Рысюхин, давайте – за жизнь! (СИ) - "Котус" - Страница 17

Миша Плавтович[1], одногруппник, которого за лёгкий дефект дикции дразнили «французом», на что он совсем не обижался, пытавшийся уговорить меня на празднование конца семестра, был разочарован. И если первый аргумент оспорить мог попытаться — например, предложив праздновать начало каникул, то второй был не убиваем. Нормы приличия даже уточнять, какие именно дела меня зовут не следовало, а уж тем более спрашивать, нельзя ли их отложить. А дела были — Суслятин закончил первый этап строительства на «нулевом» уровне, требовалось принять объект, подписать документы и запустить строительство форта на первом уровне. Ну, а ещё нужно было закончить работу над подарком города, и физически — нанести свой герб на двери кабины, ибо нефиг, и поговорить лично насчёт него с графом Сосновичем — пояснить резоны своего «выступления».

Машенька в этот раз со мной ехать не собиралась, тем более, что из Смолевич я собирался ехать сразу в Викентьевку, не только на свадьбу, но и для инспекции. Но, несмотря на это, к Мурлыкину мне заехать было нужно — их канцелярия всё-таки выродила документы на приобретение автофургона и мне, как продавцу, требовалось подписать их и передать товар до Нового года. Исходя из всего этого, я выезжал не в шесть утра, как обычно, а после девяти, но для многих студентов и это было ранним утром, так что не обманул я Мишу.

По Могилёву бегать не пришлось, Василий Васильевич перегнал старый фургон к жандармерии сам. Я поставил свой чуть в сторонке и подошёл к продаваемому — проверить, не забыл ли в нём чего-то своего, и всё ли там в порядке. Когда проверял клапан для документов над лобовым стеклом, откинув для этого вниз солнцезащитный козырёк, с улицы раздался голос:

— Так, а кто это тут… Ух ты, ещё и там открывается⁈

Я обернулся и увидел жандарма лет двадцати восьми с нашивками унтер-офицера. Что-то такое шевельнулось в голове, в памяти, что стала почти идеальной стараниями деда.

— Я так понимаю, вы унтер Семёнов?

— Да, а вы, ваше благородие?.. — это он перстень разглядел, перчатки-то я, копаясь внутри, снял.

— Рысюхин, Юрий Викентьевич. Изготовитель и пока ещё формальный владелец этого аппарата. Проверяю перед продажей, не забыл ли где-нибудь что-то не нужное новых владельцам, а заодно — не сломалось ли что-то. Как я понимаю — вам быть шофёром фургона? Присоединяйтесь, вдвоём проверка пройдёт быстрее.

Оказалось, унтер не знал и половины нычек и функций имеющегося оборудования — не то Мурлыкин до него не донёс информацию, не то Семёнов не понял. В общем, с пользой провели время, нашёл кое-что из Машиных вещей, остававшихся тут ещё с лета (растеряша, понимаете ли!) и показал будущему шофёру много интересного, а заодно и рассказал кое-что об особенностях обслуживания.

Ведомство выплатило за автомобиль шестнадцать тысяч триста сорок два рубля тридцать девять копеек — опять эта фирменная казённая дотошность. Правда, в другой ведомости стояло почти девятнадцать тысяч, но на мой немой вопрос Мурлыкин ответил также молча: тяжело вздохнул, заскрежетал зубами и закатил очи горе. Ясно всё с ним. Подписал всё, что требовалось и оставив бумаги тестю, который тоже не сам станет бегать по инстанциям, поехал дальше. Конечно, продать фургон Лопухину, воспользовавшись его экзальтацией, было бы выгоднее по деньгам, во всяком случае — сиюминутно, но неверно. Да и с патентованием целой кучи технических идей мне бы тогда никто не помог.

В Дубовом Логе из зримых изменений на лице были только увеличившийся карьер и появившийся усадебный дом, но в нём ещё шли отделочные работы — боюсь, что к Новому году строители не закончат. И это даже успокаивает — строители, которые не срывают сроки это, по словам деда, какой-то нонсенс, или плохо замаскированные инопланетные агенты. На «нуле» стояли две оговорённые башни (но от одной из них явно была только коробка — будут доделывать уже постфактум) и цокольные этажи четырёх остальных. Также в наличии было здание, закрывающее один из проёмов между башнями — там размещались склады, используемые пока строителями для собственных нужд. Ещё был построен первый этаж центрального здания, в котором оборудовали в том числе и комнаты для размещения первых официальных жителей моей изнанки.

Осмотрев всё, и оговорив с имитирующим смущение Суслятиным необходимость доделок (список отдельным листом) подписали акт приёмки работ первого этапа и договор на продолжение работ — но с наступлением весны, за исключением отделочных работ внутри помещений и строительства на изнанке до наступления там холодов, они продолжались. Нет, конечно, у строителей были варианты бетона, который можно заливать даже при температуре минус сорок, плюс «особая, строительная магия», как говорит дед (и при этом ржёт, время от времени поминая какого-то Дэвида Блейна), но земляные работы в холодное время года дороже почти вдвое, а бетон, рассчитанный на мороз в сорок градусов — в два с половиной раза дороже обычного. Оно мне надо⁈ «Вот чтобы да — так таки совсем даже нет» — опять же, дед, причём произносит это с характерным таким акцентом, как у Шпиннермана, монстра пуговок и подкладок, не к ночи будь помянут.

Отправив Суслятина в Минск — этот хитрый тип «упал на хвост» Беляковым, которые сперва встретили его с поезда, а теперь повезут до вокзала в Смолевичах, пошёл знакомиться со своими первыми людьми на изнанке. На эту роль среди приехавших в Викентьевку сговорили очередного армейского отставника, младшего унтер-офицера одного из двух пехотных полков, стоявших в Бобруйске, с женой и двумя детьми: сыном девятнадцати лет и дочкой семнадцати. Одарёнными они не являлись, потому должны были постоянно носить на себе защитный амулет — на случай, если поставленный строителями защитный купол по каким-то причинам откажет. В их обязанность входило вести учёт уходящих за купол и возвращающихся искателей, следить за тем, чтобы те не безобразничали в округе, и вообще присматривать за хозяйством.

Поскольку здесь уже формально было моё экстерриториальное владение, причём пока я не заключил вассальный договор с Империей, её законы здесь вроде как вообще не действовали, я спокойно вооружил своих людей как холодным, так и огнестрельным оружием, разве что, для приличия, оговорив запрет на его вынос с изнанки. Для оружейной комнаты я закупил (а Егор Фомич забрал после доставки в лавку и привёз сюда) целый небольшой арсенал: казнозарядную винтовку под унитарный патрон калибром шестнадцать миллиметров[2], которая могла стрелять как нормальным патроном с макром, так и дорогим пороховым, барабанную винтовку того же калибра и дульнозарядный штуцер, наподобие тех, что получило ополчение в Викентьевке, только в приличном состоянии. Также приобрёл два армейских револьвера калибра тринадцать миллиметров, пусть они и считались (да и были, откровенно говоря) устаревшими и не шли в сравнение с моим. Из холодного оружия были три копья-рогатины, клевец, две армейские же шашки и артиллерийский кинжал-бебут.

Отставник сразу уцепился в знакомое — револьвер и шашку, сын его выбрал вторую шашку и штуцер. Вообще-то он «облизывался» на барабанную винтовку, но батя не дал. Пришлось сделать отдельный акцент на то, что правило «никто не выходит из помещения без оружия» распространяется на всех, да, и «на эту сикуху тоже», и на все случаи, даже если «только на минуточку вот туточки рядом». Рассказы о том, как я около Викентьевки наткнулся на тварей третьего уровня, и как «в одном ВУЗе» внезапно пропал защитный купол прямо посреди торжественного мероприятия вроде бы убедили в серьёзности правила, но там оно видно будет. Отдельно показал ядовитые травки — правда, две из трёх на картинках, потому как не сезон, и рассказал про печень местного гуся, хоть они и откочевали куда-то после завершения сезона «мясной ягоды». Разрешил отстреливать одного кенгуранчика в месяц для собственного потребления. Взрослое, но не старое животное весит килограммов восемьдесят, из которых тридцать пять–сорок — чистое мясо и съедобный ливер, плюс кости на бульон, вполне весомый приварок на семью, более того, уверен, что часть мяса они будут продавать в трактир. Рассказал, что ещё есть интересного в этой добыче, что можно будет продать в гильдейскую лавку.