Границы из песка - Фортес Сусана - Страница 1

• 1/41
• Следующая

Ночь и сердце. Его медленное биение, словно плеск волн о камни. В темноте – белое пятно птицы, планирующей на пирс. Море мягко колышет маслянисто-синие и свинцово-фиолетовые пятна нефти. Расстояние смягчает чьи-то пронзительные голоса. Мужчина, стоящий спиной к городу, лицом к огромному полукругу бухты, неподвижен. Мысли не угнетают его, а душа парит где-то далеко, не связанная ни с этим континентом, ни с любым другим местом на нашей старой земле. То, что он испытывает, не имеет отношения к обычным чувствам – дружбе, любви; скорее, это инстинктивная потребность в уединении, присущая животным, которые всегда прячутся перед смертью. Он опирается о какой-то столб возле подъемного крана, зажимая рукой рану на груди. Короткий сиплый гудок невидимого судна прорезает тишину. Вдруг колени его подгибаются, он медленно сползает на землю, в черный смоляной овал, и последнее, что он видит, – белое пятно чайки в вышине.

Откуда-то с высоты минарета муэдзин созывает всех на молитву, и его монотонное пение плывет над плоскими крышами, растекается по запыленным улицам.

Такси резко тормозит перед запряженной мулами повозкой, которая неожиданно появляется на перекрестке улицы Сьяген, и женщина падает вперед, упираясь лбом в кожу водительского сиденья, а взглядом – в лежащую на коленях испанскую газету: «В ПРОВИНЦИИ ХАЭН ВНОВЬ ШИРИТСЯ ДВИЖЕНИЕ ПО ЗАХВАТУ ЗЕМЕЛЬ, СОПРОВОЖДАЕМОЕ НАСИЛИЕМ В ОТНОШЕНИИ ГРАЖДАНСКОЙ ГВАРДИИ… В ЛИНАРЕСЕ ВЫСТРЕЛАМИ ИЗ ТОЛПЫ УБИТЫ ЧЕТЫРЕ ГВАРДЕЙЦА…».

Из сумочки вываливаются перламутровая пудреница, позолоченный тюбик с губной помадой, конверт авиапочты, несколько монет, еще какие-то мелочи. Шофер, высунувшись в окно, на чем свет стоит ругает несчастного в коричневом джильбабе [1], пока тот складывает на повозку рассыпавшиеся тюки и успокаивает перепуганных животных. Женщина тем временем пытается привести себя в порядок: вертит головой, ловя сначала отражение в зеркальце заднего вида, а потом, при помощи шпилек, – рассыпавшиеся по плечам темные пряди, после чего выглядывает наружу и замирает, поглощенная бурлящей вне автомобиля жизнью. Кажется, она на время даже забывает, как и почему сюда попала, настолько увлекают ее базарные ряды: голубые и розовые мотки шерсти, нанизанные на стебли бамбука, колыхание москитных сеток над дощатыми настилами, горы фиников под навесами и жара – непривычная, слепящая, пропыленная, насыщенная множеством запахов и движением множества людей. Пока такси медленно пробирается к отелю, с трудом прокладывая путь среди торговой неразберихи, женщина думает, что, возможно, тайна любого города заключена именно в нашем первом впечатлении о нем, пока еще смутном и неопределенном, когда мы впиваемся в него глазами, сверля или лаская, в этом похожем на вздох ощущении, которое предсказывает и обещает, но главное – рождает надежду, и вот уже прошлое не тяготеет над нами, и можно стать безымянным и безнаказанным, вроде тех счастливчиков, что пересекают границу по фальшивому паспорту.

Машина останавливается на бульваре Пастер, у металлической ограды отеля «Эксельсьор». В раскаленном воздухе все кажется безжизненным, и женщина вдруг ощущает на плечах такую тяжесть, что у нее едва хватает сил пересечь садик у входа. Она в белом льняном костюме с кожаной сумочкой через плечо, болтающейся где-то у бедра, так что приходится придерживать ее локтем. Видимо; она вообще ходит медленно, а тут совсем останавливается, поворачивается к шоферу, идущему следом с багажом, будто вдруг передумала и хочет вернуться к машине, но вместо этого поднимается по мраморной лестнице, чуть медлит у двери, словно собираясь с духом, и наконец решительно входит в вестибюль.

Неожиданная прохлада приятно удивляет ее, как и звук струящейся в фонтане воды, который смешивается с журчанием разноязыких разговоров. Под потолком крутятся лопасти большого вентилятора. Повсюду стоят плетеные кресла, на стене висит карта Северной Африки. Женщина опять замирает. Теперь она кажется испуганной, словно перед ней – враждебная территория, где придется себя защищать. Хотя, наверное, слово «испуганной» в данном случае не совсем верно; если в душе женщины и живет страх, то он связан не с присутствующими здесь, а совсем с другими людьми и событиями, воспоминания о которых преследуют ее и рассказывать о которых мы пока не станем. Лучше вглядимся в лицо нашей героини, не красивое в привычном значении этого слова, с тонкими чертами, отчего в профиль оно кажется излишне суровым, высокими скулами, некоей асимметрией в верхней части, что делает взгляд пристальным и в то же время задумчивым, ничуть не уменьшая общей привлекательности. Наоборот, благодаря мелким недостаткам ее размытая, неброская красота сразу привлекает внимание. Легкая дрожь подбородка, которую она тщетно пытается унять, сводит на нет ее показное высокомерие. В том, как она стоит, потерянно оглядываясь, словно пытаясь определить источник прохладного дуновения, ощущается некая скованность, даже заторможенность, зато бисеринки пота, поблескивающие в глубоком вырезе костюма, наводят на мысль о чувственности, и пока она, стуча каблучками по каменным плитам, идет к стойке администратора, один из мужчин провожает ее взглядом: изящный изгиб шеи, четкий рисунок губ, выражение слегка презрительного удивления, очевидно, присущее ей, чуть заметное покачивание бедрами, полосы света на одежде…

Удивление вообще не сходит у нее с лица с тех пор, как она ступила с парохода на берег, будто ей никак не удается постичь суть длинной цепи событий, которые привели ее сюда. Это состояние недоумения заставляет постоянно быть настороже, призывать на помощь шестое чувство, недоверчиво озираться – предосторожности, вполне оправданные там, где никто не свободен от подозрений. Вестибюль отеля, маленькие кафе, переполненные площади, весь город похожи на будоражащий сон. Новости, передающиеся из уст в уста и жадно поглощаемые толпами зевак; люди, прибывающие на пароходах днем и ночью, с тюками и налегке, без цели и предназначения, со всех концов Европы; экспатрианты, хоронящиеся в тени пальм, олеандров и гибискусов, в садиках при посольствах или слабо освещенных лачугах Малого Соко [2]; корреспонденты газет, завсегдатаи многолюдного в любое время суток кафе «Париж», переходящие от столика к столику, от одной праздной компании к другой, постоянно толкущиеся в консульствах и на набережных в ожидании почтового судна; колониальные служащие; контрабандисты, стремящиеся разбогатеть под прикрытием свободной зоны; торговцы; люди без определенных занятий, попросту говоря – авантюристы; наблюдатели, предпочитающие издалека следить за тем, какой оборот примет развитие политических событий. Все надеются на получение какой-то телеграммы, перенос какого-то срока, свершение какого-то события, прибытие какого-то груза, который пока не прибыл, принятие какого-то правительственного решения, которое сильно запаздывает. Их словно поглотила бесконечная бездонная пауза, и они стали пленниками этого открытого всем ветрам и языкам города, где море смешивается с океаном, а воды блестят голубой глазурью. Танжер заполонен людьми, находящимися в ожидании.

Движения женщины так неуверенны, будто и прошлое, и настоящее кажутся ей нереальными. Неужели это было на самом деле: тревожные часы ожидания, путешествие на пароходе из Альхесираса, прибытие в отель?… Ощущение нереальности окутывает ее, заключает в некий колдовской круг. В конце концов, в ее нынешнем положении достоверность не так уж важна. Переменчивое, неуловимое течение жизни – вот что действительно имеет значение. Вдруг в затылок впивается острие чужого взгляда, и она резко оборачивается, но в толпе входящих и выходящих людей не находит никого, кто своим пристальным вниманием вызвал в ней досаду и беспокойство, усилил смятение чувств, вполне объяснимое усталостью, жарой, назойливым жужжанием голосов, утомительной, хотя и чудесной, новизной. Наконец она подходит к стойке администратора, кладет сумочку на деревянную полку и теплым, чуть глуховатым, словно со сна, голосом медленно произносит свое имя: сеньорита Кинтана. Эльса Кинтана.

• 1/41
• Следующая