"Библиотечка военных приключений-2". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Иванникова Валентина Степановна - Страница 14

Войска фронта, развивая наступление, стремительно продвигались вперед. Авиационный полк снова сменил аэродром. Ремонтные мастерские и технический состав расположились в освобожденном от врага украинском хуторе. Какой-то фашистский новоиспеченный помещик пытался здесь организовать нечто похожее на средневековый замок: окружил постройки забором, вырыл подвалы, двор замостил бетонными плитами.

На приволье украинской земли хутор выглядел уродливой заплатой — ни к чему были и высокий забор, и подвалы-подземелья. А инженер-майору Могилевскому понравилось, хотя в последнее время ему немногое приходилось по душе, — Могилевский тяжело переживал личные неприятности.

Они начались вскоре после происшествия с самолетом Осокина.

Командование и раньше замечало недостатки инженер-майора. Он любил и умел пользоваться заслугами окружающих, умел показать себя причастным к хорошим делам, которых не делал, а ответственность за плохое свалить со своих плеч. Глупость, трусость и подлость в характере Могилевского чувствовались, но были расплывчаты, трудноуловимы, и лишь при чрезвычайном происшествии с самолетом Осокина они расцвели, как говорится, пышным цветом. Командир полка не отдал Могилевского под суд, но запросил в армии нового инженера.

Вот почему, когда все в части были полны радостью боевых успехов, Могилевский пребывал в весьма мрачном настроении. Единственно, что ему понравилось, это отведенный техникам хутор; он сказал «порядок!» — и, насуетившийся за день, получив у почтаря письма, пошел отдыхать.

Письма Могилевскому были: одно от жены, другое от девушки из медсанбата. Разглядывая знакомые почерки на конвертах, он чувствовал, что ему интересно Люсино письмо (он успел, как сам определял, «уже закрутить любовь») и безразлично письмо от Сони — жены. Они не виделись с начала войны. Она эвакуировалась (он долго не знал этого) сначала в Ташкент, потом переехала на Урал, потом в Москву — лечить дочь.

Больная дочка. Она связывает его с Софьей Семеновной навсегда. А душевная их связь давно ослабла, потерялась. Держит он письмо, которое не хочется читать, да и читать-то по существу нечего. Описание мелких бытовых дел. Так и есть: «С военторгом устроилась, мне как жене офицера...» Молодец Соня, но все-таки это скучно!

В дверь постучали. Вошел сержант и доложил, что при повторном осмотре в подвальном помещении обнаружен труп женщины. Могилевскому не хотелось идти, но идти было надо.

— Что ж, отправимся в это помещение, — сказал он.

За мастерскими — бывшей конюшней — одна из плит, устилавших двор, была сдвинута и на месте ее зияла черная дыра.

Лестница вела в огромный пустой подвал. У стены на полу виднелось тело женщины в ветхих лохмотьях. Копна седых волос закрывала лицо. Могилевский наклонился, приподнял волосы, и у него потемнело в глазах.

— Товарищ инженер-майор, — услышал он откуда-то издалека голос сопровождавшего его сержанта, — на волю бы вам, голова, наверно, закружилась.

— Да, я пойду, — с трудом шевеля одеревеневшим языком, произнес Могилевский и направился к выходу.

На дворе ему стало еще хуже. Никогда ему не было так плохо. В подвале он увидел труп Сони. Лицо ее, пусть постаревшее до неузнаваемости, он узнал бы из миллиона. И он узнал: мертвая — его жена! Любит он ее или не любит, страшно, что она мертва. И до ужаса непостижимо; в кармане его гимнастерки лежит письмо, написанное ею неделю назад в Подмосковье. Неделю назад! Гораздо раньше она умерла здесь — трупа уже коснулось тление.

Опять среди ночи инженер-майор Могилевский будил капитана Климчука.

— А может, вам показалось, все-таки со страху? — сказал Климчук, выслушав пространное объяснение Могилевского с частым повторением: «тут я не стыжусь бояться». Сказал и пожалел: неприятен ему Могилевский до крайности, но случай, действительно, страшный. — Пойдемте, посмотрим все на месте, — заключил он.

— Нет, — взмолился Могилевский, — я больше к ней не в силах подойти. Посмотрите сами... На левой руке у нее через всю ладонь шрам. Брусок масла она положила разрезать — такая привычка была — на ладонь. Нож соскользнул.

И эта, и много других вспомнившихся инженер-майору примет были обнаружены, когда Климчук и врач осматривали труп, протоколировали мельчайшие детали. Сомнений в личности погибшей не оставалось. Жена офицера Софья Семеновна Могилевская умерла от истощения на территории, временно захваченной гитлеровцами.

Кто же написал от ее имени письмо и опустил в московский почтовый ящик? Кто и зачем выдавал себя за жену инженер-майора Могилевского? Командование решило отправить Могилевского повидаться с этой женщиной. Ему был предоставлен отпуск якобы по семейным обстоятельствам, и он поехал в Москву.

Семьи теперь у него не было ни в Москве, ни где-либо в другом месте. Но был адрес семьи: Новая улица в подмосковном дачном поселке.

Идти от станции пришлось долго и полем и лесом. Сгущались сумерки. В окнах домов, разбросанных по лесу, зажигались, огни и мгновенно скрывались за маскировочными шторами. Инженер-майор налазился по грязи, подсвечивая фонариком, пока в одном доме ему не ответили: «Могилевская? Да, живет здесь».

Входную дверь открыла какая-то старуха.

— Софья Семеновна! — крикнула она. — К вам пришли.

Открылась еще одна дверь, и на пороге появилась женщина.

— Ко мне? Проходите, пожалуйста.

«Похожа? — мысленно спрашивал себя Могилевский. — Да, такая же большая, полная фигура. Корона жестких, будто завитых волос над лбом. Похожа, но мне от этого не легче».

Он прошел и без приглашения сел на стул, обвел взглядом комнату. Он искал ребенка, дочь. Около печки стояла пустая детская кроватка.

— Вы с фронта? Может, с весточкой от мужа? — спрашивала женщина. Она подошла к столу, вывернула фитиль в лампе. И так же, как в комнату волной хлынул свет, с лица женщины волной сошла живая краска.

— Вы Могилевский?! — шепотом спросила женщина.

— Да, — подбадривая себя, закричал Могилевский во весь голос. — Я-то Могилевский! А вы кто?

— Я знала, что это когда-нибудь произойдет, — не отвечая на вопрос, медленно, как бы сама с собой, заговорила женщина. — Но я не думала, что это будет выглядеть так. С криком, с шумом... Я думала, что в один прекрасный день я обниму Соню, возвращу ей дочь. А вы благодарно пожмете мне руку. — Она положила ладонь на рукав шинели майора. — Скажите, вы не нашли ее? Неужели ее убили?

— Убили, — словно эхо, отозвался Могилевский.

Губы женщины дрогнули, по щекам побежали слезы.

— Боже мой, боже мой, значит, я никогда ее больше не увижу. Значит, ни к чему мой обман. Да разденьтесь же вы, сядьте! Я должна вам все рассказать.

Она рассказала, как вместе с Соней она бежала из занимаемого гитлеровцами города. Ее дочь была убита шальной пулей. Если бы не Соня, она не двинулась бы дальше. Соня тащила ее, не бросила... Но в одном селе они попались-таки врагу. Ее, больную, не взяли, а Соню оторвали от помертвевшей от испуга дочурки, погнали куда-то, успела только крикнуть: «Береги дитя, я вернусь!» Она выполнила завет подруги. Вся ее жизнь — заботы о несчастной сумасшедшей девочке. Сейчас та в клинике. Очень ли уж плохо она делала, что получала деньги Могилевского по аттестату — они шли на ребенка, — что пользовалась своей способностью писать любым почерком? Женщина придвинула лист бумаги и мгновенно скопировала оба почерка: так она писала ему, а он так отвечал. Правда?

Могилевский улыбнулся сухими губами:

— Точно.

Она надеялась: пройдет страшное время, вернется Соня. Теперь же она поручает себя его великодушию. Оценит он наилучшие ее побуждения? Она одинока. Никого, кроме его дочери, ее воспитанницы, для нее в целом мире.

«Чего не бывает», — думал растроганный Могилевский.

Позже, давая показания следователю госбезопасности, он сказал:

— Несчастная она, эта женщина, одна, как перст, и чудачка: потеряла свой паспорт, взяла чужой. Женщины вообще не понимают, что такое документы.