внутреннего бюджета НТК») довольно значительные суммы для строительства «завода конечной продукции».

Впрочем, этот завод Веру интересовал не очень, разве что в качестве потребителя продукции ЦБК. А вот то, что новому заводу будет остро не хватать нехимического сырья — волновал. Собственно, этим «волнением» она и «оправдала» прокладку узкоколейки в сторону Братска: там рядом был остановленный в двадцать четвертом году чугуноплавильный завод, и руды в окрестностях было уже найдено видимо-невидимо. Конечно, это в девятнадцатом веке можно было Николаевский завод таким громким именем обозвать, в год он в лучшие времена выдавал три тысячи тонн чугуна. Но ведь в Ханино печь на сто тонн в сутки выстроили за три месяца, а теперь, когда народ опыта поднабрался, можно было за лето (следующее, конечно) таких же печей штук пять построить — но это если дорога туда появится.

Веру именно «бельгийский» завод радовал тем, что капиталисты очень хорошо продумали вопросы утилизации всего, что только можно и нельзя. В результате химикаты подвергались почти полной регенерации, а в процессе этой «регенерации» еще и тепла вырабатывалось столько, что хватало на три «сельских» электростанции. Но так как заводы электричества потребляли гораздо больше, чем три маленьких станции в состоянии были дать, то рядом стояли уже два «больших» генератора от Аси, котлы для турбин которых работали вообще на дровах. То есть на древесной щепе, которую получали перемалывая ветки, пни и прочий «мусор» с лесосек. Так что пока электричества хватало всем заводам и жителям города. Пока хватало — но в самых ближайших планах предусматривалось строительство новой электростанции мощностью свыше ста мегаватт. Тоже работающей «на дровах» — но этих дров с пуском второй очереди ЦБК должно было стать уже достаточно…

Еще Иван — который был директором именно химзавода — озаботился постройкой аэродрома, причем аэродром был выстроен с бетонной взлетной полосой, так что «доступность» города заметно повысилась. Ну а чтобы в него не «доступили» те, кому это не надо, на аэродроме разместили эскадрилью истребителей. Эскадрилья была, правда, «недоделанной», в ней всего три самолета имелось, причем самолеты модели «И-4», которые Вере тоже очень не понравились. А особенно они ей разонравились после того, как в Лесогорск прилетел Лаврентий Павлович и Вера узнала, что мясищевская «версия германского самолета» летает заметно быстрее сконструированной Павлом Сухим машины.

Однако триста километров в час — это, по меркам Советского Союза, скорость тоже не особо-то и большая. И свои мысли по этому поводу Вера за время полета в Москву Лаврентию Павловичу изложила во вполне доступной форме. Товарищ Берия этими мыслями похоже проникся…

А Вера, прилетев в Москву, поспешила поделиться с Владимиром Михайловичем своим видением его «конструкторского будущего»:

— Товарищ Мясищев, я сначала хочу вам выразить огромную благодарность за разработанный вами самолет. Однако предчувствия меня если и не обманули, то лишь в малой степени: отдельные товарищи тоже захотели такие же самолеты заполучить. Так что нужно будет постараться до конца года изготовить еще один… это реально?