Палестинский роман - Уилсон Джонатан - Страница 5

Молодой человек в отутюженной, но грязноватой белой униформе толкнул дверь и остановился на пороге.

— Ой, прошу прощения.

И отвернулся в смущении, пока Джойс натягивала юбку. Но все же мельком успел увидеть белые бедра и черный треугольник волос.

— Сама виновата, не следовало приглашать.

Кирш постарался собраться с мыслями.

— Госпожа Блумберг?

Она кивнула.

— Роберт Кирш. Я очень не вовремя? Могу зайти позже.

Джойс разгладила ладонями юбку и заморгала, глядя на яркий свет из-за двери, очерчивающий высокую, стройную фигуру Кирша.

— Вы из полиции?

— На самом деле я и есть полиция.

Кирш смотрел на Джойс со смешанным чувством радости и разочарования. Он узнал ее. Седые волосы, тогда на улице собранные в пучок, теперь рассыпались по плечам, а это бледное, красивого очерка лицо и поразительные серо-зеленые глаза просто невозможно забыть.

— Ну, тогда входите.

Ему пришлось пригнуться, чтобы не удариться о притолоку. На тонком покрывале была сложена одежда и обувь. Один сундук, вероятно уже опорожненный, стоял у спинки кровати, другой, с открытой крышкой и почти пустой, перед кроватью. В углу у стены рядком стояли несколько картин Блумберга. В комнате оказался только один стул.

— Не беспокойтесь, — сказал Кирш. — Я постою.

Джойс сдвинула стопку блузок, села на уголок кровати, указав Киршу на стул.

— Ужасная история, — начал он.

— Действительно неприятная, однако я жива.

У нее был американский выговор с едва заметными британскими нотками, но последнее скорее наносное, подумал он.

— Не возражаете? — Кирш достал из нагрудного кармана небольшой блокнот.

— Я уже ответила на кучу вопросов.

— Да, я знаю, но первыми здесь оказались — как бы это помягче выразиться? В общем, эти констебли по особым поручениям не очень умеют брать показания.

— Не знаю, что могла бы добавить. Все произошло так быстро. Он навалился на Марка, а после все было в крови.

— Он сказал что-нибудь?

— Стонал. А потом — такой жуткий булькающий звук в горле.

— Но слов вы не разобрали — может, он что-то хотел сказать?

Джойс задумалась. Вновь как наяву увидела окровавленного мужчину на лужайке, но вспомнила только собственный истошный крик.

— Была такая неразбериха, — сказала она. — В какой-то момент я, если честно, даже подумала, что это кровь Марка.

Кирш пристально посмотрел на нее.

— Может, — сказал он, — выйдем и вы покажете мне, где именно вы стояли?

Над желтоватой травой жужжали невидимые трудяги-насекомые. Кирш обошел сад, потом встал на четвереньки и пополз от пролома в зеленой изгороди к проплешине, образовавшейся на том месте, где сцепились в смертельных объятиях Де Гроот и Блумберг. Сделал пометки в блокноте, потом захлопнул его и с улыбкой обернулся к Джойс:

— А мы ведь с вами уже встречались, не припоминаете?

Она удивленно вскинула брови:

— В Англии?

Кирш рассмеялся.

— В Нью-Йорке?

— Нет-нет, здесь. Пару дней назад, в городе. Вы еще спросили у меня дорогу. На самом деле именно в тот день вам так не повезло.

— Ну, кому-то в тот день повезло еще меньше.

Кирш смутился — совсем как провинившийся школьник, подумала Джойс, и в довершение картины принялся теребить складки на своих белых гольфах.

— Это было возле почтового отделения.

Джойс улыбнулась Киршу — из вежливости. На самом деле она начисто забыла о той встрече.

— Что ж, вы мне очень помогли, — сказал он.

— Правда?

— Еще я хотел бы знать, где я могу найти…

— Марка?

— Да.

— Он должен был вернуться еще час назад.

— Да, я тоже так думал… Я хочу сказать, по-моему, он вышел из конторы губернатора… — Кирш замялся.

— Он редко появляется там, где его ждут.

— Понятно.

Была ли в ее голосе горечь или это Киршу показалось?

— Что ж, — сказал он, — мне пора идти.

— Простите, что не смогла угостить вас. Мы еще не вполне обустроились на новом месте.

— Не беспокойтесь, — ответил Кирш.

Он помедлил с минуту, и она заметила, что он смотрит на ее волосы.

— Это после инфлюэнцы, — сказала она, — тогда эпидемия всех косила. Мне повезло, я выкарабкалась. Но пока я болела, у меня выпали все волосы, а когда снова отросли, то были уже седые. Но постойте, — она встряхнула головой, словно отмахиваясь от неприятных воспоминаний, — что же передать Марку?

— Попросите его позвонить мне.

Кирш записал свой номер и вручил ей бумажку.

Он уже шел к калитке, когда она окликнула его. Он обернулся:

— Простите, что вы сказали, я не расслышал?

— Я спросила, что вы здесь делаете. Почему приехали в Иерусалим, в Палестину?

Кирш улыбнулся.

— Я и сам толком не знаю. На то было много причин, но ни одной серьезной, по-моему.

Ее, похоже, устроил такой ответ.

— А кто, как вы думаете, совершил это убийство?

— Моя задача в том, чтобы это выяснить.

— И как, нашли что-нибудь?

— Мы только приступили к расследованию.

Ему хотелось поделиться с ней информацией, чтобы лишний раз продемонстрировать свою значимость и осведомленность, но кроме писем, которые Де Гроот посылал в Англию, а об этом как раз следовало помалкивать, ему нечем было похвастаться.

— Понимаю, — сказала она. — А вам не интересно знать, почему я оказалась здесь?

Кирш чуть не ответил «из-за мужа», но он знал, что современным женщинам подобный ответ вряд ли понравится. Война все изменила. Даже его мать, образец уступчивости, начала возражать отцу в ответ на некоторые самые невозможные его требования: нет, она больше не будет скатывать его носки попарно, перед тем как убрать их в комод.

— Не знаю, почему вы сюда приехали, — сказал Кирш, — но я рад, что вы здесь.

Она улыбнулась, но он отвернулся и быстро пошел прочь, словно желая зачеркнуть сказанное.

Когда Кирш ушел, Джойс вернулась в дом, налила себе бренди и уютно устроилась на стуле, закинув ноги на кровать. Не было сомнений в том, что Марк с ней лишь дома и в постели, но не в мыслях. Признаки надвигающейся катастрофы нетрудно было заметить: полный провал последней его выставки, после чего он стал замкнутым и угрюмым, смерть матери и нежелание принимать от нее помощь и поддержку. Он сидел один за кухонным столом в бывшей Вериной квартире, перебирал ее поношенные платья, а потом накрывал голову материнским платком, словно молитвенной шалью. Джойс хотела обнять его, но он расставил локти — не подходи. Скорбел в одиночестве.

А если он ушел, то что это значит для нее? Не будет она изображать безутешную брошенную супругу. Ее мать в квартире на Риверсайд-драйв, после того как отец Джойс ушел «к той женщине», жила уединенно и печально, как безутешная вдова на фоне черного Гудзона, ставшего идеальным задником для ее мелодрамы, и очень рассчитывала, что Джойс, тогда восемнадцатилетняя, предастся тоске с ней заодно. Что ж, она не впала в отчаяние ради матери, не впадет и из-за себя.

Джойс глотнула бренди, передернула плечами и встала. Вышла в сад, и сразу же ее окружило облако бабочек, порхающих над цветами как взвихренные конфетти. Лицо мертвеца всплыло над древесными кронами, устремляя на нее неподвижный взгляд. Она смотрела на него в упор, пока оно не исчезло.

Она надеялась, что человек от Лео не заставит себя долго ждать. Несмотря на все, что случилось — а этого более чем достаточно для одной недели, — ей не терпелось приступить к делу.

В Старом городе Блумберг вскоре нашел кафе, устроился за столиком и заказал кофе и бутылочку арака. Площадная суета — вот нищий с длинными нечесаными патлами пристает к стайке туристов, а у бакалейной лавки два бородача торгуются из-за цены, а вот мальчик катит на тележке большую корзину, доверху наполненную стручками красного перца — скрашивала одиночество. Его друг Джейкоб Розен, когда они были во Франции, без конца говорил и писал о Иерусалиме, мечтательно, с придыханием. Сидя в зловонном окопе и ожидая, что очередной снаряд вот-вот размозжит им головы, Джейкоб, с огрызком карандаша в руке, сочинял стихи о Иерусалиме, которого никогда не видел, о котором грезил. Блумберг подумал: может, он здесь из-за Джейкоба: привез мертвого на родину, показывает призраку рыночную площадь. Будь он правильным евреем, он пошел бы к Стене Плача и помолился о Джейкобе, а потом и о маме.