Бедная Лиза (СИ) - "Анонимyс" - Страница 57

– Леонардо был алхимиком, – подтвердил Перуджа. – Но не просто алхимиком. Он был гениальным живописцем, гениальным ученым, и алхимиком он был тоже гениальным. И он не просто создал философский камень, он преодолел законы бытия и самой смерти: он завещал своим потомкам возродить себя в новых телах.

И Перуджа рассказал Загорскому всю историю с начала до конца… О том, как Леонардо обратился к учению индийских мудрецов-гимнософистов, согласно которому дух бессмертен и всякий раз перерождается в новом теле.

– Да, этот закон в Индии называется кармой, – кивнул Загорский, – но при чем тут Леонардо да Винчи?

– При том, что Леонардо мечтал о бессмертии, – отвечал Перуджа. – Он мечтал о бессмертии и нашел его в перерождениях.

Загорский улыбнулся с некоторым сожалением: индийские перерождения не могут считаться подлинным бессмертием, ведь тот, кто перерождается после смерти, уже не помнит, кем он был до этого. Получается совершенно новая личность, в которой нет ничего от предыдущей. Она не помнит, кем была раньше, значит, тому, кем она была, нет никакого толку от благого или неблагого перерождения.

– Да, – воскликнул Перуджа в восторге, – в этом все и дело! Какая разница, в кого ты переродишься и переродишься ли вообще, если тебя в этом перерождении нет?

Однако, если верить Перудже, путем многолетних исследований и тайных практик Леонардо научился выделять бессмертный дух из смертной оболочки – и делать это так, чтобы духу сопутствовало индивидуальное сознание или, проще говоря, чтобы сохранялась личность со всеми ее особенностями. Он доработал кармическое учение индийских мудрецов, и добился того, чтобы сознание гения переходило из одного тела в другое, наделяя свое новое обиталище присущими только ему талантами и знаниями.

Действительный статский советник только плечами пожал. Поверить в это невозможно, история не знала таких примеров.

– Не знала раньше, но знает теперь, – пылко возразил итальянец. – Он нашел способ. Более того, он воплотил его в жизнь.

По словам Перуджи, художник познакомил своего ближайшего ученика Салаи с этой тайной алхимией и дал ему подробнейшие инструкции, чтобы Салаи смог стать первым сосудом в ряду перерождений Леонардо. Кроме всего прочего, он завещал Салаи «Джоконду», которая должна была стать мистическим ключом к слиянию нового тела с духом Леонардо.

– Ключом? – заинтересовался Загорский.

– Именно ключом, – закивал Перуджа. – Часть своего бессмертного духа он заключил в картине. И при переходе личности Леонардо в новое тело «Джоконда» должна соединить две разных личности в одну – старую личность, заключенную в этом теле изначально, и личность самого Леонардо.

Ганцзалин пробурчал, что две личности в одной – это шизофрения, а никакое не перерождение. Но Перуджа его не слушал, он продолжал говорить, он почти захлебывался, потому что впервые за долгое время нашлись люди, способные выслушать его и понять.

Итак, свой мистический ключ, свою «Джоконду», Леонардо завещал своему ученику Салаи. Однако тот был избалован и самовлюблен, он не следовал в должной мере наставлениям художника, следствием чего стала утрата картины. Ее продали Франциску Первому, она хранилась в Фонтенбло, затем Людовик XIV перевез ее в Версаль, а после Французской революции она оказалась в собрании Лувра. Тем временем дух гения веками метался от тела к телу, не в силах воплотиться в каком-то человеке во всей полноте. И вот, наконец, он нашел для себя достойное вместилище – тело Винченцо Перуджи.

– И как вы об этом узнали? – осторожно осведомился действительный статский советник.

– Он явился мне во сне, – с торжеством отвечал Перуджа.

– Вы полагаете, что явление во сне – достоверный способ сообщения важных сведений? – поинтересовался Нестор Васильевич.

– А как еще он мог со мной связаться? – развел руками итальянец.

– Например, на сеансе столоверчения, – скорчил рожу Ганцзалин.

Загорский бросил на него укоризненный взгляд, но Перуджа, кажется, не обиделся. Конечно, он вызывал дух Леонардо, но это было уже позже, после того, как он явился ему во сне.

– И что сказал вам дух Леонардо?

Он сказал, что отныне главной задачей Перуджи станет возвращение гения во плоти и крови, для чего ему нужно будет завладеть «Джокондой». После этого он станет так же гениален, как сам Леонардо и прославится, как великий художник.

Загорский только головой качал, слушая этот горячечный бред.

– Ну, хорошо, – сказал он наконец. – Предположим, дух покойного да Винчи собрался вселиться в ваше тело. Предположим даже, что он велел вам украсть картину. Но зачем вы решили убить несчастного священника? Вы ведь хотели его убить, не отпирайтесь.

Перуджа понурил голову. Господин Загорский совершенно прав. Все дело в том, что, после того, как он украл картину, дух Леонардо так и не воплотился в нем. Хотя он все сделал так, как велел ему художник. Он пришел в отчаяние, заметался, он снова и снова вызывал дух Леонардо, но тот не шел на контакт и не желал отвечать на его вопросы. Когда Винченцо понял, что, несмотря на украденную картину, Великое делание провалено, он пришел в отчаяние. Он стал изучать алхимические труды и в одном из них наткнулся на использование крови. Перуджа понял, что это именно то, чего не хватает для завершения обряда.

– И вы решили убить священника, полагая, что уже его-то кровь должна подействовать наверняка? – сурово спросил действительный статский советник.

– Я хотел стать гением, хотел создать свой шедевр, не уступающий творениям великих художников… – отвечал Перуджа. – Я не безумец, как можно подумать, я лишь мистик и оккультист, который знает о существовании иных миров, и стремится эти миры постигнуть.

Загорский, все это время терпеливо слушавший излияния итальянца, поморщился и наклонился к Ганцзалину.

– Если этот господин не сумасшедший, то, значит, я ничего не понимаю в сумасшедших, – тихонько сказал он помощнику по-русски. – И очень может быть, что это именно тот самый безумец, который проник в мир неформ и оттуда, сам того не зная, морочит нам голову.

– И что мы будем делать? – еще тише осведомился помощник.

– Будем возвращать его в действительность и вправлять ему мозги, – отвечал действительный статский советник.

– Каким образом?

Загорский задумался на миг, потом улыбнулся.

– Как тебе, конечно, известно, я – последователь даосской школы. Даосы же всегда славились своими методами изгнания из человека всякой нечисти.

– Думаете, он одержим бесами?

– Я полагаю, что бесы – это всего лишь термин, обозначающий заблуждения, аффекты и мании, которые иной раз охватывают людей, – Нестор Васильевич говорил сейчас весьма серьезно. – Они свивают себе гнездо в сознании человека, и подчиняют его себе. Однако ум человеческий так устроен, что он все-таки стремится к норме, как тело стремится к здоровью. Иногда бывает достаточно небольшого толчка снаружи, чтобы избавиться от болезни. Надо только знать, как именно действовать…

Разговор их был непонятен Перудже, но он почему-то слушал его со все возрастающим беспокойством.

Загорский вытащил из кармана блокнот и карандаш, немного подумал и нарисовал на листке сложный знак. Судя по всему, это был иероглиф, но Ганцзалин видел такой в первый раз. Нестор Васильевич развернул блокнот и подтолкнул его к Перудже.

– Посмотрите на это, – проговорил он уже по-французски, и в голосе его зазвучали повелительные нотки.

Перуджа глянул на лист с иероглифом и заморгал. В тот же миг Загорский начал говорить. Глаза его, почудилось Ганцзалину, зажглись золотым огнем, голос налился какой-то особенной силой и гудел колоколом. Слова, которые он произносил, понять было невозможно, не понимал их даже его помощник – это был не русский язык, и не китайский, а язык ангелов. В лице Перудже, который слушал его, проявилось что-то беззащитное, рот приоткрылся, взгляд остекленел…

Спустя минуту действительный статский советник вдруг умолк и неожиданно хлопнул в ладоши. Перуджа вздрогнул, лицо его сделалось осмысленным.