Наследницы - Адлер Элизабет - Страница 27
- Предыдущая
- 27/91
- Следующая
Ханичайл ничего не понимала, но знала, что Джек Делейни украл деньги матери и избил ее. Никто никогда в жизни ее не бил; у нее было только приятное: животные на ранчо, ее маленький «семейный» кружок и ковбои, которые уважительно относились к ней, шутливо называя ее «мэм», и приподнимали перед ней шляпы. «Ты наш босс», — говорили они, смеясь.
— Мамочка, — сказала она, — это ранчо действительно мое?
Роузи бросила на дочь сердитый взгляд.
— Да, черт возьми, — резко ответила она. — О чем, по-твоему, я говорю? Если бы я владела этим ранчо, как это должно было быть, ничего подобного со мной бы не случилось. Во всем виноват твой отец.
Ханичайл вся сжалась, теснее придвинув к себе щенка.
— Это вина не Дэвида и не Ханичайл, — вмешалась Элиза. — Так распорядился Джордж Маунтджой. И правильно сделал, иначе, как мне сдается, сейчас бы ранчо владел Джек Делейни, и что было бы с нами со всеми? Мы бы все оказались на улице, Роузи Хеннесси. Не забывай это.
Роузи не выходила из своей комнаты и лежала на постели, глядя в потолок. Элиза пыталась заинтересовать ее ведением хозяйства и даже управлением ранчо, но Роузи все было безразлично. Ее шкаф ломился от модной одежды и мехов, постоянно напоминая о том, что ей некуда их надеть. Она перестала пудриться, красить губы и пользоваться французскими духами, которые стояли на ее туалетном столике в огромных флаконах. Она больше не ездила в Сан-Антонио, не ходила в парикмахерскую, и вскоре ее волосы стали походить на мочалку.
Ханичайл старалась избегать матери. Иногда она почти верила, что Роузи нет дома. Элиза по большей части ночевала на ранчо, так как боялась оставлять Ханичайл с матерью, которая находилась в таком состоянии.
— Не могу понять, свихнулась она или нет, — недоумевала Элиза.
Ханичайл понимала, что все хорошее не может длиться вечно, и однажды спустя несколько недель Роузи появилась на веранде изможденная и бледная.
— Элиза, — крикнула она, проходя мимо кухни, — принеси мне кофе, да поживее! Я собираюсь в город.
Вскоре они наблюдали, как Роузи уезжала на машине по проселочной дороге, и обе задавались вопросом — вернется ли она домой. Конечно же, она вернулась. Ей некуда было пойти, да и денег совсем не осталось. Но на ней было модное платье, волосы подстрижены и уложены, и в этом своем «боевом обличье» она выглядела даже хорошенькой. Она снова раскачивала бедрами, чего никогда не пропускали мужчины.
С тех пор Роузи проводила все больше и больше времени в Сан-Антонио, иногда оставаясь там целыми неделями. И когда бы она ни возвращалась, в ее багажнике лежал полный запас «горючего». Она закрывалась в своей комнате и иногда не выходила из нее целыми сутками.
— Роузи! — однажды закричала Элиза, барабаня к ней в дверь. — Выходи из комнаты, женщина. Я знаю, чем ты там занимаешься. Допьешься до сумасшествия, вот что я скажу тебе. У тебя нет ни капли ответственности перед своей маленькой дочкой.
Роузи распахнула дверь. Ее лицо было опухшим, глаза красными, и от нее разило перегаром.
— Ты хочешь знать, почему я пью?! — закричала она прямо в лицо Элизе. — Потому что мне скучно. Скучно до чертиков. Вот почему. — Она с треском захлопнула дверь.
Ханичайл наблюдала, как Элиза, вынув из кармана ключ, заперла дверь.
— Я вынесла из твоей комнаты все запасы спиртного, Роузи! — закричала Элиза. — Там не осталось ни одной бутылки. Так что сиди там одна, женщина, и думай о своих грехах.
Роузи начала барабанить кулаками в дверь.
— Ты законченная сука! — вопила она. — Чтоб тебе сгореть. Убирайся отсюда! Убирайся из моего дома!
— Этот дом Ханичайл, женщина, неужели ты забыла? — Элиза взяла Ханичайл за руку и увела на кухню.
В этот вечер Ханичайл так и не притронулась к ужину, а вместе с ней и Элиза. Роузи перестала кричать и барабанить в дверь, и наступила пугающая тишина. Но никто из них не обмолвился об этом ни словом. Элиза увела Ханичайл спать и даже разрешила взять с собой щенка, хотя очень сомневалась, что девочка сможет заснуть. Затем, взяв стул, она села караулить у комнаты Роузи. За дверью было тихо.
На следующий день рано утром из комнаты негромко постучали.
— Элиза? — раздался приглушенный голос Роузи. — Можно мне сигаретку? Пожалуйста.
— Ты трезвая? — спросила Элиза, глядя на дверь, словно она могла видеть Роузи.
— Да, мэм.
Элиза открыла дверь, и они уставились друг на друга. У Роузи были мешки под глазами, но она выглядела трезвой.
— С сегодняшнего дня я буду вести себя хорошо, Элиза. Вот увидишь.
Но обещания Роузи всегда были временными. Вскоре она вернулась к прежней жизни, находясь то в Сан-Антонио, то в Хьюстоне, и только слухи о ней доходили до ранчо Маунтджой: «Вокруг Роузи Хеннесси, как всегда, вьются парни».
Глава 15
Ханичайл было восемь лет, когда источник, который более века снабжал ранчо Маунтджой водой, начал иссякать. Прошлое лето было засушливым, и нынешнее, похоже, обещало быть таким же. Том сказал ей, что водопровод, из которого поили скот, наполовину пуст, и она слышала, как он говорил Элизе, что это его очень беспокоит.
Роузи, однако, это не волновало.
— Так было всегда, — беззаботно ответила она, сидя на веранде с сигаретой в зубах. — Нам нужен всего лишь хороший дождь, и он снова наполнится.
Даже Ханичайл удивлялась, как мать может быть такой глупой. Она понимала, что без воды скот погибнет.
— Без воды мы тоже погибнем, — часто говорила Элиза.
Каждое утро Том возил Ханичайл в школу, которая находилась в десяти милях езды, в маленьком городишке Китсвилле. Он возил ее туда на стареньком «додже» Роузи, за исключением тех дней, когда она надолго исчезала, тогда они ехали верхом.
Ханичайл думала, что сгорит от стыда, когда впервые услышала, как матери других детей говорили о Роузи.
— Какое воспитание может получить ее ребенок, — говорили они друг другу. — Вы только посмотрите на нее: босоногая, в старом комбинезоне, как какой-нибудь фермерский мальчишка. И это дочь Роузи Маунтджой, у которой самое большое ранчо в округе. Я слышала, что она транжирит деньги, живя то в Хьюстоне, то в Сан-Антонио. Все мужчины только и говорят о ней и ее делах.
Они понимающе посмотрели друг на друга, бросая горделивые взгляды на своих собственных детишек, аккуратно причесанных, в беленьких гольфах и чистых туфлях, которым потом шептали, чтобы они держались подальше от Ханичайл, словно через нее могли приобрести дурные наклонности ее матери.
Ханичайл было стыдно за свою мать, но она вела себя совсем по-другому, когда речь заходила о Томе. Тогда ее лицо краснело от гнева. Так было, когда женщины смотрели на нее и Тома и одна из них громко сказала:
— Какой позор, что ее возит в школу чернокожий. Ханичайл обернулась и, гордо вскинув светловолосую головку, с вызовом посмотрела на них.
— Не смейте так говорить о Томе! — сердито закричала она. — Что вы о нем знаете? Том Джефферсон — мой лучший друг. Я говорю вам истинную правду. А сейчас идите и сплетничайте, сколько вам угодно.
Гордо вскинув голову, она направилась к школе, но через секунду обернулась.
— Послушайте, вы, сплетницы! — закричала она уже со школьного порога. — Элиза Джефферсон — моя настоящая мать. Я того же цвета, что и она с Томом, только вы слишком слепы, чтобы видеть это. Можете разнести это по всему городу. Меня это не беспокоит.
Сэм Уотерфорд, школьный учитель Ханичайл, спрятал улыбку, когда она прошла мимо него, все кипя от гнева, неуклюжая со своими острыми локтями и длинными тонкими ножками. Она заняла свое место на задней парте, куда он посадил ее, потому что она была на целую голову выше всех остальных девочек класса. Ему понравилось, как она защищала своего друга и его мать. Кроме того, его поражал ум этой девочки.
Ханичайл Маунтджой была самой лучшей ученицей в классе. Каждый день она брала домой по книге, и когда на следующий день приносила ее обратно, он точно знал, что она ее прочитала. Точнее сказать — проглотила. Она была жадной до рассказов о дальних странах, о бесстрашных подвигах и приключениях, об известных мужчинах и женщинах: президентах и актерах, родео-чемпионах и балеринах. И особенно ей нравилось читать книги об Англии, потому что, как она гордо объяснила ему, ее дедушка Джордж был англичанином. Она жила в вымышленном мире книг и фильмов, на которые ходила каждую субботу. И Сэм нисколько не винил ее за это. Никто не завидовал жизни Ханичайл Маунтджой Хеннесси.
- Предыдущая
- 27/91
- Следующая
