Рысюхин, давайте – за жизнь! (СИ) - "Котус" - Страница 5

Остановившись на традиционный поздний завтрак в Березино — погода не располагала к пикникам на природе, так что сидел в кафе — связался с Муркой, сказать, что возвращаюсь. Время было учебное, но по моим подсчётам — перемена, так что принять звонок она могла. Через полтора часа, на большой перемене, Маша перезвонила мне, пришлось останавливаться и отвечать. Моя радость категорически, со ссылкой на обоих родителей, потребовала, чтобы я ехал прямо к ним и «не выдумывал глупостей». Делать мне этого категорически не хотелось, выслушивать соболезнования устал и надоело. Но и обижать будущих тестя с тёщей тоже не хотелось. Что ж, придётся немного перетерпеть и ехать через Могилёв, тоже потеря времени, и это тоже придётся перетерпеть.

Но предполагаемый сценарий оказался порушен в буквальном смысле слова с порога. Потому как встретила меня Василиса. Сперва она «как взрослая» пожала руку и начала выражать соболезнование, но потом прервалась и неожиданно обняла меня, уткнувшись носом куда-то в середину груди. Я обнял её левой рукой за плечи, а правой стал гладить по голове. Минут через десять к нам вышла заинтересовавшаяся задержкой Екатерина Сергеевна, которая только покачала головой и сказала:

— Давайте чай пить, для начала. А ты, Василиса, приведи себя в порядок.

Вася кивнула в меня (не знаю, как ещё описать её попытку сделать это не отрываясь от обнимашек) и, отстранившись, убежала.

— Странно, что Василиса так близко приняла к сердцу бабушкину судьбу, они же почти не были знакомы.

— Не бабушкину. Она за вас переживает, что Машин жених, цитирую: «остался совсем один на свете, не считая эту дуру-Машку», конец цитаты.

В итоге мы на самом деле пили чай и разговаривали обо всём и ни о чём. Когда вернулись Маша и Василий Васильевич — сели обедать. Потом Мурлыкин вернулся на службу, а мы — к разговорам. Как-то так получилось, что я начал вспоминать о бабушке: хорошее и не очень, смешное и забавное — и, наоборот, неприятное. И при этом, к моему удивлению, становилось легче, словно стравливал давление в перегретом баке.

Вечером вернулся отец семейства и стал нахваливать меня за мой фургон и за идею использовать его. Сам автомобиль также удостоился похвал.

— Представляете, нам предполагалось выделить для проживания выморочную избу, которую пришлось бы делить не только с мышами, которыми там всё провоняло, но и с тараканами. А, может быть — и с клопами, твёрдо не уверен, но не исключаю.

— Если изба долго стояла пустой — клопы могли вымереть от голода или уйти к соседям. А вот плесень…

— Эти твари могут впадать в спячку на многие годы и просыпаться от запаха теплокровной жертвы. Сырость и плесень — это отдельная тема. В общем, хоть фургон внутри и меньше по размеру, но по удобству куда как больше. Причём я-то хоть знал, чего ждать, а остальные члены группы в полном восторге.

Поговорили немного об автомобилях и о моих дальнейших планах в этой области, и опять вернулись к семье и к бабушке.

Ночевать меня оставили в кабинете Мурлыкина. Вскоре после того, как все улеглись, ко мне проскользнула Маша в одной ночной рубашке. Мы просто сидели рядом на диване, молча обнявшись. Единственное движение, что я сделал — это накинул Мурочке на плечи одеяло, когда почувствовал, что она зябнет. Не знаю, было это или мне только показалось, что где-то через полчаса дверь слегка приоткрылась и в неё заглянула Екатерина Сергеевна, но ничего не сказала, через несколько секунд беззвучно исчезнув. Не знаю, сколько мы так просидели, только когда Маша стала засыпать у меня на плече сделал попытку отнести свою прелесть в её комнату. Но Мурка проснулась и шепнув: «Не надо, я лучше сама», — убежала к себе, поцеловав на прощание в щёку. От этого молчаливого ночного сидения мысль о том, что жизнь на самом деле продолжается стала намного сильнее и ближе, перестала быть чем-то услышанным, а стала своей, идущей изнутри.

Утром вставать пришлось рано, чтобы успеть до начала занятий заехать к себе переодеться и взять карандаши-тетрадки, но оно того стоило. Надежда Петровна просто пожала руку, удержавшись от лишних слов. На первой паре лектор только уточнил:

— У вас же, Рысюхин, освобождение до понедельника?

Получив ответ, что справился с делами раньше и решил не терять зря времени, только кивнул и начал занятие. Остальные преподаватели даже и этого уже не спрашивали и занятия начали входить в свою колею. От одногруппников получил сдержанные соболезнования и конспекты пропущенных занятий для ознакомления, а на второй день, который пришёлся на пятницу, прибыл из Шклова «немец». Забежал в мастерские буквально на полтора часа: запустил процесс разборки под руководством старого мастера, проверил изготовление ранее заказанных деталей, получив приятный сюрприз: работники, которым скучно было просто так сидеть, а в загул уйти тоже не смогли или не захотели, фактически собрали ту самую бочку! Оставалось только срастить листы металла, которые были «прихвачены» внахлёст при помощи редко стоящих заклёпок, да выставить элементы крепления к раме грузовика. Ещё договорился с мотористами речников о консультациях по поводу бензинового двигателя — дед-то и сам более-менее разбирался в этом вопросе, но я никак не смог бы объяснить наличие подобных знаний и навыков у меня.

В субботу всё началось с отработки пропущенной практики и лабораторной работы с другими прогульщиками, а потом начались настоящие проблемы — да-да, с грузовиком. Идея использовать для ремонта и восстановления коробки передач снятую с «француза» померла в корчах и конвульсиях первой. В французской коробке было три передачи вперёд и одна назад, в немецкой — четыре вперёд и две назад. Плюс немецкая была «планетарная», в французской использовалась конструкция, которую дед назвал «гитарой». В общем — ничего общего за исключением того, что и там, и там использовались шестерёнки, но при этом совершенно разные. Более того — распылить французские шестерёнки, чтобы использовать металл для восстановления немецких тоже было не просто так: состав металла отличался! Причём сильно отличался, и перечнем легирующих добавок, и их процентным содержанием. Дед сказал, что надо сильно подумать, можно ли наваривать одно на другое, но без крайней необходимости лучше не рисковать.

«Вот для этого — точнее, во избежание таких ситуаций, и придумали умные люди унификацию и стандартизацию. Правда, даже у нас она не во всех странах была не на уровне отдельных фирм, которые специально старались, чтобы их запчасти не подходили к технике конкурентов, а на уровне хотя бы отраслевом. У вас же тут и вовсе беда: все один перед другим выделываются, и страны, и фирмы, и даже отдельные частники, хотя с них взятки гладки: делают в единичном количестве как могут».

«Да уж — даже здесь насмотрелся. На двенадцати корабликах двенадцать разных двигателей, вообще разных».

«Отсюда мысль — нам такого бардака не надо!»

«Да вроде и нет такого — мне просто лень для каждого грузовика заново чертежи делать, основа тоже одинаковая».

«Кроме этих двух. Надо будет их продать, пока после капремонта бегают хорошо, а взамен купить пару-тройку заготовок от Кротовского».

Замысел на будущее, конечно, хороший. Вопрос — что делать с этим чудом техники сейчас? Ещё и корзина сцепления — чуть ли не втрое больше деталей, чем у «француза», и даже дисков больше! Зачем, почему⁈

«Немцы. Если в механизме, сделанном немцем, меньше семнадцати движущихся деталей, то он будет чувствовать физические мучения и испытывать чувство неполноценности своей и своего изделия».

«Почему именно семнадцать⁈»

«Цифра условная, не докапывайся. Именно столько было в немецкой мышеловке, которую я разбирал когда-то. В человеческой, если что — девять, считая крепёж и основу».

Все проблемы в итоге решили, разумеется. На свалке у речников нашли сломанную немецкую ручную лебёдку, в которой шестерёнки имели тот же химический состав, и обменяли на французскую коробку по весу, чтобы не портить людям отчётность. Потом, консультируясь с судовым механиком (для виду) и с дедом (по делу) два дня после занятий восстанавливал коробку, которая давно уже требовала её или починить, или выкинуть: вторая задняя передача, например, не включалась уже полгода вообще, а третья передняя — только с определённым ритуалом. Да и вообще, хруст и скрежет шли такие, что я бы побоялся ехать на грузовике, издающем подобное звуковое сопровождение.